Сражаясь на стороне своего нынешнего господина, он не переставал тревожиться за Кэйко. Акира не думал о том, что крестьяне станут дурно обращаться с нею и с Кэйтаро, но там было голодно и могли объявиться какие-нибудь бродяги, вроде тех ронинов, с какими он столкнулся в лесу.
Вскоре Нагасава окончательно отступил: часть самураев он увел с собой, многие были убиты, и лишь небольшое количество попало в плен. Один из пленных сказал, будто слышал, как господин Нагасава воскликнул: «Я буду жить до тех пор, пока не найду своего сына!»
А черная лавина войны продолжала катиться по стране, и для кого-то это время стало временем ужаса и несчастья, тогда как другие словно потеряли ему счет и наслаждались вечным присутствием битвы и смерти. Многие из провинциальных даймё, подобно Нагасаве долгие годы наблюдавшие неторопливое, неотвратимое, извечное, как движение созвездий, течение жизни, теперь ощущали себя унесенными в открытое море. Большинство стремилось отвоевать свои земли, иные кончали с собой (и за ними сотнями шли их преданные воины), кое-кто пытался искать справедливости в разрушенной столице, хотя жаловаться сегуну не имело никакого смысла: он утратил влияние – теперь все зависело от верхушки сё-гуната, а она бездумно и слепо погрязла в борьбе за власть.
Князь Аракава приказал своим приближенным восстановить замок и обмазать все строения в крепости огнеупорной штукатуркой. Акире было странно наблюдать, как во владениях господина Нагасавы хозяйничают чужие, хотя самураи Аракавы мало чем отличались от воинов бывшего правителя Сэтцу. Мирная жизнь вокруг замка понемногу налаживалась: крестьянам, ремесленникам, лавочникам, ростовщикам нужно было кормить семьи.
Между тем Кандзаки-сан вызвал Акиру к себе и, по обыкновению сдержанно и бесстрастно, произнес:
– Война продолжится и будет длиться еще долго. Волею случая и благодаря нашей доблести мы заняли эту крепость, – кто знает, может, нам еще придется ее покинуть! Не знаю, что случилось с тобой, когда ты служил другому князю; надеюсь, ты его не предавал. А раз так, то хочу спросить: что ты обо всем этом думаешь?
Конечно, вопрос был задан не просто так, Кандзаки-сан намеревался узнать о своем приемном сыне нечто важное. В таких случаях лучше отвечать честно, и молодой человек промолвил:
– Жаль, если погибнет такая сила духа. Мне трудно сказать, что будет значить для Нагасавы жизнь вне этого замка.
Хотя лицо Кандзаки оставалось спокойным, Акира внутренне сжался в предчувствии какой-то неожиданности.
– Господин Аракава назначил меня своим наместником в Сэтцу. Ты остаешься со мной. Передышка от войны – это тоже неплохо. Будет время подумать о том, в чем мы были правы, а в чем – нет. Можешь вызвать сюда Мидори – стоит вспомнить о том, что вам тоже нужен наследник.
Акира опешил. Он понял главное: в ближайшее время ему не удастся съездить за Кэйко. И он не мог послать за нею, потому что не сомневался: за ним наблюдают, он все еще не пользуется полным доверием. Итак, выбор сделан: он остался самураем и сохранил свою честь, но вновь потерял любовь.
ГЛАВА 10
Прошлое миновало,
Грядущее не наступило,
А того, что меж ними –
Настоящего, – не существует.
Все меняется в мире,
Ни в чем не найти опоры.
Рёкан
С началом зимы Кэйко покинула деревушку; ее погнал в путь голод, отсутствие всяких надежд на возвращение Акиры и страх – крестьяне отнюдь не скрывали, что, дабы избавить себя от обузы и получить награду, выдадут ее при первой же возможности.
Кэйко решила пробираться в Киото – по наивности она полагала, что сумеет отыскать там кого-либо из родных. Едва она удалилась от опостылевшей деревушки, как ее настигла непогода: небеса почернели, над скалами громоздились тучи, столбы пыли взвивались от земли и слепили глаза, а потом начался жуткий ливень.
Наверху грохотало, черноту то и дело прорезали ветвистые молнии, а Кэйко брела по расползавшейся под ногами жиже, в облепившей тело одежде, с трудом отрывая от грязи подошвы деревянных сандалий и крепко прижимая к себе громко ревущего сына. Она ненавидела тех, кто обрек ее на это: Нагасаву, а в особенности – Акиру.
Наконец дождь стал слабее, потом иссяк, гром гремел уже где-то далеко над горами. Кэйко продолжала идти. По телу все еще катились струйки воды, капли блестели в опавшей прическе, прилипших ко лбу и шее густых черных прядях. Женщина пыталась ускорить шаг – нужно быстрее дойти до жилья, переодеть и согреть Кэйтаро, иначе он может заболеть. Кэйко ничего не боялась – сейчас в ней было столько слепой первобытной злобы, что она, наверное, смогла бы задушить голыми руками любого, кто посмел бы приблизиться к ней с недобрыми намерениями.
К несчастью, дочь купца совершенно не умела ориентироваться на местности и к вечеру забрела в один из тех дальних глухих уездов, что еще оставались под властью господина Нагасавы и где он находился сейчас вместе с отрядом из трехсот самураев. Разумеется, крестьяне не хотели принимать Кэйко, и ей пришлось униженно умолять их предоставить ей кров, а на следующий день случилось то, что должно было: ее обнаружили, схватили и силой приволокли к тому, от кого она как раз и стремилась скрыться.
Нагасава едва узнал свою наложницу: оборванная, грязная… Теперь, после всего произошедшего, он прежде всего видел в ней нечто отталкивающе расчетливое, бездушное. Он едва ли не вырвал у нее сына; Кэйко подумала: он хочет его убить! – и страшно закричала, но выражение глаз Нагасавы привело ее в чувство: в них вспыхнула надежда, гордость и… любовь. Застывшие неулыбчивые губы дрогнули, когда он взял ребенка. Однако стоило Нагасаве вновь посмотреть на Кэйко, как в глубине взгляда появилась холодная жестокость – то был взгляд высшего существа, от которого ничего не укроется, которого бесполезно молить о пощаде. Нагасава долго всматривался в ее любовно выточенное природой, нежное, как цветок, лицо, – всматривался в последний раз. Ради этой подлой женщины он расстался с броней уверенности в себе, которая была в его крови, крови правителя и самурая. Нагасава решил убить Кэйко. Только так он сумеет покончить с сомнениями и слабостями! Сколько можно позволять ей сотрясать сокровенные глубины его души, а потом выворачивать их наизнанку и топтать ногами!
Для него сын был прежде всего его сыном, Кэйко лишь выносила ребенка, родила и вскормила. Сына должен воспитывать отец, стало быть, теперь, когда мальчик отнят от груди, он вполне может обойтись без матери.
Поскольку Кэйко не принадлежала к самурайскому сословию, Нагасава не мог приказать ей совершить сэппуку; пыткам женщин тоже не подвергали. Все делалось быстро и просто, без предъявления обвинения и без свидетелей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Вскоре Нагасава окончательно отступил: часть самураев он увел с собой, многие были убиты, и лишь небольшое количество попало в плен. Один из пленных сказал, будто слышал, как господин Нагасава воскликнул: «Я буду жить до тех пор, пока не найду своего сына!»
А черная лавина войны продолжала катиться по стране, и для кого-то это время стало временем ужаса и несчастья, тогда как другие словно потеряли ему счет и наслаждались вечным присутствием битвы и смерти. Многие из провинциальных даймё, подобно Нагасаве долгие годы наблюдавшие неторопливое, неотвратимое, извечное, как движение созвездий, течение жизни, теперь ощущали себя унесенными в открытое море. Большинство стремилось отвоевать свои земли, иные кончали с собой (и за ними сотнями шли их преданные воины), кое-кто пытался искать справедливости в разрушенной столице, хотя жаловаться сегуну не имело никакого смысла: он утратил влияние – теперь все зависело от верхушки сё-гуната, а она бездумно и слепо погрязла в борьбе за власть.
Князь Аракава приказал своим приближенным восстановить замок и обмазать все строения в крепости огнеупорной штукатуркой. Акире было странно наблюдать, как во владениях господина Нагасавы хозяйничают чужие, хотя самураи Аракавы мало чем отличались от воинов бывшего правителя Сэтцу. Мирная жизнь вокруг замка понемногу налаживалась: крестьянам, ремесленникам, лавочникам, ростовщикам нужно было кормить семьи.
Между тем Кандзаки-сан вызвал Акиру к себе и, по обыкновению сдержанно и бесстрастно, произнес:
– Война продолжится и будет длиться еще долго. Волею случая и благодаря нашей доблести мы заняли эту крепость, – кто знает, может, нам еще придется ее покинуть! Не знаю, что случилось с тобой, когда ты служил другому князю; надеюсь, ты его не предавал. А раз так, то хочу спросить: что ты обо всем этом думаешь?
Конечно, вопрос был задан не просто так, Кандзаки-сан намеревался узнать о своем приемном сыне нечто важное. В таких случаях лучше отвечать честно, и молодой человек промолвил:
– Жаль, если погибнет такая сила духа. Мне трудно сказать, что будет значить для Нагасавы жизнь вне этого замка.
Хотя лицо Кандзаки оставалось спокойным, Акира внутренне сжался в предчувствии какой-то неожиданности.
– Господин Аракава назначил меня своим наместником в Сэтцу. Ты остаешься со мной. Передышка от войны – это тоже неплохо. Будет время подумать о том, в чем мы были правы, а в чем – нет. Можешь вызвать сюда Мидори – стоит вспомнить о том, что вам тоже нужен наследник.
Акира опешил. Он понял главное: в ближайшее время ему не удастся съездить за Кэйко. И он не мог послать за нею, потому что не сомневался: за ним наблюдают, он все еще не пользуется полным доверием. Итак, выбор сделан: он остался самураем и сохранил свою честь, но вновь потерял любовь.
ГЛАВА 10
Прошлое миновало,
Грядущее не наступило,
А того, что меж ними –
Настоящего, – не существует.
Все меняется в мире,
Ни в чем не найти опоры.
Рёкан
С началом зимы Кэйко покинула деревушку; ее погнал в путь голод, отсутствие всяких надежд на возвращение Акиры и страх – крестьяне отнюдь не скрывали, что, дабы избавить себя от обузы и получить награду, выдадут ее при первой же возможности.
Кэйко решила пробираться в Киото – по наивности она полагала, что сумеет отыскать там кого-либо из родных. Едва она удалилась от опостылевшей деревушки, как ее настигла непогода: небеса почернели, над скалами громоздились тучи, столбы пыли взвивались от земли и слепили глаза, а потом начался жуткий ливень.
Наверху грохотало, черноту то и дело прорезали ветвистые молнии, а Кэйко брела по расползавшейся под ногами жиже, в облепившей тело одежде, с трудом отрывая от грязи подошвы деревянных сандалий и крепко прижимая к себе громко ревущего сына. Она ненавидела тех, кто обрек ее на это: Нагасаву, а в особенности – Акиру.
Наконец дождь стал слабее, потом иссяк, гром гремел уже где-то далеко над горами. Кэйко продолжала идти. По телу все еще катились струйки воды, капли блестели в опавшей прическе, прилипших ко лбу и шее густых черных прядях. Женщина пыталась ускорить шаг – нужно быстрее дойти до жилья, переодеть и согреть Кэйтаро, иначе он может заболеть. Кэйко ничего не боялась – сейчас в ней было столько слепой первобытной злобы, что она, наверное, смогла бы задушить голыми руками любого, кто посмел бы приблизиться к ней с недобрыми намерениями.
К несчастью, дочь купца совершенно не умела ориентироваться на местности и к вечеру забрела в один из тех дальних глухих уездов, что еще оставались под властью господина Нагасавы и где он находился сейчас вместе с отрядом из трехсот самураев. Разумеется, крестьяне не хотели принимать Кэйко, и ей пришлось униженно умолять их предоставить ей кров, а на следующий день случилось то, что должно было: ее обнаружили, схватили и силой приволокли к тому, от кого она как раз и стремилась скрыться.
Нагасава едва узнал свою наложницу: оборванная, грязная… Теперь, после всего произошедшего, он прежде всего видел в ней нечто отталкивающе расчетливое, бездушное. Он едва ли не вырвал у нее сына; Кэйко подумала: он хочет его убить! – и страшно закричала, но выражение глаз Нагасавы привело ее в чувство: в них вспыхнула надежда, гордость и… любовь. Застывшие неулыбчивые губы дрогнули, когда он взял ребенка. Однако стоило Нагасаве вновь посмотреть на Кэйко, как в глубине взгляда появилась холодная жестокость – то был взгляд высшего существа, от которого ничего не укроется, которого бесполезно молить о пощаде. Нагасава долго всматривался в ее любовно выточенное природой, нежное, как цветок, лицо, – всматривался в последний раз. Ради этой подлой женщины он расстался с броней уверенности в себе, которая была в его крови, крови правителя и самурая. Нагасава решил убить Кэйко. Только так он сумеет покончить с сомнениями и слабостями! Сколько можно позволять ей сотрясать сокровенные глубины его души, а потом выворачивать их наизнанку и топтать ногами!
Для него сын был прежде всего его сыном, Кэйко лишь выносила ребенка, родила и вскормила. Сына должен воспитывать отец, стало быть, теперь, когда мальчик отнят от груди, он вполне может обойтись без матери.
Поскольку Кэйко не принадлежала к самурайскому сословию, Нагасава не мог приказать ей совершить сэппуку; пыткам женщин тоже не подвергали. Все делалось быстро и просто, без предъявления обвинения и без свидетелей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60