Впрочем, Пенелопе не раз приходило в голову, что она полюбила Колина еще и потому, что рядом с ним она чувствовала себя в ладу с собой.
– Элоиза сказала, что ты прекрасно провел время на Кипре.
Колин усмехнулся:
– Я не мог устоять от соблазна посетить место рождения Афродиты.
Пенелопа невольно улыбнулась, заразившись его хорошим настроением, хотя ей меньше всего хотелось говорить о богине любви.
– Там действительно так солнечно, как говорят? – поинтересовалась она. – Впрочем, можешь не отвечать. Я вижу это по твоему лицу.
– Похоже, я немного загорел, – кивнул он. – Матушка чуть не упала в обморок при виде меня.
– Наверное, от восторга, – произнесла Пенелопа с нажимом. – Она ужасно скучала, когда ты уехал.
Колин склонился ближе.
– Послушай, Пенелопа, ты же не собираешься пилить меня? Мне вполне достаточно упреков мамы, Энтони, Элоизы и Дафны, чтобы безвременно скончаться под грузом вины.
– А что же Бенедикт? – не удержалась Пенелопа.
Он метнул в нее хитрый взгляд.
– Его нет в городе.
– Что ж, это объясняет его молчание.
Колин скрестил руки на груди и уставился на нее сузившимися глазами.
– Ты всегда была такой дерзкой?
– Я это тщательно скрывала, – скромно отозвалась Пенелопа.
– Теперь понятно, – сухо заметил он, – почему ты так сдружилась с моей сестрой.
– Это следует понимать как комплимент?
– Я бы не посмел сказать что-нибудь другое, не рискуя своим здоровьем.
Пенелопа лихорадочно размышляла, пытаясь придумать остроумный ответ, когда услышала какой-то звук, похожий на шлепок. Опустив глаза, она увидела на чистейшем деревянном полу желтоватый сгусток крема, вывалившийся из ее недоеденного эклера. Вскинув взгляд, она встретилась с зелеными глазами Колина. В них плясали смешинки, хотя он пытался сохранить серьезное выражение.
– Какой позор! – сказала Пенелопа, решив, что единственный способ не умереть от стыда – это признать очевидное.
– Думаю, – сказал Колин, выгнув бровь с самым бесшабашным видом, – нам лучше сбежать отсюда, пока никто ничего не заметил.
Пенелопа бросила растерянный взгляд на выпотрошенный эклер, который она все еще держала в руке. Колин разрешил ее сомнения, кивнув в сторону растения в горшке, стоявшего неподалеку.
– О нет! – выдохнула она, округлив глаза.
Колин склонился к ее уху:
– Смелее.
Взгляд Пенелопы метнулся от эклера к растению, прежде чем вернуться к лицу Колина.
– Я не могу, – прошептала она.
– Из всех шалостей это самая невинная, – заметил он.
В его глазах светился вызов, и хотя Пенелопа не имела склонности к детским выходкам такого сорта, трудно было устоять перед полуулыбкой Колина.
– Ладно, – сказала она, шагнув вперед, и опустила эклер в горшок с растением. Затем, воровато оглядевшись, чтобы убедиться, что никто за ней не наблюдает, повернула горшок так, чтобы листья прикрыли свидетельство ее преступления.
– Не думал, что ты решишься, – усмехнулся Колин.
– Ты же сам сказал, что это невинная шалость.
– Да, но это любимая пальма моей матери.
– Колин! – Пенелопа потянулась к горшку с явным намерением извлечь злосчастный эклер. – Как ты мог позволить мне… Хотя постой. – Она выпрямилась, прищурив глаза. – Это же не пальма.
– Разве? – поинтересовался он с самым невинным видом.
– Это апельсиновое дерево.
Колин вскинул брови:
– Неужели?
Пенелопа сердито нахмурилась. По крайней мере, попыталась. На Колина Бриджертона было трудно сердиться. Даже его мать однажды посетовала, что сделать ему выговор практически невозможно.
Он покаянно улыбался, говорил что-нибудь забавное, и вся злость пропадала.
– Ты пытаешься внушить мне чувство вины, – сказала Пенелопа.
– Каждый может спутать пальму с апельсиновым деревом.
Она едва удержалась, чтобы не закатить глаза.
– Нуда, если не обращать внимания на апельсины.
Он задумчиво пожевал нижнюю губу.
– Хм, апельсины на пальме – это, пожалуй, чересчур.
– Тебе не говорили, что ты ужасный лжец?
Колин выпрямился, одернул жилет и вскинул подбородок.
– Вообще-то я отличный лжец. Но в чем мне действительно нет равных, так это в умении принимать покаянный вид, будучи пойманным.
Ну что можно сказать в ответ на подобное признание? Тем более что никто не мог выглядеть более милым, чем Колин Бриджертон, стоявший перед ней со сцепленными за спиной руками, уставившись в потолок и сложив губы в трубочку в невинном посвистывании.
– Тебя в детстве когда-нибудь наказывали? – поинтересовалась Пенелопа, резко сменив тему.
Колин выпрямился, изобразив подчеркнутое внимание.
– Прошу прощения?
– Тебя наказывали, когда ты был маленьким? – повторила она. – Тебя вообще когда-нибудь наказывали?
С минуту Колин молча смотрел на нее, гадая, понимает ли она, о чем спрашивает. Наверное, нет.
– Э-э… – сказал он, не зная, что еще сказать.
Пенелопа испустила снисходительный вздох.
– Видимо, нет.
Будь он менее терпимым или будь рядом с ним кто-нибудь другой, а не Пенелопа Федерингтон – в которой, как он знал, не было ни крупицы злобы, – Колин мог бы обидеться. Но, будучи на редкость покладистым парнем и учитывая, что Пенелопа Федерингтон была верной подругой его сестры бог знает сколько лет, Колин, вместо того чтобы осадить ее ледяным взглядом (который, впрочем, ему никогда не удавался), улыбнулся и спросил:
– И что с того?
– Не подумай, что я критикую твоих родителей, – сказала она с выражением, одновременно простодушным и лукавым. – Или хочу сказать, что тебя избаловали в детстве.
Он учтиво поклонился.
– Просто, – она подалась к нему, словно собиралась открыть большой секрет, – я думаю, что при желании ты мог бы выйти сухим из воды, даже совершив убийство.
Колин закашлялся – не потому что запершило в горле, скорее от изумления. Пенелопа не переставала поражать его. Она была такой забавной. Нет… удивительной. Так будет вернее. Немногие знали ее по-настоящему. Слишком застенчивая, чтобы поддерживать светскую беседу, она могла провести целый вечер на публике, отделываясь односложными репликами.
Но, находясь в обществе людей, с которыми она чувствовала себя непринужденно – а Колин полагал, что принадлежит к их числу, – она демонстрировала тонкий юмор, доброжелательное лукавство и проницательный ум.
Его не удивляло, что Пенелопа не привлекала серьезных искателей руки. Она не была красавицей, хотя при ближайшем рассмотрении оказалась более привлекательной, чем виделось ему прежде. В сиянии свечей ее темно-русые волосы отсвечивали красноватыми бликами. У нее были безупречная кожа и великолепный цвет лица – «персик со сливками», для достижения чего дамы щедро мазали свои лица кремами с содержанием мышьяка.
Однако привлекательность Пенелопы была не из тех, что бросаются в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83