Он стиснул ее в объятиях — чтобы ощутить всю, каждую клеточку ее тела. Она была намного ниже, чем он, он чувствовал ее грудь где-то внизу грудной клетки… И содрогнулся от желания, застонал. В этом примитивном звуке вожделение смешалось с чувством безысходности.
Она не будет принадлежать ему этой ночью, не будет принадлежать никогда, и нынешнее — первое — прикосновение станет последним, которое он запомнит на всю оставшуюся жизнь.
Шелк ее платья не скрывал линий тела, его руки скользили по шуршащей материи… И потом — он сам не знает, как, зачем — он отшатнулся от нее. Всего на какой-то дюйм, но они сразу ощутили вечернюю прохладу, охватившую разгоряченные тела.
— Нет! — невольно вскричала она, и этот возглас прозвучал для него как приглашение, как зов души и плоти.
Обеими руками он обхватил ее лицо, впиваясь в него взглядом. Было слишком темно, чтобы рассмотреть его во всех подробностях, но он знал и так, что в ее глазах множество коричневых тонов и полутонов и чуть-чуть — зеленых, что губы — мягкие, пунцовые, с персиковым пушком на уголках, что щеки — он это ощущал — жарко горят.
Об остальном… обо всем остальном он мог только догадываться, дополняя домыслы воображением, но, Боже, как он хотел узнать! Да, невзирая на все обещания, которые он дал Энтони, сгорал от желания, от страсти к его сестре.
Когда это началось? Он не знает, не может сказать, да какая разница? Вчера, сегодня, позавчера… Да, сегодня, когда, только войдя в залу, начал искать глазами Дафну, а увидев, ощутил жар в крови, но не мог… не чувствовал себя вправе, как и до этого дня, ни сказать, ни сделать что-то, чтобы она знала, поняла… И вот она сама, первая, сделала это.
И сейчас он держит ее в объятиях, она прерывисто дышит и тоже сгорает от желания — оно в ее глазах, во всем теле. От желания, о котором она могла только слышать или читать в душещипательных романах…
Поцеловать ее было для него сейчас равносильно спасению. Спасению самого себя, ибо иначе он… взорвется, разлетится на мелкие кусочки, исчезнет… Звучит мелодраматично, утрированно, однако так он чувствовал и мог бы поклясться, что это правда.
Когда его губы коснулись наконец ее губ, поцелуй не был нежным. Он не был и безжалостным, но кровь так бушевала у него в жилах, что его скорее можно было назвать сгорающим от страсти любовником, нежели просто поклонником.
Наверное, он проявил бы еще больше настойчивости, но Дафна, тоже охваченная возбуждением, не отдавая себе отчета, сама раскрыла рот так, что позволила его языку соприкоснуться со своим, и таким образом Саймон не встретил сопротивления.
— О Боже, Дафна, — снова простонал он, его руки лихорадочно обнимали ее тело, прижимая его к своему лону — так, чтобы она (он хотел этого) понимала, как он ее желает. — Я никогда не думал… — продолжал он бормотать. — Не мог мечтать…
Это было ложью. Он думал, мечтал и в мечтах представлял себе это во всех подробностях. Но только в мечтах.
Каждое прикосновение, каждое движение их тел усиливало его вожделение, и он понимал, что начинает терять контроль над своим телом, ему делается уже все равно, правильно он поступает или нет. Важным, самым главным было одно: она здесь, у него в объятиях, и он ее желает.
А его собственное тело подсказывало, что она отвечает на его страсть и продолжает желать того же, что он.
Его руки становились требовательнее и смелее, он пожирал ее рот поцелуями, но этого ему было мало.
Он ощутил, как ее рука в перчатке нерешительно коснулась его затылка и замерла там. Прикосновение вызвало у него дрожь во всем теле, сменившуюся волной жара, и он еще раз утвердился в мысли, что так дальше продолжаться не может… Он не выдержит.
Оторвавшись от губ, он принялся покрывать поцелуями ее шею, опускаясь ниже, к желобку между грудями. Она тихо стонала от каждого его прикосновения, и это еще больше возбуждало его.
Дрожащими руками он дотронулся до выреза ее платья, где под легкой газовой вставкой угадывалась обнаженная грудь.
Смотреть на нее он не смел, поцеловать — тем более, но сдержаться уже не мог.
Замедлив свои движения, он тем самым давал ей возможность остановить его, сказать «нет». Она не сделала этого. Не проявила девичьей стыдливости, напротив, слегка изогнула спину, словно облегчая ему путь туда, куда он стремился.
И он окончательно потерял голову.
Сорвав легкое покрывало и отбросив в сторону, он устремил взгляд на то, что ему открылось, и мог смотреть еще дольше, не касаясь ни губами, ни руками, если бы сзади не раздался окрик:
— Ты, негодяй!
Дафна первой узнала, чей это голос, вскрикнула и отскочила в сторону:
— О Господи! Энтони…
Футах в десяти от них темнела фигура ее брата. Она становилась все отчетливее, и вот он уже рядом. Брови сдвинуты в одну линию, не лицо, а маска ярости. Он сразу же ринулся на Саймона, издав какой-то дикий, примитивный воинственный клич. Ничего подобного Дафне не приходилось слышать раньше, она даже не думала, что человеческие связки способны воспроизводить такое.
Она успела прикрыть грудь — до того, как брат налетел на Саймона с такой силой, что тот покачнулся и чуть не упал на землю, задев Дафну, которая рухнула недалеко от них, но сразу же вскочила на ноги.
— Я убью тебя, чертов… — рычал Энтони, однако значительная часть его проклятий осталась недосказанной, потому что ответный удар Саймона сбил ему дыхание.
— Энтони! Не надо! Остановись! — взывала Дафна, но ее призывы оставались тщетными.
Разъяренный Энтони продолжал бросаться на Саймона — лицо его было искажено от гнева, кулаки сжаты, проклятия щедро сыпались изо рта. Саймон только защищался, и это ему в основном удавалось — он удачно избегал сильных ударов.
Беспомощно наблюдая схватку, Дафна с ужасом подумала, что так долго продолжаться не может — в конце концов Энтони убьет Саймона прямо здесь, в саду леди Троубридж. Или, что менее вероятно, Саймон убьет ее брата. И то и другое кошмарно — ведь она любит обоих. Нужно заставить их прекратить взаимное убийство.
Решив так, она смело бросилась между ними. В результате все трое свалились на траву, Дафна при этом отлетела прямо в колючий кустарник, окаймлявший аллею.
— О-о-х! — захлебнулась она в крике.
Страшная боль от сотен колючек пронзила ее тело в самых разных местах.
Видимо, вопль был до такой степени громок и выразителен, что изготовившиеся для нового сражения бойцы одновременно бросились к ней, забыв на время о выяснении отношений.
Первым подбежал Саймон:
— Дафна! Что с вами?
Если бы тревога, прозвучавшая в его голосе, могла исцелять! Но колючки продолжали терзать ее тело, она боялась сделать лишнее движение, чтобы не усугублять боль.
— Нужно осторожно поднять ее, — обратился Саймон к Энтони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Она не будет принадлежать ему этой ночью, не будет принадлежать никогда, и нынешнее — первое — прикосновение станет последним, которое он запомнит на всю оставшуюся жизнь.
Шелк ее платья не скрывал линий тела, его руки скользили по шуршащей материи… И потом — он сам не знает, как, зачем — он отшатнулся от нее. Всего на какой-то дюйм, но они сразу ощутили вечернюю прохладу, охватившую разгоряченные тела.
— Нет! — невольно вскричала она, и этот возглас прозвучал для него как приглашение, как зов души и плоти.
Обеими руками он обхватил ее лицо, впиваясь в него взглядом. Было слишком темно, чтобы рассмотреть его во всех подробностях, но он знал и так, что в ее глазах множество коричневых тонов и полутонов и чуть-чуть — зеленых, что губы — мягкие, пунцовые, с персиковым пушком на уголках, что щеки — он это ощущал — жарко горят.
Об остальном… обо всем остальном он мог только догадываться, дополняя домыслы воображением, но, Боже, как он хотел узнать! Да, невзирая на все обещания, которые он дал Энтони, сгорал от желания, от страсти к его сестре.
Когда это началось? Он не знает, не может сказать, да какая разница? Вчера, сегодня, позавчера… Да, сегодня, когда, только войдя в залу, начал искать глазами Дафну, а увидев, ощутил жар в крови, но не мог… не чувствовал себя вправе, как и до этого дня, ни сказать, ни сделать что-то, чтобы она знала, поняла… И вот она сама, первая, сделала это.
И сейчас он держит ее в объятиях, она прерывисто дышит и тоже сгорает от желания — оно в ее глазах, во всем теле. От желания, о котором она могла только слышать или читать в душещипательных романах…
Поцеловать ее было для него сейчас равносильно спасению. Спасению самого себя, ибо иначе он… взорвется, разлетится на мелкие кусочки, исчезнет… Звучит мелодраматично, утрированно, однако так он чувствовал и мог бы поклясться, что это правда.
Когда его губы коснулись наконец ее губ, поцелуй не был нежным. Он не был и безжалостным, но кровь так бушевала у него в жилах, что его скорее можно было назвать сгорающим от страсти любовником, нежели просто поклонником.
Наверное, он проявил бы еще больше настойчивости, но Дафна, тоже охваченная возбуждением, не отдавая себе отчета, сама раскрыла рот так, что позволила его языку соприкоснуться со своим, и таким образом Саймон не встретил сопротивления.
— О Боже, Дафна, — снова простонал он, его руки лихорадочно обнимали ее тело, прижимая его к своему лону — так, чтобы она (он хотел этого) понимала, как он ее желает. — Я никогда не думал… — продолжал он бормотать. — Не мог мечтать…
Это было ложью. Он думал, мечтал и в мечтах представлял себе это во всех подробностях. Но только в мечтах.
Каждое прикосновение, каждое движение их тел усиливало его вожделение, и он понимал, что начинает терять контроль над своим телом, ему делается уже все равно, правильно он поступает или нет. Важным, самым главным было одно: она здесь, у него в объятиях, и он ее желает.
А его собственное тело подсказывало, что она отвечает на его страсть и продолжает желать того же, что он.
Его руки становились требовательнее и смелее, он пожирал ее рот поцелуями, но этого ему было мало.
Он ощутил, как ее рука в перчатке нерешительно коснулась его затылка и замерла там. Прикосновение вызвало у него дрожь во всем теле, сменившуюся волной жара, и он еще раз утвердился в мысли, что так дальше продолжаться не может… Он не выдержит.
Оторвавшись от губ, он принялся покрывать поцелуями ее шею, опускаясь ниже, к желобку между грудями. Она тихо стонала от каждого его прикосновения, и это еще больше возбуждало его.
Дрожащими руками он дотронулся до выреза ее платья, где под легкой газовой вставкой угадывалась обнаженная грудь.
Смотреть на нее он не смел, поцеловать — тем более, но сдержаться уже не мог.
Замедлив свои движения, он тем самым давал ей возможность остановить его, сказать «нет». Она не сделала этого. Не проявила девичьей стыдливости, напротив, слегка изогнула спину, словно облегчая ему путь туда, куда он стремился.
И он окончательно потерял голову.
Сорвав легкое покрывало и отбросив в сторону, он устремил взгляд на то, что ему открылось, и мог смотреть еще дольше, не касаясь ни губами, ни руками, если бы сзади не раздался окрик:
— Ты, негодяй!
Дафна первой узнала, чей это голос, вскрикнула и отскочила в сторону:
— О Господи! Энтони…
Футах в десяти от них темнела фигура ее брата. Она становилась все отчетливее, и вот он уже рядом. Брови сдвинуты в одну линию, не лицо, а маска ярости. Он сразу же ринулся на Саймона, издав какой-то дикий, примитивный воинственный клич. Ничего подобного Дафне не приходилось слышать раньше, она даже не думала, что человеческие связки способны воспроизводить такое.
Она успела прикрыть грудь — до того, как брат налетел на Саймона с такой силой, что тот покачнулся и чуть не упал на землю, задев Дафну, которая рухнула недалеко от них, но сразу же вскочила на ноги.
— Я убью тебя, чертов… — рычал Энтони, однако значительная часть его проклятий осталась недосказанной, потому что ответный удар Саймона сбил ему дыхание.
— Энтони! Не надо! Остановись! — взывала Дафна, но ее призывы оставались тщетными.
Разъяренный Энтони продолжал бросаться на Саймона — лицо его было искажено от гнева, кулаки сжаты, проклятия щедро сыпались изо рта. Саймон только защищался, и это ему в основном удавалось — он удачно избегал сильных ударов.
Беспомощно наблюдая схватку, Дафна с ужасом подумала, что так долго продолжаться не может — в конце концов Энтони убьет Саймона прямо здесь, в саду леди Троубридж. Или, что менее вероятно, Саймон убьет ее брата. И то и другое кошмарно — ведь она любит обоих. Нужно заставить их прекратить взаимное убийство.
Решив так, она смело бросилась между ними. В результате все трое свалились на траву, Дафна при этом отлетела прямо в колючий кустарник, окаймлявший аллею.
— О-о-х! — захлебнулась она в крике.
Страшная боль от сотен колючек пронзила ее тело в самых разных местах.
Видимо, вопль был до такой степени громок и выразителен, что изготовившиеся для нового сражения бойцы одновременно бросились к ней, забыв на время о выяснении отношений.
Первым подбежал Саймон:
— Дафна! Что с вами?
Если бы тревога, прозвучавшая в его голосе, могла исцелять! Но колючки продолжали терзать ее тело, она боялась сделать лишнее движение, чтобы не усугублять боль.
— Нужно осторожно поднять ее, — обратился Саймон к Энтони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83