– спросил Анзор. Он ничего не понял, тупица.
– Вам понравились стихи? – обратилась ко мне Изида. Я не ответил ей. Я наблюдал за Гелой. Лицо и поза его выражали крайнее напряжение.
– Видно, вы не знакомы с современной литературой. Сейчас принято писать белыми стихами, то есть без рифмы, – сказала вызывающе девушка с родинкой.
– Это вы мне? – спросил я.
– Да, вам. Вы читали Фолкнера?
– Читал. Читал Фолкнера, Хемингуэя, Кафку, Стейнбека. Сейчас читаю Сартра.
– Сартра еще не переводили.
– А я в оригинале читаю.
– Кто же из них вам нравится?
– Все.
– Кого все же предпочитаете?
– Галактиона.
– Ну, у Галактиона, положим, тоже есть довольно бессмысленные строки.
– Например?
– Я сейчас не помню точно, но есть что-то про свеклу, которая хохочет. Как это понять?
– О, что вы! Это же замечательно! Во-первых, там прекрасная аллитерация «Чархали-хархарс», во-вторых, образ какой! Представьте себе хохочущего, покрасневшего от хохота человека! Ведь говорят же про такого: покраснел, как свекла!
– Вы так полагаете?
– Не я полагаю, а так оно и есть.
– И все же стихи – это не колхозный устав!
– Тем более не цирковой аттракцион! Вы можете представить себе, как это аист несет в лапе земной шар?
Изида неловко улыбнулась. Потом спросила:
– А вы сочиняете стихи?
– Конечно!
– Так прочтите нам!
– С удовольствием!
Под изумленные взгляды присутствующих я подошел к столу, налил полный стакан коньяка и со стаканом в руке вернулся на место.
– Эти стихи я написал в детстве, в восьмилетнем возрасте. Помню, мы отдыхали в Кобулети. Было жарко, раскаленный пляж так и пылал. Я признался матери, что вчера написал стихи, и там же прочел их счастливым родителям:
По бульвару Парижа я гулял.
Жадно глаза мои запылали,
Когда увидел огромный проспект
И строек необозримые дали.
Шумит, грохочет гигантский завод,
Стонет рабочий – раб капитала,
Но знает рабочий и знаю я –
Рабства пора последняя настала!
Здесь силы свободы уже растут
И солнце рабочим засияет,
Рухнут скоро фашистские цепи,
Счастливый день для рабочих настанет!
Ребята орали, девушки визжали, смеялся и я. У Дадуны от смеха появились на глазах слезы.
– Ну и что сказали родители? – с трудом выговорила Изида.
– Мать ничего, а отец отвел меня в сторону, усадил под сосной и сказал матери: «Присмотри-ка за ним, оберегай от солнца, иначе мы погибли!»
Когда улегся новый взрыв хохота, ко мне обратился Анзор:
– И это называется стихотворением?
– Дорогой мой, чтобы понимать стихи, мало выжимать гантели, нужно еще читать книги. Понятно? – ответил я.
– Ты из какого района приехал? – спросил Анзор, подойдя ко мне вплотную.
– Из Чохатаурского.
– Так вот, самое время тебе отправляться обратно!
– Повремени до августа. В августе приемные экзамены. Срежусь – уеду в тот же час, а не срежусь – придется тебе терпеть меня еще шесть лет. – Анзор заметно побледнел. – А что касается стихов твоего дружка, то они весьма и весьма слабы, то есть не слабы, а просто галиматья.
– Просто что?
– Галиматья. Если слово тебе незнакомо, посмотри в словаре на букву «Г»: га-ли-матья.
Верзила стоял, хлопал глазами и тупо улыбался. Видно было, что ему мучительно хотелось ответить на мои слова какой-нибудь обидной остротой. Наконец он выпалил:
– А ты просто дурак!
Ничего лучшего от него я, конечно, не ждал. И все же я весь похолодел, рука, все еще державшая стакан с коньяком, задрожала.
– Как ты сказал? – переспросил я. Он смутился, но повторил:
– Ты просто дурак!
Тогда я решился. Я плюнул в стакан с коньяком и плеснул ему в лицо.
Потом случилось нечто необъяснимое. Комната вдруг озарилась яркой вспышкой, опять закружилась карусель, и опять все сидели верхом на слонах. Среди них не было только меня. Я лежал на полу и удивлялся, почему так быстро зажигается и гаснет люстра.
…Два дня, не переставая, меняла тетя Шура холодные примочки на моей изуродованной физиономии. А в перерывах между процедурами она спускалась вниз, и голос ее звучал на всю улицу:
– Откройте дверь, сволочи! Откройте, иначе взломаю с помощью милиции! Аферисты, спекулянты, развратники проклятые! Спалю, уничтожу ваше змеиное гнездо, жулики вы грязные!
Хомерики отмалчивались. И доведенная до бешенства тетя Шура, конечно, не побоялась бы привести в исполнение свои угрозы, если б не одно немаловажное обстоятельство: зачинщиком-то драки был все же я!
Дядя Ванечка соблюдал нейтралитет. Лишь проходя мимо моей кровати, он каждый раз удивленно спрашивал меня:
– Неужели это работа одного человека?
– Одного, дядя Ванечка!
– Неужели ты плеснул ему в лицо коньяком?
– Плеснул, дядя Ванечка!
– Предварительно плюнув в стакан?
– Да, дядя Ванечка!
– И откуда ты такое выдумал!
– Видел в одном заграничном фильме.
– Ну что ж, легко еще ты отделался, брат!
– Какое там легко, что ты болтаешь? – бесилась тетя Шура. – Не поймешь, где у мальчика рот и где у него нос!
Дядя Ванечка подмигивал мне и хитро улыбался.
На третий день наконец-то лицо мое вновь обрело свой обычный вид, а тетя Шура – душевный покой.
Утром поднялся соседский мальчуган и, улучив момент, когда тети не было в комнате, вручил мне записку.
«Авто! Если сможешь, приходи в 3 часа. Буду ждать у института. Дадуна».
Я, словно опытный конспиратор, сжег письмо и ровно в два часа уже торчал в назначенном месте. Без четверти три появилась Дадуна.
– Не думала, что придешь!
– Здравствуй, Даду!
– Здравствуй, Джако!
– Что случилось, Даду?
– Ты обижен?
– Чего мне обижаться?
– Не знаю…
– Во всем был виноват я.
– Нет!
– А кто же!
– Не знаю… Наверно, все… Сходим куда-нибудь?
– Куда, Даду?
– Все равно. Мне нужно поговорить с тобой.
– Пошли.
…Мы уселись на заднее сиденье такси: я – за водителем, Дадуна – рядом со мной.
– Куда? – спросил водитель, включая счетчик.
– Куда хочешь!
Водитель удивленно взглянул на меня.
– Все равно, поезжай, куда хочешь, – повторил я.
– Понимаю! Поедем на Авлабар, – решил он.
– Почему именно на Авлабар!
– Влюбленные всегда ездят на Авлабар!
– Это почему же? – спросила Дадуна.
– Там много узких улиц и поворотов, и на каждом повороте они обнимаются, якобы от толчков. Понимаете?
– Ну, коли так, давай на Военно-Грузинскую! – сказал я. Мы молчали всю дорогу. Лишь один раз водитель проговорил про себя:
– Светицховели в ремонте… По понедельникам на Джвари не поднимаются… Сейчас лучшее место – ресторан «Натахтари».
– Подними нас, пожалуйста, на Джвари!
Водитель оглянулся. Что-то смутно знакомое показалось мне в его глазах. Он тотчас же отвернулся и ускорил ход.
Дадуна задумчиво глядела на плывшие по небу белые облака, и левая ее рука, словно чужая, лежала на сиденье.
С минуту я смотрел на Дадуну, она не оглянулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Вам понравились стихи? – обратилась ко мне Изида. Я не ответил ей. Я наблюдал за Гелой. Лицо и поза его выражали крайнее напряжение.
– Видно, вы не знакомы с современной литературой. Сейчас принято писать белыми стихами, то есть без рифмы, – сказала вызывающе девушка с родинкой.
– Это вы мне? – спросил я.
– Да, вам. Вы читали Фолкнера?
– Читал. Читал Фолкнера, Хемингуэя, Кафку, Стейнбека. Сейчас читаю Сартра.
– Сартра еще не переводили.
– А я в оригинале читаю.
– Кто же из них вам нравится?
– Все.
– Кого все же предпочитаете?
– Галактиона.
– Ну, у Галактиона, положим, тоже есть довольно бессмысленные строки.
– Например?
– Я сейчас не помню точно, но есть что-то про свеклу, которая хохочет. Как это понять?
– О, что вы! Это же замечательно! Во-первых, там прекрасная аллитерация «Чархали-хархарс», во-вторых, образ какой! Представьте себе хохочущего, покрасневшего от хохота человека! Ведь говорят же про такого: покраснел, как свекла!
– Вы так полагаете?
– Не я полагаю, а так оно и есть.
– И все же стихи – это не колхозный устав!
– Тем более не цирковой аттракцион! Вы можете представить себе, как это аист несет в лапе земной шар?
Изида неловко улыбнулась. Потом спросила:
– А вы сочиняете стихи?
– Конечно!
– Так прочтите нам!
– С удовольствием!
Под изумленные взгляды присутствующих я подошел к столу, налил полный стакан коньяка и со стаканом в руке вернулся на место.
– Эти стихи я написал в детстве, в восьмилетнем возрасте. Помню, мы отдыхали в Кобулети. Было жарко, раскаленный пляж так и пылал. Я признался матери, что вчера написал стихи, и там же прочел их счастливым родителям:
По бульвару Парижа я гулял.
Жадно глаза мои запылали,
Когда увидел огромный проспект
И строек необозримые дали.
Шумит, грохочет гигантский завод,
Стонет рабочий – раб капитала,
Но знает рабочий и знаю я –
Рабства пора последняя настала!
Здесь силы свободы уже растут
И солнце рабочим засияет,
Рухнут скоро фашистские цепи,
Счастливый день для рабочих настанет!
Ребята орали, девушки визжали, смеялся и я. У Дадуны от смеха появились на глазах слезы.
– Ну и что сказали родители? – с трудом выговорила Изида.
– Мать ничего, а отец отвел меня в сторону, усадил под сосной и сказал матери: «Присмотри-ка за ним, оберегай от солнца, иначе мы погибли!»
Когда улегся новый взрыв хохота, ко мне обратился Анзор:
– И это называется стихотворением?
– Дорогой мой, чтобы понимать стихи, мало выжимать гантели, нужно еще читать книги. Понятно? – ответил я.
– Ты из какого района приехал? – спросил Анзор, подойдя ко мне вплотную.
– Из Чохатаурского.
– Так вот, самое время тебе отправляться обратно!
– Повремени до августа. В августе приемные экзамены. Срежусь – уеду в тот же час, а не срежусь – придется тебе терпеть меня еще шесть лет. – Анзор заметно побледнел. – А что касается стихов твоего дружка, то они весьма и весьма слабы, то есть не слабы, а просто галиматья.
– Просто что?
– Галиматья. Если слово тебе незнакомо, посмотри в словаре на букву «Г»: га-ли-матья.
Верзила стоял, хлопал глазами и тупо улыбался. Видно было, что ему мучительно хотелось ответить на мои слова какой-нибудь обидной остротой. Наконец он выпалил:
– А ты просто дурак!
Ничего лучшего от него я, конечно, не ждал. И все же я весь похолодел, рука, все еще державшая стакан с коньяком, задрожала.
– Как ты сказал? – переспросил я. Он смутился, но повторил:
– Ты просто дурак!
Тогда я решился. Я плюнул в стакан с коньяком и плеснул ему в лицо.
Потом случилось нечто необъяснимое. Комната вдруг озарилась яркой вспышкой, опять закружилась карусель, и опять все сидели верхом на слонах. Среди них не было только меня. Я лежал на полу и удивлялся, почему так быстро зажигается и гаснет люстра.
…Два дня, не переставая, меняла тетя Шура холодные примочки на моей изуродованной физиономии. А в перерывах между процедурами она спускалась вниз, и голос ее звучал на всю улицу:
– Откройте дверь, сволочи! Откройте, иначе взломаю с помощью милиции! Аферисты, спекулянты, развратники проклятые! Спалю, уничтожу ваше змеиное гнездо, жулики вы грязные!
Хомерики отмалчивались. И доведенная до бешенства тетя Шура, конечно, не побоялась бы привести в исполнение свои угрозы, если б не одно немаловажное обстоятельство: зачинщиком-то драки был все же я!
Дядя Ванечка соблюдал нейтралитет. Лишь проходя мимо моей кровати, он каждый раз удивленно спрашивал меня:
– Неужели это работа одного человека?
– Одного, дядя Ванечка!
– Неужели ты плеснул ему в лицо коньяком?
– Плеснул, дядя Ванечка!
– Предварительно плюнув в стакан?
– Да, дядя Ванечка!
– И откуда ты такое выдумал!
– Видел в одном заграничном фильме.
– Ну что ж, легко еще ты отделался, брат!
– Какое там легко, что ты болтаешь? – бесилась тетя Шура. – Не поймешь, где у мальчика рот и где у него нос!
Дядя Ванечка подмигивал мне и хитро улыбался.
На третий день наконец-то лицо мое вновь обрело свой обычный вид, а тетя Шура – душевный покой.
Утром поднялся соседский мальчуган и, улучив момент, когда тети не было в комнате, вручил мне записку.
«Авто! Если сможешь, приходи в 3 часа. Буду ждать у института. Дадуна».
Я, словно опытный конспиратор, сжег письмо и ровно в два часа уже торчал в назначенном месте. Без четверти три появилась Дадуна.
– Не думала, что придешь!
– Здравствуй, Даду!
– Здравствуй, Джако!
– Что случилось, Даду?
– Ты обижен?
– Чего мне обижаться?
– Не знаю…
– Во всем был виноват я.
– Нет!
– А кто же!
– Не знаю… Наверно, все… Сходим куда-нибудь?
– Куда, Даду?
– Все равно. Мне нужно поговорить с тобой.
– Пошли.
…Мы уселись на заднее сиденье такси: я – за водителем, Дадуна – рядом со мной.
– Куда? – спросил водитель, включая счетчик.
– Куда хочешь!
Водитель удивленно взглянул на меня.
– Все равно, поезжай, куда хочешь, – повторил я.
– Понимаю! Поедем на Авлабар, – решил он.
– Почему именно на Авлабар!
– Влюбленные всегда ездят на Авлабар!
– Это почему же? – спросила Дадуна.
– Там много узких улиц и поворотов, и на каждом повороте они обнимаются, якобы от толчков. Понимаете?
– Ну, коли так, давай на Военно-Грузинскую! – сказал я. Мы молчали всю дорогу. Лишь один раз водитель проговорил про себя:
– Светицховели в ремонте… По понедельникам на Джвари не поднимаются… Сейчас лучшее место – ресторан «Натахтари».
– Подними нас, пожалуйста, на Джвари!
Водитель оглянулся. Что-то смутно знакомое показалось мне в его глазах. Он тотчас же отвернулся и ускорил ход.
Дадуна задумчиво глядела на плывшие по небу белые облака, и левая ее рука, словно чужая, лежала на сиденье.
С минуту я смотрел на Дадуну, она не оглянулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47