Оставшись с ним вдвоем, он некоторое время молча расхаживал по комнате. Потом, наконец, заговорил:
– Я только что был в вашей комнате, Хаузер. И случайно обнаружил нечто, мягко выражаясь, преисполнившее меня сомнений. Я не стану сейчас пускаться в обсуждение труда господина статского советника, хотя все разумные люди единодушны в своем мнении о таковом. Я не считаю себя вправе чернить в ваших глазах столь почтенного человека и также не собираюсь допытываться, кто подсунул вам эту книжицу, зная, что в ответ услышу неправду. Мне странно только, что даже в этом случае вы сочли необходимым действовать украдкой. Почему вы не пришли ко мне, как подобает, и откровенно со мной не поговорили? Неужто вы думаете, что я бы лишил вас удовольствия прочитать занятную сказку, написанную человеком некогда великим и славным, а ныне больным и душевно усталым. Разве я не понимаю, что творится у вас в душе, когда такая сказка приплетается к вашему прошлому? Прошлому, которое, разумеется, вам знакомо куда лучше, чем бедняге президенту? Ну к чему, скажите вы, ради бога, эта вечная игра в прятки? Разве я своим отношением к вам это заслужил? Разве я не старался заменить вам отца? Вы живете в моем доме, едите за моим столом, вы пользуетесь моим доверием, делите с нами радости и горе, так неужели же ничто на свете не может подвигнуть вас, скрытный вы человек, хоть однажды быть со мною искренним и откровенным?
О, чудо! Слезы стояли в глазах учителя. Он вытащил из кармана книжку президента, подошел к столу и, в состоянии полного аффекта, положил ее перед Каспаром.
Каспар смотрел на учителя взглядом одновременно пристальным и отсутствующим, так, словно тот был где-то далеко-далеко. Лоб юноши, казалось, заволокло тучами, полураскрытые губы дергались.
«Какой же он злой», – подумал Квант, и страх охватил его.
– Да скажите же что-нибудь, – хрипло крикнул он.
Каспар медленно покачал головой.
– Надо набраться терпения, – проговорил он как во сне. – Скоро что-то произойдет, господин учитель, будьте к этому готовы. Скоро что-то произойдет, верьте мне. – Он невольно протянул руку Кванту. Тот отпрянул и холодно сказал:
– Избавьте меня от вашего пустословия. Вы мерзкий комедиант!
На этом разговор окончился, и Квант вышел вон.
От директора архива Вурма Квант узнал, что в полдень Каспар и вправду был в доме Фейербаха и не только осведомлялся о самочувствии президента, но с необычной настойчивостью требовал, чтобы его к нему допустили. Разумеется, никто на это не согласился. Каспар еще с полчаса недвижно простоял у дверей и, прежде чем удалиться, обошел кругом дома, заглядывая в окна, причем был сам на себя не похож, до такой степени ужас и страдание исказили его лицо.
Он пришел туда и на следующий день, пришел на третий, на четвертый, все с тою же мольбой, и ни разу его не допустили к Фейербаху. Президенту нужен покой, говорили ему, хотя состояние его, поначалу внушавшее тревогу, мало-помалу улучшается.
Наконец директор Вурм посвятил в эту историю президента. Фейербах приказал в следующий раз пустить к нему Каспара и, несмотря на отговоры Генриетты, сумел настоять на своем. Однако Каспар явился лишь через неделю.
Он пришел уже под вечер и был довольно сухо встречен Генриеттой, которая тем не менее провела его к отцу. Президент сидел в кресле, перед ним лежала целая кипа папок с судебными делами. Он очень постарел, небритые седые волосы торчали на его щеках и подбородке, взгляд его был спокоен, хотя в нем изредка и мерцал страх, испытываемый человеком, безумно боящимся смерти и уже изведавшим ее близость.
– Итак, чего вы от меня хотите, Хаузер? – обратился он к Каспару, остановившемуся в дверях.
Каспар шагнул было к нему, но, споткнувшись на пороге, вдруг упал на колени и смиренно склонил голову. Рука его бессильно опустилась, и он замер в этом положении.
Фейербах изменился в лице. Он схватил Каспара за волосы и отогнул назад его голову, глаза юноши оставались закрытыми.
– В чем дело, молодой человек? – сурово проговорил президент.
Теперь Каспар поднял на него смятенный взор.
– Я все прочитал, – сказал он.
Президент закусил губу, глаза его глубоко спрятались под бровями. Наступило долгое молчание.
– Встаньте, – наконец приказал Фейербах. Каспар повиновался.
Президент взял его за руку и сказал голосом суровым и одновременно заклинающим:
– Не унывать, Хаузер, не унывать! Вести себя спокойно, тихо! Надо выждать! В настоящее время ничего больше сделать нельзя.
Лицо Каспара, красное и возбужденное, как у горячечного больного, сделалось скорбно неподвижным.
– Вам страшно, я понимаю, – продолжал президент, – мне тоже страшно, но ничего не поделаешь. Не до всего может дотянуться рука человеческая. Нет у нас ни боевой трубы Исайи, ни Оберонова рога. У титанов в руках цепы, и молотят они так быстро, что между взмахом и взмахом даже лучу света не пробиться не рассеченным. Терпение, Каспар, а главное – не унывать, не унывать. Обещать ничего не могу, надежда еще осталась, но для ее осуществления мне нужно здоровье. На сегодня хватит!
Он сделал прощальный жест рукою.
Каспар сейчас впервые спокойными и ясными глазами взглянул на старика. Этот взгляд удивил президента. «Вот как, – подумал он, – у парня, оказывается, кровь течет в жилах, а не сахарная водица». Уже идя к двери, Каспар вдруг обернулся и сказал:
– Ваше превосходительство, у меня к вам большая просьба.
– Просьба? Говорите.
– Мне очень обременительно всякий раз дожидаться инвалида, куда бы я ни собрался. Он иногда является так поздно, что уже и идти-то Не стоит. Разве мне нельзя одному ходить в суд и к моим знакомым тоже?
– Гм, – отвечал Фейербах, – я подумаю и что-нибудь устрою.
Едва Каспар открыл дверь, как от нее шарахнулась и побежала по коридору какая-то женщина: кто-то, видимо, подслушал их разговор. Это была Генриетта; в постоянной тревоге за отца она пуще всего страшилась опасности, таившейся в его страстном отношении к судьбе Каспара. Письмо, посланное ею брату Ансельму, живущему в Пфальце, свидетельствует, сколь невыносимо тяжелая атмосфера день и ночь окружала президента.
«Здоровье нашего отца, – так начиналось письмо, – слава богу, стало улучшаться. Он уже в состоянии, опираясь на палку, пройти по комнате и опять получает удовольствие от хорошего жаркого, хотя аппетит у него уже не тот и, время от времени, он жалуется на боли в животе. Что же касается его настроения, то, увы, оно хуже, чем когда-либо, и, главным образом, из-за его злополучного труда о Каспаре Хаузере. Ты же знаешь, какой сенсацией этот труд явился для всей страны. Тысячи подняли голоса за и против него, но мне сдается, что противники постепенно возобладают над друзьями. Наиболее читаемые газеты напечатали статьи, как две капли воды похожие одна на другую, ибо во всех произведение отца насмешливо именовалось продуктом перенапряженных мозгов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Я только что был в вашей комнате, Хаузер. И случайно обнаружил нечто, мягко выражаясь, преисполнившее меня сомнений. Я не стану сейчас пускаться в обсуждение труда господина статского советника, хотя все разумные люди единодушны в своем мнении о таковом. Я не считаю себя вправе чернить в ваших глазах столь почтенного человека и также не собираюсь допытываться, кто подсунул вам эту книжицу, зная, что в ответ услышу неправду. Мне странно только, что даже в этом случае вы сочли необходимым действовать украдкой. Почему вы не пришли ко мне, как подобает, и откровенно со мной не поговорили? Неужто вы думаете, что я бы лишил вас удовольствия прочитать занятную сказку, написанную человеком некогда великим и славным, а ныне больным и душевно усталым. Разве я не понимаю, что творится у вас в душе, когда такая сказка приплетается к вашему прошлому? Прошлому, которое, разумеется, вам знакомо куда лучше, чем бедняге президенту? Ну к чему, скажите вы, ради бога, эта вечная игра в прятки? Разве я своим отношением к вам это заслужил? Разве я не старался заменить вам отца? Вы живете в моем доме, едите за моим столом, вы пользуетесь моим доверием, делите с нами радости и горе, так неужели же ничто на свете не может подвигнуть вас, скрытный вы человек, хоть однажды быть со мною искренним и откровенным?
О, чудо! Слезы стояли в глазах учителя. Он вытащил из кармана книжку президента, подошел к столу и, в состоянии полного аффекта, положил ее перед Каспаром.
Каспар смотрел на учителя взглядом одновременно пристальным и отсутствующим, так, словно тот был где-то далеко-далеко. Лоб юноши, казалось, заволокло тучами, полураскрытые губы дергались.
«Какой же он злой», – подумал Квант, и страх охватил его.
– Да скажите же что-нибудь, – хрипло крикнул он.
Каспар медленно покачал головой.
– Надо набраться терпения, – проговорил он как во сне. – Скоро что-то произойдет, господин учитель, будьте к этому готовы. Скоро что-то произойдет, верьте мне. – Он невольно протянул руку Кванту. Тот отпрянул и холодно сказал:
– Избавьте меня от вашего пустословия. Вы мерзкий комедиант!
На этом разговор окончился, и Квант вышел вон.
От директора архива Вурма Квант узнал, что в полдень Каспар и вправду был в доме Фейербаха и не только осведомлялся о самочувствии президента, но с необычной настойчивостью требовал, чтобы его к нему допустили. Разумеется, никто на это не согласился. Каспар еще с полчаса недвижно простоял у дверей и, прежде чем удалиться, обошел кругом дома, заглядывая в окна, причем был сам на себя не похож, до такой степени ужас и страдание исказили его лицо.
Он пришел туда и на следующий день, пришел на третий, на четвертый, все с тою же мольбой, и ни разу его не допустили к Фейербаху. Президенту нужен покой, говорили ему, хотя состояние его, поначалу внушавшее тревогу, мало-помалу улучшается.
Наконец директор Вурм посвятил в эту историю президента. Фейербах приказал в следующий раз пустить к нему Каспара и, несмотря на отговоры Генриетты, сумел настоять на своем. Однако Каспар явился лишь через неделю.
Он пришел уже под вечер и был довольно сухо встречен Генриеттой, которая тем не менее провела его к отцу. Президент сидел в кресле, перед ним лежала целая кипа папок с судебными делами. Он очень постарел, небритые седые волосы торчали на его щеках и подбородке, взгляд его был спокоен, хотя в нем изредка и мерцал страх, испытываемый человеком, безумно боящимся смерти и уже изведавшим ее близость.
– Итак, чего вы от меня хотите, Хаузер? – обратился он к Каспару, остановившемуся в дверях.
Каспар шагнул было к нему, но, споткнувшись на пороге, вдруг упал на колени и смиренно склонил голову. Рука его бессильно опустилась, и он замер в этом положении.
Фейербах изменился в лице. Он схватил Каспара за волосы и отогнул назад его голову, глаза юноши оставались закрытыми.
– В чем дело, молодой человек? – сурово проговорил президент.
Теперь Каспар поднял на него смятенный взор.
– Я все прочитал, – сказал он.
Президент закусил губу, глаза его глубоко спрятались под бровями. Наступило долгое молчание.
– Встаньте, – наконец приказал Фейербах. Каспар повиновался.
Президент взял его за руку и сказал голосом суровым и одновременно заклинающим:
– Не унывать, Хаузер, не унывать! Вести себя спокойно, тихо! Надо выждать! В настоящее время ничего больше сделать нельзя.
Лицо Каспара, красное и возбужденное, как у горячечного больного, сделалось скорбно неподвижным.
– Вам страшно, я понимаю, – продолжал президент, – мне тоже страшно, но ничего не поделаешь. Не до всего может дотянуться рука человеческая. Нет у нас ни боевой трубы Исайи, ни Оберонова рога. У титанов в руках цепы, и молотят они так быстро, что между взмахом и взмахом даже лучу света не пробиться не рассеченным. Терпение, Каспар, а главное – не унывать, не унывать. Обещать ничего не могу, надежда еще осталась, но для ее осуществления мне нужно здоровье. На сегодня хватит!
Он сделал прощальный жест рукою.
Каспар сейчас впервые спокойными и ясными глазами взглянул на старика. Этот взгляд удивил президента. «Вот как, – подумал он, – у парня, оказывается, кровь течет в жилах, а не сахарная водица». Уже идя к двери, Каспар вдруг обернулся и сказал:
– Ваше превосходительство, у меня к вам большая просьба.
– Просьба? Говорите.
– Мне очень обременительно всякий раз дожидаться инвалида, куда бы я ни собрался. Он иногда является так поздно, что уже и идти-то Не стоит. Разве мне нельзя одному ходить в суд и к моим знакомым тоже?
– Гм, – отвечал Фейербах, – я подумаю и что-нибудь устрою.
Едва Каспар открыл дверь, как от нее шарахнулась и побежала по коридору какая-то женщина: кто-то, видимо, подслушал их разговор. Это была Генриетта; в постоянной тревоге за отца она пуще всего страшилась опасности, таившейся в его страстном отношении к судьбе Каспара. Письмо, посланное ею брату Ансельму, живущему в Пфальце, свидетельствует, сколь невыносимо тяжелая атмосфера день и ночь окружала президента.
«Здоровье нашего отца, – так начиналось письмо, – слава богу, стало улучшаться. Он уже в состоянии, опираясь на палку, пройти по комнате и опять получает удовольствие от хорошего жаркого, хотя аппетит у него уже не тот и, время от времени, он жалуется на боли в животе. Что же касается его настроения, то, увы, оно хуже, чем когда-либо, и, главным образом, из-за его злополучного труда о Каспаре Хаузере. Ты же знаешь, какой сенсацией этот труд явился для всей страны. Тысячи подняли голоса за и против него, но мне сдается, что противники постепенно возобладают над друзьями. Наиболее читаемые газеты напечатали статьи, как две капли воды похожие одна на другую, ибо во всех произведение отца насмешливо именовалось продуктом перенапряженных мозгов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117