маленькое сморщенное лицо, покрытые коричневыми пятнами худые и жилистые руки. Она всегда носила серое в неброский мелкий цветочек кимоно и никогда не пользовалась ни белилами, ни пудрой.
Господин Нагасава, напротив, выглядел бодрым и крепким. Акира не уставал восхищаться каждой чертой благородного лица своего господина, его полными достоинства движениями, такими же отточенными и предельно рассчитанными, как взмахи руки художника, держащего в пальцах кисть.
Молодой человек вошел и смиренно поклонился, тогда, как его восторженный взгляд примечал каждую мелочь. Какая красивая, полная теплых теней комната, зеркальный блеск лакированных полов! Колебания янтарного света на стенах – точно игра пламени на поверхности украшенной золотой росписью драгоценной шкатулки! А нефритовая застежка на поясе господина, его черное шелковое кимоно и зеленый вощеный веер…
– Входи! Давно я тебя не видел. Как поживает Отомо-сан?
– Благодарю вас, господин. Она здорова, – отвечал юноша, чувствуя, как язык буквально прилипает к нёбу.
Некоторое время Нагасава расспрашивал Акиру о том о сем. Но тот догадывался, что господин позвал его за чем-то важным, и ждал.
Нагасава не имел детей и открыто благоволил к Акире… Что это могло означать? Зачем могущественному даймё вести себя так с ним, одним из многих?
Акира был неопытен в жизни и еще не постиг смысла выражения: «Естественное внутри, человеческое – вовне». Пока он мало задумывался над тем, что зачастую движения души, сокровенные желания и мысли человека могут не совпадать с его действиями.
– Мне нужно съездить в Киото. Ты там не бывал. Будешь меня сопровождать.
Акира снова поклонился, ничем не выдав своих чувств. Съездить в Киото! С самим господином Нагасавой!
– Скоро придет время подыскать для тебя невесту, – сказал Нагасава. – А пока пользуйся возможностью повидать мир…
Через некоторое время, случайно вспомнив невольно подслушанный разговор, юноша задал себе вопрос: о ком господин Нагасава говорил с женой? Впрочем, вряд ли это имело какое-либо отношение к нему, Акире. Речь шла о купеческой семье, а он самурай, значит, женится только на девушке самурайского рода. Нагасава должен это понимать, как никто другой.
Оставшись один, Нагасава задумался. Ему нравился этот юноша с ясными глазами. Не будь Акира сыном того самого навеки проклятого предателя Ясуми, возможно, он даже усыновил бы его, сделал своим наследником.
Сила не может быть истинной, если она не дополняется чем-то еще, например великодушием. Когда-то он пощадил ребенка, подчинившись, казалось бы, необъяснимому движению души, – необъяснимому, поскольку на свете издавна существует весьма разумный закон: не оставляй в живых никого из тех, кто способен тебе отомстить.
Нагасава отдал мальчика на воспитание в семью Отомо и последующие шестнадцать лет не забывал о том, кого лишил не только родных, но и знания о своем прошлом. Все люди Ясуми были либо казнены, либо убиты в схватке, либо покончили с собой, – все, кроме одного или двоих, коим удалось бежать. Остальные, включая супругов Отомо, молчали так крепко, словно им отрезали язык.
Нагасаве доставляло болезненное удовольствие заботиться об этом мальчике, который поклонялся ему в слепой, невинной и угрожающей простоте. Он неслучайно решил взять Акиру с собой в Киото. Он любил этот город и прежде проводил в нем много времени.
После случая с предательством Нагасава решил обосноваться в замке и не прогадал: ему удалось сохранить то, что потеряли многие даймё, беспечно доверившиеся управляющим. Он устранил наследственные должности, строго следил за дисциплиной среди начальников войска, требовал заботы высшего о низшем и беспрекословного подчинения последнего – первому. Он никому не доверял и всюду засылал своих шпионов, которым не доверял тоже.
Так прошло много лет, в течение которых Нагасава был вполне доволен собой. А потом вдруг понял, что все изменилось. Прежде ему доставляло удовольствие просыпаться, вставать, есть и пить, отдавать приказы своим самураям. А теперь… Все эти мелкие действия стесняли его, казались ненужными – он сполна ощутил тяжесть привычки. Он утратил чувство «очарования вещей», все они казались ему мертвыми, хотя он прекрасно понимал, что мертвы не они, а он сам. Дни превратились в груз, его путь казался загроможденным кучей беспорядочно наваленных камней, которые он не мог раскидать – не оттого, что ослаб физически, а потому что утратила силу его душа.
Нагасава знал: выход есть, он обязательно найдется, – и принялся разбираться в себе. Спустя некоторое время ему показалось, что он понял. На протяжении многих лет самураи, о которых он заботился и которыми руководил, были его большой семьей. Конечно, время от времени его посещали граничившие с тревогой мысли о наследнике, но потом он вновь погружался в каждодневную суету, и тревога отступала. Сначала Нагасава собирался оставить все племяннику, сыну своего двоюродного брата, но пару лет назад тот погиб в одной из междоусобных войн.
Жена Нагасавы, Тиэко-сан, была старше его на три года, а теперь казалось, что на все десять. Она отличалась от столичных женщин – изящных игрушек в богатых домах. Именно Тиэко некогда помогла раскрыть заговор Ясуми с помощью личных шпионок (как известно, женское ухо способно услышать даже шепот ветра!), и супруг ценил ее, самоотверженную, мужественную, немногословную.
Акира ошибался: в молодости у Нагасавы было три наложницы, но все они, одна за другой, умерли в его отсутствие. Винить было некого: в те времена в Сэтцу свирепствовала оспа. Однако с тех пор Нагасава предпочитал не брать женщин в свой дом и, если возникала потребность развлечься, делал это вдали от замка, например, когда ездил в Киото.
Нагасава долго не мог найти повода заговорить с женой о принятом решении, хотя знал: она не возразит не то чтобы словом, а ни единым жестом и взглядом. А если бы возразила, то что сказала бы она? Наверное, заметила бы, что иллюзии губят людей, а застарелые мечты высасывают из них последние соки. Впрочем, едва ли Тиэко подозревала, что в его душе еще способны просыпаться мечты!..
Акира не мог избавиться от внутренней дрожи – она одолевала его с утра, едва он выбрался из-под теплого покрывала и взял в руки поданную матерью чашку с горячим чаем, и только усилилась во время недолгих сборов, когда видимая сосредоточенность то и дело прерывалась вспышками испуга: не забыл ли чего?! Потом дрожь предвкушения преобразилась в дрожь восторга: это свершилось! Он, натянутый как струна, ошеломленный и открытый, – в седле, в свите господина Нагасавы, на дороге, ведущей в Киото!
Скованная ночным холодом земля была твердой как камень, и звук ударов нескольких десятков конских копыт разлетался во все стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Господин Нагасава, напротив, выглядел бодрым и крепким. Акира не уставал восхищаться каждой чертой благородного лица своего господина, его полными достоинства движениями, такими же отточенными и предельно рассчитанными, как взмахи руки художника, держащего в пальцах кисть.
Молодой человек вошел и смиренно поклонился, тогда, как его восторженный взгляд примечал каждую мелочь. Какая красивая, полная теплых теней комната, зеркальный блеск лакированных полов! Колебания янтарного света на стенах – точно игра пламени на поверхности украшенной золотой росписью драгоценной шкатулки! А нефритовая застежка на поясе господина, его черное шелковое кимоно и зеленый вощеный веер…
– Входи! Давно я тебя не видел. Как поживает Отомо-сан?
– Благодарю вас, господин. Она здорова, – отвечал юноша, чувствуя, как язык буквально прилипает к нёбу.
Некоторое время Нагасава расспрашивал Акиру о том о сем. Но тот догадывался, что господин позвал его за чем-то важным, и ждал.
Нагасава не имел детей и открыто благоволил к Акире… Что это могло означать? Зачем могущественному даймё вести себя так с ним, одним из многих?
Акира был неопытен в жизни и еще не постиг смысла выражения: «Естественное внутри, человеческое – вовне». Пока он мало задумывался над тем, что зачастую движения души, сокровенные желания и мысли человека могут не совпадать с его действиями.
– Мне нужно съездить в Киото. Ты там не бывал. Будешь меня сопровождать.
Акира снова поклонился, ничем не выдав своих чувств. Съездить в Киото! С самим господином Нагасавой!
– Скоро придет время подыскать для тебя невесту, – сказал Нагасава. – А пока пользуйся возможностью повидать мир…
Через некоторое время, случайно вспомнив невольно подслушанный разговор, юноша задал себе вопрос: о ком господин Нагасава говорил с женой? Впрочем, вряд ли это имело какое-либо отношение к нему, Акире. Речь шла о купеческой семье, а он самурай, значит, женится только на девушке самурайского рода. Нагасава должен это понимать, как никто другой.
Оставшись один, Нагасава задумался. Ему нравился этот юноша с ясными глазами. Не будь Акира сыном того самого навеки проклятого предателя Ясуми, возможно, он даже усыновил бы его, сделал своим наследником.
Сила не может быть истинной, если она не дополняется чем-то еще, например великодушием. Когда-то он пощадил ребенка, подчинившись, казалось бы, необъяснимому движению души, – необъяснимому, поскольку на свете издавна существует весьма разумный закон: не оставляй в живых никого из тех, кто способен тебе отомстить.
Нагасава отдал мальчика на воспитание в семью Отомо и последующие шестнадцать лет не забывал о том, кого лишил не только родных, но и знания о своем прошлом. Все люди Ясуми были либо казнены, либо убиты в схватке, либо покончили с собой, – все, кроме одного или двоих, коим удалось бежать. Остальные, включая супругов Отомо, молчали так крепко, словно им отрезали язык.
Нагасаве доставляло болезненное удовольствие заботиться об этом мальчике, который поклонялся ему в слепой, невинной и угрожающей простоте. Он неслучайно решил взять Акиру с собой в Киото. Он любил этот город и прежде проводил в нем много времени.
После случая с предательством Нагасава решил обосноваться в замке и не прогадал: ему удалось сохранить то, что потеряли многие даймё, беспечно доверившиеся управляющим. Он устранил наследственные должности, строго следил за дисциплиной среди начальников войска, требовал заботы высшего о низшем и беспрекословного подчинения последнего – первому. Он никому не доверял и всюду засылал своих шпионов, которым не доверял тоже.
Так прошло много лет, в течение которых Нагасава был вполне доволен собой. А потом вдруг понял, что все изменилось. Прежде ему доставляло удовольствие просыпаться, вставать, есть и пить, отдавать приказы своим самураям. А теперь… Все эти мелкие действия стесняли его, казались ненужными – он сполна ощутил тяжесть привычки. Он утратил чувство «очарования вещей», все они казались ему мертвыми, хотя он прекрасно понимал, что мертвы не они, а он сам. Дни превратились в груз, его путь казался загроможденным кучей беспорядочно наваленных камней, которые он не мог раскидать – не оттого, что ослаб физически, а потому что утратила силу его душа.
Нагасава знал: выход есть, он обязательно найдется, – и принялся разбираться в себе. Спустя некоторое время ему показалось, что он понял. На протяжении многих лет самураи, о которых он заботился и которыми руководил, были его большой семьей. Конечно, время от времени его посещали граничившие с тревогой мысли о наследнике, но потом он вновь погружался в каждодневную суету, и тревога отступала. Сначала Нагасава собирался оставить все племяннику, сыну своего двоюродного брата, но пару лет назад тот погиб в одной из междоусобных войн.
Жена Нагасавы, Тиэко-сан, была старше его на три года, а теперь казалось, что на все десять. Она отличалась от столичных женщин – изящных игрушек в богатых домах. Именно Тиэко некогда помогла раскрыть заговор Ясуми с помощью личных шпионок (как известно, женское ухо способно услышать даже шепот ветра!), и супруг ценил ее, самоотверженную, мужественную, немногословную.
Акира ошибался: в молодости у Нагасавы было три наложницы, но все они, одна за другой, умерли в его отсутствие. Винить было некого: в те времена в Сэтцу свирепствовала оспа. Однако с тех пор Нагасава предпочитал не брать женщин в свой дом и, если возникала потребность развлечься, делал это вдали от замка, например, когда ездил в Киото.
Нагасава долго не мог найти повода заговорить с женой о принятом решении, хотя знал: она не возразит не то чтобы словом, а ни единым жестом и взглядом. А если бы возразила, то что сказала бы она? Наверное, заметила бы, что иллюзии губят людей, а застарелые мечты высасывают из них последние соки. Впрочем, едва ли Тиэко подозревала, что в его душе еще способны просыпаться мечты!..
Акира не мог избавиться от внутренней дрожи – она одолевала его с утра, едва он выбрался из-под теплого покрывала и взял в руки поданную матерью чашку с горячим чаем, и только усилилась во время недолгих сборов, когда видимая сосредоточенность то и дело прерывалась вспышками испуга: не забыл ли чего?! Потом дрожь предвкушения преобразилась в дрожь восторга: это свершилось! Он, натянутый как струна, ошеломленный и открытый, – в седле, в свите господина Нагасавы, на дороге, ведущей в Киото!
Скованная ночным холодом земля была твердой как камень, и звук ударов нескольких десятков конских копыт разлетался во все стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60