Но я сделала это не ради тебя, а ради твоей матери, которая в тот миг мне напомнила мою покойную мать... Я и не знаю, о чем говорилось в том письме...
- В том письме мать просила меня говорить правду и только правду.
- Почему?
- Потому что правда - источник свободы!
- А если ты - убийца? Я ничего не знаю о тебе. Кто ты? Откуда и зачем ты пришел в мою жизнь?
- Я - Заза Накашидзе, сын Ноя. Я и мой отец дали начало роду человеческому, и с тех пор ты - жена моя. Я люблю тебя миллион лет, и теперь я обвиняю тебя.
- В чем обвиняешь меня?
- В убийстве, воровстве, взяточничестве, измене Родине, прелюбодеянии.
- В чем еще?
- Во всех смертных грехах... Тебя вместе со мной поставят у стенки. Тебя расстреляют.
- А что будет потом?
- Потом? Ты умрешь, и никто не поинтересуется - кто ты, была ли ты виновна.
- Потом?
- Никто тебя не оплачет, никто не придет на твою могилу.
- Дальше?
- Ты превратишься в землю, и все, посеянное в тебе, прорастет лебедой и сорняком.
- Потом?
- Потом тебя, как непригодную землю, начнут обжигать. Ты станешь кирпичом.
- Дальше?
- Из тебя сложат дом. И дом рухнет, и люди, много безвинных людей погибнет под твоими развалинами.
- Дальше?
- Твои развалины обнесут колючей проволокой.
- Почему?
- Потому что они долго еще будут угрожать людям гибелью.
- Хватит! Кто мне предъявит столь жалкое обвинение?
- Я!
- Кто ты?
- Я - обвиняемый без вины человек.
- И ты, безвинный, можешь обвинить меня, безвинную? Тебе не жаль меня?
- Нет!
- Почему?
- Потому что никто...
- И тебе не стыдно?
- Нет!
- Почему?
- Потому что многие вокруг меня не стыдятся ничего.
- И вы так живете?
- Мы не живем. Мы влачим жалкое существование.
- Вы от сотворения мира были такими эгоистами или стали потом?
- Одни были, другие стали.
- А ты? Что же стало с тобой?
- Не знаю! Ничего я не знаю, Нуну! Спаси меня, иначе я погибну!
Я опустился перед Нуну на колени, приник головой к ее груди и заплакал, я почувствовал нежное прикосновение ее ласковых, теплых рук, и шелковые ее волосы закрыли мое лицо. Потом я услышал горячий шепот Нуну:
- Заза, бедный мой Заза! Что с тобой, дорогой мальчик? Не бойся! Я буду ждать тебя тысячу лет! Если возможно ожидание после жизни, я буду ждать тебя и после жизни. Я люблю тебя, Заза! О, как я тебя люблю! Люблю таким, какой ты есть, - виновным и безвинным, убийцей и убитым... Люблю, люблю, люблю тебя, мой Заза!..
Долго шептала Нуну, и горячие ее слезы капали мне на лицо.
- А теперь встань и уходи! - сказала потом она. - Опусти только занавеску - солнце режет глаза...
Я опустил занавеску.
Нуну закрыла глаза.
Нуну заснула.
ПАДШИЙ АНГЕЛ
Утром нас разбудил надзиратель.
- Подъе-о-ом! Подъе-о-ом! - гремел в коридоре его зычный голос.
Отворилась дверь камеры.
- Староста! - крикнул надзиратель.
- Я! - лениво отозвался Гоголь, протирая глаза.
- Выходи в библиотеку!
- Знаю я вашу библиотеку... - пробурчал про себя Гоголь. Чернышевский, ступай ты, выбери там чего-нибудь!
Гамцемлидзе взял несколько книг, лежавших на полке в углу камеры, и вышел.
Тюремную библиотеку богатой не назовешь. Каждая прочитанная книга, словно бумеранг, возвращается к тебе спустя неделю. И тем не менее всякий раз, когда надзиратель объявляет об очередной смене книг, нас охватывает радостное волнение. Мы ждем чего-то нового, интересного, что способно заставить хоть на один день забыть про свое горе. Книга в тюрьме приобретает одно несомненное преимущество: ее герой входит в твою жизнь быстро и непосредственно, ты не взвешиваешь на аптекарских весах каждый его шаг, не смотришь ему в зубы с позиций критика - принимаешь его таким, каков он есть. Потому что в тюрьме тебе не хватает друга, человека, близкого и каждое новое лицо - будь то даже книжный герой - для тебя дорого и желанно.
Гамцемлидзе вернулся. Он с недовольным ворчанием бросил на стол стопку книг и улегся на нары. Все кинулись к книгам.
Не имея желания бороться, я подошел к столу последним. Остались две книги: "Времена Короленко" Горького и брошюра "Русскому трамваю - 60 лет".
Я взял Горького, хотя уже читал его два раза.
- Заза-джан, мне досталась какая-то минеральная книга - "В соляной колыбели"*. Ты не знаешь, что это такое? - спросил меня Тигран.
_______________
* "В с о л я н о й к о л ы б е л и" - рассказ советского
грузинского писателя Р. Коркиа.
- Хороший рассказ, прочти! - ответил я. - Чернышевского не было? спросил я Гамцемлидзе. Он подозрительно взглянул на меня, но, убедившись, что я не разыгрываю его, вздохнул:
- Не было...
- Может, прочтешь Горького?
- Читал уже...
- Гамцемлидзе, что ты прицепился к этому Чернышевскому? Видишь ведь, нет его! - сказал Тигран.
- Мой разум, уважаемый, нуждается в политической пище, в политической литературе! У меня в голове мозги, а не девственная целина, как у вас!
- Ладно, ладно!.. Целина!.. Ты такой же паразит, как и я, потому и валяешься здесь, рядом со мной... Чернышевского захотел! Об этом тебе следовало подумать там, на воле, а не в тюрьме!.. Читай то, что дают, и пой "Таво чемо", а не хочешь - иди к... - загнул Тигран.
- И уйду! Конечно, уйду! Не все же здесь сидят убийцы вроде тебя! обиделся Гамцемлидзе.
- Не сидят, а восседают! - поправил его Тигран.
- Боже мой, с ума меня сведет этот интеллектуал! - воскликнул Гамцемлидзе.
- Извиняюсь, что значит "интеллектуал"? - искренне поинтересовался Тигран.
- Болван! - проговорил Гамцемлидзе и отвернулся к стене.
- Болван - твой отец! - уточнил Тигран.
- Оставь его, Тигран, с дурака и спрос мал! - вмешался Лимон.
- Товарищ Девдариани! Я настоятельно требую, чтоб вы перестали выражаться в мой адрес! - вспылил Гамцемлидзе.
- А пошел ты к... политикан несчастный!
- Не запугивайте, пожалуйста, меня! Здесь вам не пройдет воровская диктатура! - продолжал кипятиться Гамцемлидзе.
- Но и крестьянская диктатура тоже! - приподнялся на нарах Девдариани.
- Замолчи, Гамцемлидзе, знаешь ведь - тюрьма принадлежит ворам! прикрикнул Чейшвили. - Не так ли, Чичико?
- Так, так, дорогой! И пусть себе принадлежит на здоровье!
В камере наступила тишина. Все сидели, уткнувшись лицом в книгу. Но бог ведает, читали они или каждый думал о своем? По-моему, никто, кроме Исидора, не читал - за целый час, кроме как с его места, я ни разу не услышал шелеста перелистываемых страниц. Исидор лежал на спине и рукой отгонял дым от папироски Чейшвили.
Странно... Вот уже несколько месяцев мы живем в одной камере. Казалось бы, мы знаем все о каждом из нас. Казалось бы, мы откровенны между собой. И все же как мы далеки друг от друга! И эта отдаленность мне напоминает линию горизонта: ты будто приближаешься к ней, а она отодвигается от тебя.
Заключенные ведут себя по-разному. Один похож на тюленя - гладок, увертлив. Другой - как рыба: думаешь, он уже у тебя в руках, ан нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40