Откуда он взялся, ведь его не было с нами? Собаки мчатся вперед, к огромному буку, обкладывают его.
– Осторожно! Приготовить оружие! – приказывает майор. Сняв автоматы, мы окружаем дерево. Круг суживается. Теперь мы видим: у подножия бука зияет отверстие.
– Без приказа не подходить!
Собаки нетерпеливо повизгивают. Теперь уже нет сомнения, – это медвежья берлога.
– Убрать собак! – приказывает майор.
– Танго, ко мне!
Танго, жалобно скуля, ползет назад и ложится у ног Пархоменко.
– Медведь! – говорит Щербина, выплевывая грязь.
– Почем ты знаешь? – говорю я и тут только замечаю, что дождь уже перестал, лишь с листьев срываются крупные, с виноградину, капли.
– Товарищ майор, точно медведь! Вон след! – кричит Щербина, выходя из укрытия.
– Назад, Щербина!
Рассвело. Я хорошо вижу Чхартишвили: он стоит за деревом с пистолетом в руке. Рядом с ним – наш писатель, весь облепленный грязью, без оружия.
– Эй, Пархоменко, спроси у Танго: медведь там или кто? – спрашивает Щербина.
Кто-то громко смеется.
– Если это тот же медведь, что в прошлом году переполошил всю заставу, убить его, и весь разговор! – кричит Дзнеладзе.
– Давай, Дзнеладзе, бей! Я разрешаю! – говорит Щербина. Ребята хохочут.
– Джакели! – обращается ко мне Чхартишвили. – Ставь дымовую! Осторожно, заходи слева!
Я обошел берлогу с левой стороны, остановился метрах в семи от нее, достал из сумки дымовую шашку и спички. Чиркнул один, другой, третий раз.
– Что ты копаешься? – раздался нетерпеливый голос майора.
– Спички отсырели, товарищ майор!
– У меня сухие! – воскликнул писатель, срываясь с места.
– Назад! – крикнул майор. Он взял у писателя коробок и подошел ко мне. Я поджег шашку и швырнул в отверстие. Через несколько секунд из берлоги повалил дым. Мы приготовили оружие, насторожились.
Прошла минута, вторая, третья… Неужели в берлоге человек? Медведь бы не выдержал! Значит, человек? Человек!
Я огляделся. Застыв в напряженных позах, ребята не сводили глаз с берлоги. Прошло еще несколько минут. Ожидание становилось нестерпимым.
И вдруг из берлоги с неимоверной быстротой выкатились два коричневых клубка. Один из них, налетев на лежащий перед берлогой огромный валун, тут же упал, обливаясь кровью, раза два дернулся и застыл. Другой, смешно кувыркаясь и подвывая, подкатился и замер у моих ног.
– Медвежонок! – вырвалось у меня. Я выпустил из рук автомат и всем телом навалился на медвежонка.
– Осторожно! Внимание! – крикнул Чхартишвили, заслонив собой безоружного писателя.
Из берлоги вылезла медведица-исполин. Одуревший от дыма зверь шатался, дергался, мотал головой. Почувствовав свет и чистый воздух, медведица успокоилась, присела, потом стала на задние лапы, вытянулась, глубоко вздохнула и огляделась. И тут произошло неожиданное.
– Уа-а-а! – взревела медведица страшным голосом и, колотя себя лапами по голове, бросилась к окровавленному телу медвежонка.
– Ау-у-у! – завыли собаки, бросаясь вперед.
– Танго, назад! – заорал Пархоменко, но было уже поздно. Взбешенный зверь в мгновение ока растерзал собаку. От несчастной Танго остались одни клочья…
– Тра-та-та! – прокатилась короткая очередь. Медведица подскочила, словно ужаленная, потом пошатнулась и рухнула рядом со своим дитятей…
…Я не видел, как свежевали тушу медведя, как собирали по кускам то, что еще полчаса тому назад было собакой Танго, не слышал, как Зудов отчитывал Пархоменко. Оглушенный и онемевший, я сидел под деревом, одной рукой прижимая к груди дрожащего медвежонка, а другой гладил по мокрой голове прикорнувшего рядом Щербину. Щербина плакал.
– Счастье наше, что все кончилось благополучно! – раздался за нами чей-то веселый голос.
– Вот именно! – подтвердил другой.
Я нагнул голову. По голосам я их не узнал, а видеть этих «счастливых людей» мне не хотелось…
Возвращаясь на заставу, мы прошли мимо дома Феридэ. Она стояла на балконе.
– Что это?
– Это медвежонок, Феридэ!
– Откуда он взялся?
– Утром поймали.
– Кто тебе сказал мое имя?
– Сам узнал.
– Всю ночь село не спало. Стреляли. И все из-за этого малыша?
– Да, из-за него.
– Отпустили бы его.
– Куда?
– К матери… Не смотри на меня такими глазами, Джакели!
– Откуда ты знаешь мою фамилию?
– Все тебя так зовут… Медвежонок не кусается?
– Пока нет.
– Как его звать?
– Пока никак.
– Как назовешь?
– Мерабчиком!
– Почему Мерабчиком?
– Не знаю… Красивое имя – Мераб…
– Сказала тебе – не смотри на меня так!
– Как так? Я на всех так смотрю.
– Врешь!
– Может быть. Почему тебя давно не было видно, Феридэ?
– Потому, что ты вместо границы смотришь на меня!
– Разве это плохо?
– Плохо!
– Почему?
– Потому. Нельзя!
– А можно прийти к тебе?
– Ты с ума сошел?
– Нельзя?
– Нет, конечно!
– Почему?
– Я не хочу!
– А если хочу я?
– Что ты хочешь?
– Посидеть, поговорить с тобой…
– О чем?
– О чем-нибудь.
– Нельзя. Я вдова, а ты… Ты моложе меня. С чего ты взяла?
– Я все знаю… Тебе девятнадцать лет… У тебя нет родителей… Ты не попал на медицинский… Ты ходишь на почту, а писем от твоей девушки все нет и нет… У Али Хорава мандарины воруешь… Правильно?
– Откуда ты узнала все это? – Птичка рассказала.
– А птичка не рассказала о том, что ты мне очень и очень нравишься?
– Ты глуп!
– А это тебе откуда известно?
– Об этом я сама догадалась!
– В следующее воскресенье я не пойду в город. Я весь день проведу у тебя.
– Говорю тебе – ты глуп!
– Приду!
– Только попробуй!
– Приду!
– Не посмеешь! И не смотри на меня такими глазами! Смотри так на городских девчат!
– Какими такими глазами, Феридэ? Я же ночь не спал!
– Ладно, иди!
– До свидания, Феридэ!
– Иди, иди, ухаживай за своим медвежонком!
Феридэ покинула балкон и скрылась в комнате. Я стал спускаться вниз по тропинке. Ребята были уже далеко впереди. Согревшийся Мерабчик сладко спал на моей груди и с упоением посасывал мой большой палец.
«Дорогой Саргис!
Вот уже месяц, как я на границе. Когда вы провожали меня… Впрочем, расскажу-ка, брат, тебе все по порядку…
Поезд Тбилиси – Батуми, словно старик астматик, останавливается на каждом шагу – в Дидубе, Мцхета, Дзегви, Гори, Скра, Агара, Карели, Хашури – и так до самого Батуми. Стоит, стоит, потом вдруг рванет так, что на верхних полках не останется ни одного чемодана, пробежит немного, опять станет…
В купе было трое (четвертого, который до самого Кобулети не проронил почти ни одного слова, я не считаю): я, некая дама, сменившая в пути восемь халатов, и молодой лысый человек – как потом выяснилось, председатель одного из колхозов Батумского района, весьма остроумный и приятный собеседник.
Лысый начал с дамы.
– Вы в Батуми едете? – спросил он.
– Да, в Батуми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Осторожно! Приготовить оружие! – приказывает майор. Сняв автоматы, мы окружаем дерево. Круг суживается. Теперь мы видим: у подножия бука зияет отверстие.
– Без приказа не подходить!
Собаки нетерпеливо повизгивают. Теперь уже нет сомнения, – это медвежья берлога.
– Убрать собак! – приказывает майор.
– Танго, ко мне!
Танго, жалобно скуля, ползет назад и ложится у ног Пархоменко.
– Медведь! – говорит Щербина, выплевывая грязь.
– Почем ты знаешь? – говорю я и тут только замечаю, что дождь уже перестал, лишь с листьев срываются крупные, с виноградину, капли.
– Товарищ майор, точно медведь! Вон след! – кричит Щербина, выходя из укрытия.
– Назад, Щербина!
Рассвело. Я хорошо вижу Чхартишвили: он стоит за деревом с пистолетом в руке. Рядом с ним – наш писатель, весь облепленный грязью, без оружия.
– Эй, Пархоменко, спроси у Танго: медведь там или кто? – спрашивает Щербина.
Кто-то громко смеется.
– Если это тот же медведь, что в прошлом году переполошил всю заставу, убить его, и весь разговор! – кричит Дзнеладзе.
– Давай, Дзнеладзе, бей! Я разрешаю! – говорит Щербина. Ребята хохочут.
– Джакели! – обращается ко мне Чхартишвили. – Ставь дымовую! Осторожно, заходи слева!
Я обошел берлогу с левой стороны, остановился метрах в семи от нее, достал из сумки дымовую шашку и спички. Чиркнул один, другой, третий раз.
– Что ты копаешься? – раздался нетерпеливый голос майора.
– Спички отсырели, товарищ майор!
– У меня сухие! – воскликнул писатель, срываясь с места.
– Назад! – крикнул майор. Он взял у писателя коробок и подошел ко мне. Я поджег шашку и швырнул в отверстие. Через несколько секунд из берлоги повалил дым. Мы приготовили оружие, насторожились.
Прошла минута, вторая, третья… Неужели в берлоге человек? Медведь бы не выдержал! Значит, человек? Человек!
Я огляделся. Застыв в напряженных позах, ребята не сводили глаз с берлоги. Прошло еще несколько минут. Ожидание становилось нестерпимым.
И вдруг из берлоги с неимоверной быстротой выкатились два коричневых клубка. Один из них, налетев на лежащий перед берлогой огромный валун, тут же упал, обливаясь кровью, раза два дернулся и застыл. Другой, смешно кувыркаясь и подвывая, подкатился и замер у моих ног.
– Медвежонок! – вырвалось у меня. Я выпустил из рук автомат и всем телом навалился на медвежонка.
– Осторожно! Внимание! – крикнул Чхартишвили, заслонив собой безоружного писателя.
Из берлоги вылезла медведица-исполин. Одуревший от дыма зверь шатался, дергался, мотал головой. Почувствовав свет и чистый воздух, медведица успокоилась, присела, потом стала на задние лапы, вытянулась, глубоко вздохнула и огляделась. И тут произошло неожиданное.
– Уа-а-а! – взревела медведица страшным голосом и, колотя себя лапами по голове, бросилась к окровавленному телу медвежонка.
– Ау-у-у! – завыли собаки, бросаясь вперед.
– Танго, назад! – заорал Пархоменко, но было уже поздно. Взбешенный зверь в мгновение ока растерзал собаку. От несчастной Танго остались одни клочья…
– Тра-та-та! – прокатилась короткая очередь. Медведица подскочила, словно ужаленная, потом пошатнулась и рухнула рядом со своим дитятей…
…Я не видел, как свежевали тушу медведя, как собирали по кускам то, что еще полчаса тому назад было собакой Танго, не слышал, как Зудов отчитывал Пархоменко. Оглушенный и онемевший, я сидел под деревом, одной рукой прижимая к груди дрожащего медвежонка, а другой гладил по мокрой голове прикорнувшего рядом Щербину. Щербина плакал.
– Счастье наше, что все кончилось благополучно! – раздался за нами чей-то веселый голос.
– Вот именно! – подтвердил другой.
Я нагнул голову. По голосам я их не узнал, а видеть этих «счастливых людей» мне не хотелось…
Возвращаясь на заставу, мы прошли мимо дома Феридэ. Она стояла на балконе.
– Что это?
– Это медвежонок, Феридэ!
– Откуда он взялся?
– Утром поймали.
– Кто тебе сказал мое имя?
– Сам узнал.
– Всю ночь село не спало. Стреляли. И все из-за этого малыша?
– Да, из-за него.
– Отпустили бы его.
– Куда?
– К матери… Не смотри на меня такими глазами, Джакели!
– Откуда ты знаешь мою фамилию?
– Все тебя так зовут… Медвежонок не кусается?
– Пока нет.
– Как его звать?
– Пока никак.
– Как назовешь?
– Мерабчиком!
– Почему Мерабчиком?
– Не знаю… Красивое имя – Мераб…
– Сказала тебе – не смотри на меня так!
– Как так? Я на всех так смотрю.
– Врешь!
– Может быть. Почему тебя давно не было видно, Феридэ?
– Потому, что ты вместо границы смотришь на меня!
– Разве это плохо?
– Плохо!
– Почему?
– Потому. Нельзя!
– А можно прийти к тебе?
– Ты с ума сошел?
– Нельзя?
– Нет, конечно!
– Почему?
– Я не хочу!
– А если хочу я?
– Что ты хочешь?
– Посидеть, поговорить с тобой…
– О чем?
– О чем-нибудь.
– Нельзя. Я вдова, а ты… Ты моложе меня. С чего ты взяла?
– Я все знаю… Тебе девятнадцать лет… У тебя нет родителей… Ты не попал на медицинский… Ты ходишь на почту, а писем от твоей девушки все нет и нет… У Али Хорава мандарины воруешь… Правильно?
– Откуда ты узнала все это? – Птичка рассказала.
– А птичка не рассказала о том, что ты мне очень и очень нравишься?
– Ты глуп!
– А это тебе откуда известно?
– Об этом я сама догадалась!
– В следующее воскресенье я не пойду в город. Я весь день проведу у тебя.
– Говорю тебе – ты глуп!
– Приду!
– Только попробуй!
– Приду!
– Не посмеешь! И не смотри на меня такими глазами! Смотри так на городских девчат!
– Какими такими глазами, Феридэ? Я же ночь не спал!
– Ладно, иди!
– До свидания, Феридэ!
– Иди, иди, ухаживай за своим медвежонком!
Феридэ покинула балкон и скрылась в комнате. Я стал спускаться вниз по тропинке. Ребята были уже далеко впереди. Согревшийся Мерабчик сладко спал на моей груди и с упоением посасывал мой большой палец.
«Дорогой Саргис!
Вот уже месяц, как я на границе. Когда вы провожали меня… Впрочем, расскажу-ка, брат, тебе все по порядку…
Поезд Тбилиси – Батуми, словно старик астматик, останавливается на каждом шагу – в Дидубе, Мцхета, Дзегви, Гори, Скра, Агара, Карели, Хашури – и так до самого Батуми. Стоит, стоит, потом вдруг рванет так, что на верхних полках не останется ни одного чемодана, пробежит немного, опять станет…
В купе было трое (четвертого, который до самого Кобулети не проронил почти ни одного слова, я не считаю): я, некая дама, сменившая в пути восемь халатов, и молодой лысый человек – как потом выяснилось, председатель одного из колхозов Батумского района, весьма остроумный и приятный собеседник.
Лысый начал с дамы.
– Вы в Батуми едете? – спросил он.
– Да, в Батуми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47