Когда больной пришел на следующий день, Эли с удивлением обнаружил, что краснота, воспаление и гной исчезли.
Пораженный, Эли уставился на это чудо, затем вспомнил о разлитом роме.
В его амбулатории его не было, нашлась только бутылка с дешевым виски на дне, оставшаяся после последней проведенной здесь студенческой вечеринки. Эли обработал все порезы на правой руке с помощью виски, выливая его на раны, отчего пациент рычал, не столько от боли, сколько от гнева:
– Пропала такая хорошая выпивка!
Остальные порезы на левой руке и один на шее Эли обработал обычным способом, без спирта. Несколько дней спустя, когда пациент появился в амбулатории снова, чудо подтвердилось – порезы, продезинфицированные при помощи виски, зажили быстрее и аккуратнее, чем те, которые обрабатывались обычным способом.
«Мой дорогой Эли, – писал ему доктор Браун по-немецки четыре месяца спустя. – Следуя твоему совету, я использовал любые спиртные напитки для обработки всех открытых ран и порезов, испробовав их сначала на себе, а потом уже на инфицированных пациентах. Результаты оказались такими же, как и у тебя. Даже из-за одного случайного открытия тебе стоило провести эти годы в Эдинбурге».
ГЛАВА 24
Осенью 1772 года Эли бен-Ашер во второй раз в своей жизни прибыл в порт города Бостона и продолжил путь в почтовой карете в Провиденс штата Род-Айленд, там купил горячую лошадку, назвал ее Скотти и немедленно выехал, направляясь домой в Уитли. Все в нем: темное пальто с серебряными пуговицами, франтовато укороченное по последней европейской моде, вьющиеся волосы, перевязанные коричневой сатиновой лентой, короткая элегантная бородка такого же красновато-золотистого цвета, как и волосы; выразительные карие глаза и длинные, как у девушки, ресницы; интересное бледное лицо – в Эдинбурге слишком много времени пришлось провести в помещении – и полные чувственные губы – привлекало внимание женщин, особенно с престижным словом «Доктор» впереди имени.
Уитли не стал исключением: если приветствия герра доктора были теплыми и добрыми, вдовы Вильямс – любящими и слезливыми, то город просто разразился неумеренными комплиментами: модная одежда, титулованное имя, произносимое как «доктор Бенраш», – все обеспечило ему радушный прием.
– Боюсь, герр доктор, – пожаловался однажды вечером Эли, – если это радушие продолжится, однажды утром могу проснуться в кровати с женой, не имея представления, где, когда и как ее подцепил.
Хихиканье герра доктора перешло в громкий смех.
– Я больше верю в твою стойкость, нежели ты сам.
– Надеюсь на это, но… – Эли уныло пожал плечами и подошел к существу вопроса. – Вы составили какие-нибудь определенные планы на наше будущее, пока меня не было?
Доктор Браун вздохнул.
– Много планов, Эли. Остановился на Филадельфии, но…
– Мне тоже нравится Филадельфия, – нетерпеливо прервал его Эли.
– …но, – герр доктор продолжил спокойно, – боюсь, что человек предполагает, а Бог располагает.
– И чем Он располагает на этот раз? – тихо спросил Эли, неожиданно потеряв весь свой юмор.
– Под угрозой наши общие планы, но это определишь ты – мне важно знать твое мнение, как коллеги по профессии.
Они прошли в заднюю комнату, имевшую отдельный вход и используемую только для пациентов. Молодой доктор провел обследование кропотливо и тщательно, старый в это время насмешливо смотрел на своего протеже.
– Ну как, Эли? – потребовал он ответа.
Эли сглотнул от волнения несколько раз, лицо стало бледнее обычного.
– Запомни, – спокойно подбодрил его герр доктор, – ты должен говорить как врач и коллега, а не как друг.
Эли через годы услышал голос своего отца: «Если ты хочешь стать мужчиной, должен научиться не избегать правды».
Большим усилием воли он заставил себя собраться.
– Наверно, соглашусь, – сказал он, – с диагнозом, который вы себе, безусловно, поставили.
– Никогда не слышал, чтобы излечивались такие раковые опухоли, а ты? – спросил тихо доктор Браун.
– Нет, герр доктор. – Его голос был твердым, но слегка охрипшим.
– Поэтому тебе следует поехать в Филадельфию одному.
– Нет, герр доктор – останусь с вами на столько времени, сколько буду нужен вам.
– Не могу возражать против того, чего очень хочется. – Он улыбнулся Эли. – Это продлится недолго – год, возможно два.
В течение следующих двенадцати месяцев доктор Браун и его помощник работали вместе, что вошло в привычку еще в то время, когда Эли не уезжал в Эдинбург. Но болезнь прогрессировала, боли усилились, и доктор стал оставаться дома, принимая только тех пациентов, которые приходили к нему сами.
Но вскоре даже это стало ему не под силу – боль стала постоянной, и Эли заказал в Ньюпорте вино, ром, виски и все, что герр доктор мог пить, облегчая страдания.
Однажды вечером доктор Браун, совершенно трезвый, отказался от стакана, предложенного Эли, когда тот укладывал его в кровать.
– Подожди минутку, – попросил он. – Сначала хочу поговорить с тобой, пока голова ясная. Сядь возле меня, мой сын.
Тронутый этим редким нежным обращением, Эли поставил стул рядом с кроватью.
– Все время думаю, – обратился к нему герр доктор почти мечтательно, – о молитвах, которые ты читал каждое утро в течение одиннадцати месяцев после похорон твоего отца. Как они называются, забыл.
– Мы называем их поминальной молитвой, герр доктор.
– Да, правильно. – Он улыбнулся. – В то время, признаюсь, Эли, я восхищался твоей настойчивостью и преданностью, позже стал осмысливать это с другой стороны… с точки зрения твоего папы: как, должно быть, ему было приятно знать, что ты будешь почитать и вспоминать его, и не только в молитвах, но и зажигая свечу в годовщину смерти, которая горит целых двадцать четыре часа. Умереть не страшно, но умереть в забвении, не оплаканным… Эли, я не твой отец… у меня нет права…
Руки Эли сжали ладони герра доктора.
– У вас есть право: вы оказали мне большую честь, сделав из меня нынешнего Эли. Вы все это время были мне вторым отцом, и я буду помнить вас точно так же, как своего первого.
– Благодарю тебя, мой сын. – Герр доктор глубоко вздохнул, затем оживился. – Все мои дела в порядке: завещание и все документы, которые могут тебе понадобиться, лежат в третьем ящике письменного стола. Дом и земля завещаны вдове Вильямс – чтобы заставить тебя уехать из Уитли, а вдове Вильямс остаться в доме. Остальное оставляю тебе, Эли, – доход, который достался мне от матери. Милая женщина, моя мама, прекрасная женщина. – Гримаса боли исказила на минуту его черты. – Не желая того, много лет назад разбил ей сердце, полюбив жену брата, а она меня. Я бы оставил их в покое – Элизу и Карла, – если бы он был добр к ней, но его жестокость не знала предела:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101