Им было интересно и легко вместе, они с детства дышали одним и тем же воздухом, слышали одинаковую речь… Элий и представить себе не мог, что станет вот так запросто болтать с какой-то девчонкой!
Дейра жила на Эсквилине, близ храма Матери-Земли, на пересекавшей Субуру улице Сапожников. Прощаясь с юношей, она смело спросила:
– Мы еще увидимся?
– Да… Если хочешь.
– Теперь ты знаешь, где меня найти.
Вернувшись домой, Элий сразу угодил в объятия Кариона. Тот на мгновение прижал его к себе, а потом шутливо оттолкнул и хлопнул по плечу.
– Ну ты даешь, братишка! Видел тебя сегодня… Что так поздно?
– Задержался в конюшне. А потом… прогулялся немного… Тарсия молча смотрела на младшего сына. Ее глаза ярко блестели – то ли от слез, то ли от света масляной лампы.
– Вот, – сказал Элий и положил на стол мешочек с деньгами.
– Пусть хранят тебя боги! – негромко произнесла Тарсия и прибавила то, что вряд ли решилась бы сказать в другую минуту: – Как порадовался бы твой отец, увидев тебя сейчас!
– Мама, – промолвил Карион, – я давно хотел сказать… Поскольку все изменилось и мы с Элием можем сами отвечать за себя и устраивать свою жизнь, не пора ли тебе подумать о том, чтобы…
– Не надо! – резко перебила Тарсия. – Я знаю, что ты хочешь сказать! Лучше обсудим это потом, не… не в такой день.
Повисла неловкая пауза. Чтобы сгладить всеобщее замешательство, Карион принялся говорить о бегах. Элий отвечал на вопросы старшего брата и, искоса поглядывая на него, думал: «Уж Карион-то наверняка знался в Афинах с самыми разными женщинами, даже, возможно, с этими знаменитыми греческими гетерами!»
Он любил того, кого считал братом, и не завидовал ему просто потому, что с детства усвоил: Карион – некое особое существо, живущее по непонятным правилам, подчиняющееся каким-то особым законам. И все же сейчас, едва ли не впервые, в нем шевельнулось горделивое чувство: пусть Карион попробует заработать столько денег своими речами или стихами! Как бы то ни было, Элий больше привык ценить то, что можно потрогать руками, и только дивился тому, как Карион умудряется хранить верность чему-то невидимому и зыбкому, что невозможно ни разглядеть, ни понять. «Как можно любить слова?» – однажды спросил он, и Карион, улыбнувшись, ответил: «Я люблю слова, потому что ими можно выразить чувства». Вспомнив об этом, Элий подумал о холодных каплях, падающих с высокой крыши портика на горячую кожу, о вкусе медового вина, о нежных губах девушки Дейры, о свисте ветра в ушах, когда он мчался на колеснице как… бог! И сказал себе: «При чем тут слова?»
ГЛАВА VII
Это случилось в один из самых жарких дней юлия на Марсовом поле, около только начавшего строиться портика Аргонавтов. Здесь было хорошо в утренние и вечерние часы, и Карион почти бессознательно выбрал это место для чтения своих стихов. Забирался на подходящее возвышение и декламировал, держа перед собою папирус, или по памяти. Люди появлялись и исчезали; иные задерживались и слушали, другие равнодушно проходили мимо. Карион читал хорошо, спокойным, мягким голосом, почти без жестов, живым, проникающим в душу тоном, к тому же он был красив, и многие женщины останавливались просто затем, чтобы на него посмотреть. Как правило, богатые поэты устраивали чтения у себя дома, собирали друзей и, по возможности, разных влиятельных лиц, но Карион был вынужден довольствоваться выступлениями на Марсовом поле.
В летние дни его союзником была создающая особое настроение природа: вся эта свежая пленительная зелень (в те годы вошло в моду пускать лозу виться по подрезанным этажами деревьям, перебрасывая ее с одного на другое так, что образовывалась своего рода беседка), яркий полуденный свет, небесная тишина и аромат земли. В один из таких прекрасных дней Карион и заметил эту женщину: она стояла, купаясь в отблесках солнечных лучей, на ее губах играла ослепительная улыбка, незагорелая кожа сияла как отполированная, а яркие пушистые волосы казались сделанными из светлого золота. Вместе с нею была угрюмая темнокожая служанка, мрачная внешность которой еще больше подчеркивала красоту госпожи. А та слушала стихи Кариона, глядя на него во все глаза.
Элий был не совсем прав, когда думал о том, что Карион наверняка знался в Афинах с самыми разными женщинами. Этот юноша был не так воспитан, чтобы попусту растрачивать выданные на учение деньги. Он был прекрасен, женщины, особенно из числа тех, кто привык к свободному поведению, буквально вешались ему на шею, и, разумеется, он приобрел кое-какой любовный опыт. И все-таки в перерывах между занятиями Карион в основном читал, осматривал храмы или прогуливался по побережью, нередко в компании Гая Эмилия. В последние годы Гай казался уравновешенным, спокойным и, в общем-то, равнодушным к добру и злу, – говоря о них, он никогда не приводил конкретные примеры, ограничиваясь отвлеченными рассуждениями. И Карион невольно перенял от него этот своеобразный взгляд на мир. Он видел перед собою некую беспредельность того, что можно прочитать и познать, и был счастлив. «Перед тобою книга мирозданья, – говорил Гай Эмилий. – Постигай ее и будь выше всего земного».
Нельзя сказать, что Карион не мечтал о любви. Он много писал о ней, переживая воображаемые страсти, разочаровывался и страдал, однако мало задумывался над тем, что произойдет, если он полюбит наяву. Любовь была для него чем-то неземным, и, разумеется, он грезил о женщине незаурядной, необыкновенной, не только прекрасной внешне, но также ценящей искусство, тонко чувствующей, глядящей на мир особым, поэтическим взглядом.
Кем была восхищенно глядящая на него незнакомка? На вид – богатая горожанка; наверное, она пришла на Марсово поле за покупками – здесь продавались дорогие украшения и красивая посуда. Когда она поправляла прическу, ее длинные узкие ногти сверкали, как сверкают на воде солнечные блики. Карион еще никогда не видел у женщины таких ногтей. А ее улыбка…
Когда он, волнуясь, закончил, незнакомка захлопала в ладоши и негромко засмеялась. А потом поманила его к себе. Смущенный, Карион спустился на землю.
– Великолепно! Это твои стихи?
– Да.
От нее исходил свежий, как сама весна, аромат.
– Как тебя зовут?
– Гай Эмилий Лонг – По обычаю того времени он назвался именем человека, который его усыновил.
Безупречно гладкий лоб женщины прорезало несколько тонких морщинок.
– Знакомое имя… Но ведь мы не встречались?
– Думаю, нет.
– Да, пожалуй! – протянула она, разглядывая его. Ее слегка подведенные голубые глаза и белые зубы ярко сверкали на солнце.
– Ты прекрасно читаешь, и стихи хорошие. Но почему здесь? Разве ты не из знатной семьи?
Молодой человек покачал головой:
– Это имя дал мне один человек… На самом деле я сын вольноотпущенницы и легионера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Дейра жила на Эсквилине, близ храма Матери-Земли, на пересекавшей Субуру улице Сапожников. Прощаясь с юношей, она смело спросила:
– Мы еще увидимся?
– Да… Если хочешь.
– Теперь ты знаешь, где меня найти.
Вернувшись домой, Элий сразу угодил в объятия Кариона. Тот на мгновение прижал его к себе, а потом шутливо оттолкнул и хлопнул по плечу.
– Ну ты даешь, братишка! Видел тебя сегодня… Что так поздно?
– Задержался в конюшне. А потом… прогулялся немного… Тарсия молча смотрела на младшего сына. Ее глаза ярко блестели – то ли от слез, то ли от света масляной лампы.
– Вот, – сказал Элий и положил на стол мешочек с деньгами.
– Пусть хранят тебя боги! – негромко произнесла Тарсия и прибавила то, что вряд ли решилась бы сказать в другую минуту: – Как порадовался бы твой отец, увидев тебя сейчас!
– Мама, – промолвил Карион, – я давно хотел сказать… Поскольку все изменилось и мы с Элием можем сами отвечать за себя и устраивать свою жизнь, не пора ли тебе подумать о том, чтобы…
– Не надо! – резко перебила Тарсия. – Я знаю, что ты хочешь сказать! Лучше обсудим это потом, не… не в такой день.
Повисла неловкая пауза. Чтобы сгладить всеобщее замешательство, Карион принялся говорить о бегах. Элий отвечал на вопросы старшего брата и, искоса поглядывая на него, думал: «Уж Карион-то наверняка знался в Афинах с самыми разными женщинами, даже, возможно, с этими знаменитыми греческими гетерами!»
Он любил того, кого считал братом, и не завидовал ему просто потому, что с детства усвоил: Карион – некое особое существо, живущее по непонятным правилам, подчиняющееся каким-то особым законам. И все же сейчас, едва ли не впервые, в нем шевельнулось горделивое чувство: пусть Карион попробует заработать столько денег своими речами или стихами! Как бы то ни было, Элий больше привык ценить то, что можно потрогать руками, и только дивился тому, как Карион умудряется хранить верность чему-то невидимому и зыбкому, что невозможно ни разглядеть, ни понять. «Как можно любить слова?» – однажды спросил он, и Карион, улыбнувшись, ответил: «Я люблю слова, потому что ими можно выразить чувства». Вспомнив об этом, Элий подумал о холодных каплях, падающих с высокой крыши портика на горячую кожу, о вкусе медового вина, о нежных губах девушки Дейры, о свисте ветра в ушах, когда он мчался на колеснице как… бог! И сказал себе: «При чем тут слова?»
ГЛАВА VII
Это случилось в один из самых жарких дней юлия на Марсовом поле, около только начавшего строиться портика Аргонавтов. Здесь было хорошо в утренние и вечерние часы, и Карион почти бессознательно выбрал это место для чтения своих стихов. Забирался на подходящее возвышение и декламировал, держа перед собою папирус, или по памяти. Люди появлялись и исчезали; иные задерживались и слушали, другие равнодушно проходили мимо. Карион читал хорошо, спокойным, мягким голосом, почти без жестов, живым, проникающим в душу тоном, к тому же он был красив, и многие женщины останавливались просто затем, чтобы на него посмотреть. Как правило, богатые поэты устраивали чтения у себя дома, собирали друзей и, по возможности, разных влиятельных лиц, но Карион был вынужден довольствоваться выступлениями на Марсовом поле.
В летние дни его союзником была создающая особое настроение природа: вся эта свежая пленительная зелень (в те годы вошло в моду пускать лозу виться по подрезанным этажами деревьям, перебрасывая ее с одного на другое так, что образовывалась своего рода беседка), яркий полуденный свет, небесная тишина и аромат земли. В один из таких прекрасных дней Карион и заметил эту женщину: она стояла, купаясь в отблесках солнечных лучей, на ее губах играла ослепительная улыбка, незагорелая кожа сияла как отполированная, а яркие пушистые волосы казались сделанными из светлого золота. Вместе с нею была угрюмая темнокожая служанка, мрачная внешность которой еще больше подчеркивала красоту госпожи. А та слушала стихи Кариона, глядя на него во все глаза.
Элий был не совсем прав, когда думал о том, что Карион наверняка знался в Афинах с самыми разными женщинами. Этот юноша был не так воспитан, чтобы попусту растрачивать выданные на учение деньги. Он был прекрасен, женщины, особенно из числа тех, кто привык к свободному поведению, буквально вешались ему на шею, и, разумеется, он приобрел кое-какой любовный опыт. И все-таки в перерывах между занятиями Карион в основном читал, осматривал храмы или прогуливался по побережью, нередко в компании Гая Эмилия. В последние годы Гай казался уравновешенным, спокойным и, в общем-то, равнодушным к добру и злу, – говоря о них, он никогда не приводил конкретные примеры, ограничиваясь отвлеченными рассуждениями. И Карион невольно перенял от него этот своеобразный взгляд на мир. Он видел перед собою некую беспредельность того, что можно прочитать и познать, и был счастлив. «Перед тобою книга мирозданья, – говорил Гай Эмилий. – Постигай ее и будь выше всего земного».
Нельзя сказать, что Карион не мечтал о любви. Он много писал о ней, переживая воображаемые страсти, разочаровывался и страдал, однако мало задумывался над тем, что произойдет, если он полюбит наяву. Любовь была для него чем-то неземным, и, разумеется, он грезил о женщине незаурядной, необыкновенной, не только прекрасной внешне, но также ценящей искусство, тонко чувствующей, глядящей на мир особым, поэтическим взглядом.
Кем была восхищенно глядящая на него незнакомка? На вид – богатая горожанка; наверное, она пришла на Марсово поле за покупками – здесь продавались дорогие украшения и красивая посуда. Когда она поправляла прическу, ее длинные узкие ногти сверкали, как сверкают на воде солнечные блики. Карион еще никогда не видел у женщины таких ногтей. А ее улыбка…
Когда он, волнуясь, закончил, незнакомка захлопала в ладоши и негромко засмеялась. А потом поманила его к себе. Смущенный, Карион спустился на землю.
– Великолепно! Это твои стихи?
– Да.
От нее исходил свежий, как сама весна, аромат.
– Как тебя зовут?
– Гай Эмилий Лонг – По обычаю того времени он назвался именем человека, который его усыновил.
Безупречно гладкий лоб женщины прорезало несколько тонких морщинок.
– Знакомое имя… Но ведь мы не встречались?
– Думаю, нет.
– Да, пожалуй! – протянула она, разглядывая его. Ее слегка подведенные голубые глаза и белые зубы ярко сверкали на солнце.
– Ты прекрасно читаешь, и стихи хорошие. Но почему здесь? Разве ты не из знатной семьи?
Молодой человек покачал головой:
– Это имя дал мне один человек… На самом деле я сын вольноотпущенницы и легионера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131