Масако смотрела настороженно. Никто не объяснил ей, почему с господином вдруг приехала не Мидори, а другая женщина, но она не считала нужным ни о чем расспрашивать. Масако держала за руку маленькую Кэйко и, когда другая Кэйко внезапно подошла, подняла ребенка и крепко прижала к себе, не стала возражать.
Акира молча ходил по берегу. Мидори уехала, пожертвовав всем, даже любовью к дочери. Всегда послушная, понимающая и мудрая, на этот раз она поступила так, как обычно не поступают самурайские жены. И он ей позволил. Возможно ли остановить ветер или прервать движение потока? Можно ли порвать нить кармы? Такие вопросы решаются не здесь, не в человеческом мире. Каждый живет и питается чем-то своим и видит впереди себя свое солнце.
После отъезда Мидори он пришел к Кэйко и с тех пор приходил каждую ночь. Она принимала его так, будто они встречались в безвременье, и никогда ни о чем не спрашивала. Но однажды спросил он:
– Ты хотела бы родить мне сына?
И Кэйко ответила:
– Я предпочла бы, чтоб этого не случилось.
– Почему?
– Если его не родила твоя жена…
– Я женюсь на тебе, – быстро произнес Акира и посмотрел ей в глаза.
Но Кэйко только покачала головой.
Они прибыли в маленькую провинцию, которой правил Ямаги-сан, и ждали на берегу моря возвращения Кэйтаро.
Не так давно он сказал Акире:
– Не думаю, что стоит продолжать борьбу за Сэтцу: силы слишком неравны, мы только напрасно погубим воинов. Теперь я должен решить, что делать дальше. Беда в том, что после этой великой цели все другие стремления кажутся мне слишком мелкими.
– Кто сказал, что мы должны мечтать о великом? – сказал Акира. – Мы не боги, а люди, живем в бренном мире и питаемся иллюзиями земной жизни.
– Когда-то я сказал, что убью вас, Кандзаки-сан, – серьезно произнес Кэйтаро. – Хотя да самом деле никогда по-настоящему не испытывал такого желания. Думаю, что и мой отец – тоже. У меня нет никакого права вас судить… Поверьте, вы мне не враг…
Когда господин Нагасава вышел навстречу юноше, тот увидел перед собой старика, пусть еще достаточно крепкого, сохранившего царственную простоту мудрого правителя и достоинство воина, но – старика, со взглядом прозрачным, как свет. И в этой прозрачности было понимание и смирение, но не сомнения духа, что дарят людям земные страсти, и не способность к борьбе.
И Кэйтаро просто сказал:
– Я вернулся, отец!
Господин Нагасава протянул руки и неожиданно обнял его. Он уже не нуждался в вере, и он не мог жить надеждой. Ему достаточно было просто любви.
Вышел Ямаги-сан, и Кэйтаро почтительно поклонился ему.
– Князь Сабуро мертв, – сказал Кэйтаро отцу. – Его убила моя мать. Она приехала со мной. И Кандзаки-сан тоже.
Нагасава моргнул. Акира и Кэйко давно стали для него далекими и чужими, от них остались лишь имена, да и те не имели значения. И он спокойно ответил:
– Не могу сказать, что наши времена прошли, и все-таки нам придется жить по-новому. Полагаю, Ямаги-сан нужны опытные воины?
Тот едва заметно кивнул.
…Посреди комнаты горел огонь, а присутствующие сидели по углам, каждый за своей чертой, точно камешки на доске для игры в го. Кэйко, внезапно оказавшаяся в центре взглядов, щурилась на огонь, спокойно, царственно, лениво и безмятежно, как кошка. Хотя ее щеки пылали румянцем, на лице еще виднелись следы болезни, а шея была тонкой, как стебелек. Иногда женщина улыбалась своему сыну теплой, обезоруживающей и немного беспомощной улыбкой.
Акира рассказывал, нет, не историю своей жизни, а какую-то особую, древнюю, нестареющую повесть – повесть о радостях и печалях человеческих сердец. И Кэйко видела, что Нагасава сморит на него, как, должно быть, когда-то смотрел на ребенка, которого ему принесли из опустевшего заколоченного дома. Акира этого не замечал. Он говорил, и его слова падали в пустоту и исчезали. Так исчезает в глубине вечности жизнь, управляемая теми потоками и ветрами, что загадочны, непредсказуемы и непонятны, словно узор из опавших лепестков сакуры, полет снежинок или движенья человеческой души.
ЭПИЛОГ
Цветы цветут молча,
Молча цветы опадают.
И на свои ветки,
Где в одночасье их цветенья
Слилось все сущее в мире,
Не возвращаются вновь.
На едином стебле цветами,
В коих Истина воплощена,
Все сущее в мире цветет
И звучит в их молчанье.
Так радость жизни неизменно
Живет в цветах, что нетленны.
Монахи из монастыря Нандзэдзи
Черная волна чумы продолжала идти по стране и достигла Сэтцу. Много людей заболело и умерло. Их печальную участь разделила Мидори.
Зато болезнь не коснулась обитателей маленькой окраинной провинции, которой правил Ямаги-сан.
Господин Нагасава не умер от болезни и не погиб в бою. Просто однажды он упал как подкошенный, и через мгновение его не стало.
Кэйтаро дослужился до высокого чина, на его счету было немало воинских подвигов. Все дочери Аки-ры вышли замуж за молодых людей из уважаемых, богатых и знатных самурайских семей, и у них родилось много детей.
В надлежащее время Акира занял место своего последнего господина, Ямаги-сан. Он правил самураями разумно и справедливо и прожил на свете семьдесят три года. Кэйко и Масако были с ним до последних минут жизни – две разные, но по-своему любящие женщины. Вскоре после кончины своего повелителя Масако угасла тихо и незаметно – так же, как и жила.
Кэйко Хаяси, прожившей дольше всех, было далеко за восемьдесят, когда она мирно отошла ко сну в своей постели и больше не проснулась.
В последний путь ее проводила другая Кэйко, приемная дочь, в доме которой Кэйко-старшая провела последние годы, помогая вести хозяйство и воспитывать детей. Акира говорил дочери о Мидори то, что знал, и старшая Кэйко тоже о ней рассказывала – по большей части то, чего ей и вовсе не было известно. Для Кэйко-младшей настоящая мать навсегда осталась неким подобием светлой тени, неясной грезы посреди глубокого сна жизни, чем-то прекрасным, но очень далеким.
Все это произошло в годы войны Онин, в начале эпохи «сражающихся царств» – в давно позабытые времена, канувшие в вечность и оставшиеся в ней, как остается отражение луны и звезд в глади озера, сверкание молний в ночи и шепот любви в музыке тишины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Акира молча ходил по берегу. Мидори уехала, пожертвовав всем, даже любовью к дочери. Всегда послушная, понимающая и мудрая, на этот раз она поступила так, как обычно не поступают самурайские жены. И он ей позволил. Возможно ли остановить ветер или прервать движение потока? Можно ли порвать нить кармы? Такие вопросы решаются не здесь, не в человеческом мире. Каждый живет и питается чем-то своим и видит впереди себя свое солнце.
После отъезда Мидори он пришел к Кэйко и с тех пор приходил каждую ночь. Она принимала его так, будто они встречались в безвременье, и никогда ни о чем не спрашивала. Но однажды спросил он:
– Ты хотела бы родить мне сына?
И Кэйко ответила:
– Я предпочла бы, чтоб этого не случилось.
– Почему?
– Если его не родила твоя жена…
– Я женюсь на тебе, – быстро произнес Акира и посмотрел ей в глаза.
Но Кэйко только покачала головой.
Они прибыли в маленькую провинцию, которой правил Ямаги-сан, и ждали на берегу моря возвращения Кэйтаро.
Не так давно он сказал Акире:
– Не думаю, что стоит продолжать борьбу за Сэтцу: силы слишком неравны, мы только напрасно погубим воинов. Теперь я должен решить, что делать дальше. Беда в том, что после этой великой цели все другие стремления кажутся мне слишком мелкими.
– Кто сказал, что мы должны мечтать о великом? – сказал Акира. – Мы не боги, а люди, живем в бренном мире и питаемся иллюзиями земной жизни.
– Когда-то я сказал, что убью вас, Кандзаки-сан, – серьезно произнес Кэйтаро. – Хотя да самом деле никогда по-настоящему не испытывал такого желания. Думаю, что и мой отец – тоже. У меня нет никакого права вас судить… Поверьте, вы мне не враг…
Когда господин Нагасава вышел навстречу юноше, тот увидел перед собой старика, пусть еще достаточно крепкого, сохранившего царственную простоту мудрого правителя и достоинство воина, но – старика, со взглядом прозрачным, как свет. И в этой прозрачности было понимание и смирение, но не сомнения духа, что дарят людям земные страсти, и не способность к борьбе.
И Кэйтаро просто сказал:
– Я вернулся, отец!
Господин Нагасава протянул руки и неожиданно обнял его. Он уже не нуждался в вере, и он не мог жить надеждой. Ему достаточно было просто любви.
Вышел Ямаги-сан, и Кэйтаро почтительно поклонился ему.
– Князь Сабуро мертв, – сказал Кэйтаро отцу. – Его убила моя мать. Она приехала со мной. И Кандзаки-сан тоже.
Нагасава моргнул. Акира и Кэйко давно стали для него далекими и чужими, от них остались лишь имена, да и те не имели значения. И он спокойно ответил:
– Не могу сказать, что наши времена прошли, и все-таки нам придется жить по-новому. Полагаю, Ямаги-сан нужны опытные воины?
Тот едва заметно кивнул.
…Посреди комнаты горел огонь, а присутствующие сидели по углам, каждый за своей чертой, точно камешки на доске для игры в го. Кэйко, внезапно оказавшаяся в центре взглядов, щурилась на огонь, спокойно, царственно, лениво и безмятежно, как кошка. Хотя ее щеки пылали румянцем, на лице еще виднелись следы болезни, а шея была тонкой, как стебелек. Иногда женщина улыбалась своему сыну теплой, обезоруживающей и немного беспомощной улыбкой.
Акира рассказывал, нет, не историю своей жизни, а какую-то особую, древнюю, нестареющую повесть – повесть о радостях и печалях человеческих сердец. И Кэйко видела, что Нагасава сморит на него, как, должно быть, когда-то смотрел на ребенка, которого ему принесли из опустевшего заколоченного дома. Акира этого не замечал. Он говорил, и его слова падали в пустоту и исчезали. Так исчезает в глубине вечности жизнь, управляемая теми потоками и ветрами, что загадочны, непредсказуемы и непонятны, словно узор из опавших лепестков сакуры, полет снежинок или движенья человеческой души.
ЭПИЛОГ
Цветы цветут молча,
Молча цветы опадают.
И на свои ветки,
Где в одночасье их цветенья
Слилось все сущее в мире,
Не возвращаются вновь.
На едином стебле цветами,
В коих Истина воплощена,
Все сущее в мире цветет
И звучит в их молчанье.
Так радость жизни неизменно
Живет в цветах, что нетленны.
Монахи из монастыря Нандзэдзи
Черная волна чумы продолжала идти по стране и достигла Сэтцу. Много людей заболело и умерло. Их печальную участь разделила Мидори.
Зато болезнь не коснулась обитателей маленькой окраинной провинции, которой правил Ямаги-сан.
Господин Нагасава не умер от болезни и не погиб в бою. Просто однажды он упал как подкошенный, и через мгновение его не стало.
Кэйтаро дослужился до высокого чина, на его счету было немало воинских подвигов. Все дочери Аки-ры вышли замуж за молодых людей из уважаемых, богатых и знатных самурайских семей, и у них родилось много детей.
В надлежащее время Акира занял место своего последнего господина, Ямаги-сан. Он правил самураями разумно и справедливо и прожил на свете семьдесят три года. Кэйко и Масако были с ним до последних минут жизни – две разные, но по-своему любящие женщины. Вскоре после кончины своего повелителя Масако угасла тихо и незаметно – так же, как и жила.
Кэйко Хаяси, прожившей дольше всех, было далеко за восемьдесят, когда она мирно отошла ко сну в своей постели и больше не проснулась.
В последний путь ее проводила другая Кэйко, приемная дочь, в доме которой Кэйко-старшая провела последние годы, помогая вести хозяйство и воспитывать детей. Акира говорил дочери о Мидори то, что знал, и старшая Кэйко тоже о ней рассказывала – по большей части то, чего ей и вовсе не было известно. Для Кэйко-младшей настоящая мать навсегда осталась неким подобием светлой тени, неясной грезы посреди глубокого сна жизни, чем-то прекрасным, но очень далеким.
Все это произошло в годы войны Онин, в начале эпохи «сражающихся царств» – в давно позабытые времена, канувшие в вечность и оставшиеся в ней, как остается отражение луны и звезд в глади озера, сверкание молний в ночи и шепот любви в музыке тишины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60