Но тот был начеку. Да и вылезет он из ямы, что толку? Куда денется, что будет делать? Мастер-то отстранился от него…
А может, он сам виноват? Стоило согласиться? «Не думай! Вообще не думай!» Андрей присел на корточки, подпихнул под себя солому и завернулся в вытертую овчинную шубу. От темных земляных стен тянуло могильной стынью, а сверху косой щелью светилось ясное предвечернее небо.
Волосики побрили и костюмчик унесли,
Теперь на мне тюремная одежда.
Кусочек неба синего и звездочка вдали,
Сияет, точно слабая надежда… —
Вспомнился подходящий блатной куплетец. «Воин» Земли «, такую мать! Будет тебе земли, досыта…»
Скорчившись на соломе, сберегая остатки тепла, Андрей просидел без сна всю холодную ночь. Вспомнив уроки китайца, он положил руки на живот и попытался толчками разогнать внутреннюю энергию по телу, разогревая его. Все же к утру потяжелело в груди, заскребло нехорошим кашлем. Томительно тянулись часы, солнечный луч медленно переползал по земляным стенкам, поблескивая на кристаллах вытаивающего льда. В яму периодически заглядывал караульный и тут же скрывался. Ни еды, ни воды, ни ясности. Тайно заворочалась надежда, вот сейчас подъедет Мастер и спросит, не передумал ли он? Андрей его красиво пошлет, тот извинится и скажет, что он выдержал очередное испытание. Но часы тянулись за часами, а никто и не думал появляться. Впечатление было такое, что кыргызы все-таки собрались его кончать, и это обстоятельство требовало действий. Если Андрей не выберется в эту ночь, сил у него уже не будет. К тому же ледяной натек растает — он и за сегодняшний день стал заметно меньше. Ночью надо попробовать выбраться — а там будь что будет. Тем временем последний луч исчез, в яме снова загустела холодная земляная сырость.
В степи стало темнеть. В дальних сопках, у другого озера, холодного и пресного, поднялись с тайной дневки тувинцы и монголы. Они ели полоски вяленого мяса, пили холодную, как лед, воду, зачерпывая ее горстями. На вершинах окрестных сопок в камнях притаились дозоры. У речки, в зарослях черемухи, с перерезанными горлами валялось несколько случайных путников-кыргызов — дело готовилось тайное, и свидетели были не нужны. Когда темнота опустилась на степь, конный отряд поднялся и на рысях двинулся вперед, в сторону широкого соленого озера.
К ночи сознание Андрея поплыло. Темная яма словно раздвинулась, вбирая в могильную стынь свет и запах дальней теплой земли. Как сказал бы Мастер, он достиг состояния «ван»: «радостного странствия духа в бесконечном превращении бытия.» Но Андрей не различал уже, где его тело, где дух, где что…
…Каждую осень, по ясной и звонкой сентябрьской погодке, вся Сибирь копает картошку. Андрей на это время всегда старается приехать к родителям, выехать с ними на поле. Древко семейной лопаты уж лет двадцать знакомо ладоням. Заточенный отцом штык легко входит под бугорок мягкой земли, увенчанный стеблями пожухлой ботвы, кирзовый сапог налегает на лопату, выворачивая клубни крупных темно-розовых картофелин. Женщины отряхивают клубни, отрывая корнеплоды от их нитевидных корней, перерывают руками мягкую землю в поисках оставшихся картошек, потом со стуком ссыпают их в ведра. Подошедший отец подхватывает полное ведро, оставляя пустое.
— А тут у нас «Андретта», — показывает он Андрею, ссыпая картошку в мешок, — не забыл еще?
— «Андретта» хорошая картошка?
— Была хорошая, да выродилась. Менять пора.
Андрей скручивает края мешка, отец связывает их капроновым шнуром, потом помогает Андрею закинуть пятидесятикилограммовый куль на широкое плечо, обтянутое черной штормовкой. Чуть горбясь, Андрей тащит мешок через поле к «КамАЗу»: рывками, в такт шагам, приближаются грязно-зеленые доски кузова, бурая рама с бензобаком, тяжелое колесо, облепленное мягкой землей, глубоко ушедшее в нее.
— Слышь, земляк, прими! — окликает Андрей мужика в кузове.
— Давай, — отвечает тот.
Чуть присев, Андрей пружинит ноги и, выпрямив корпус, мягко и точно посылает куль в кузов — на кучу таких же мешков, на груботканых боках которых синим химическим карандашом выведены фамилии владельцев.
— Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит! — бросает мужик грузчицкую поговорку, подтягивая мешок повыше.
— Верно, земляк.
Он возвращается через поле, чтобы взять новый мешок. В плечах легкость, грудь глубоко вдыхает теплый воздух начала сентября. Нос улавливает запах дыма и печеной картошки, который доносится от костров, разведенных в ближайшей березовой рощице…
…Негромко прозвенел браслет на руке. Андрей открыл глаза, попытался вслушаться. Тело ощутило отдаленный гул, слабую дрожь земли. Зашуршали промерзшие стенки ямы — с них посыпались мелкие комья. Гул приблизился, стал сильнее, и вдруг ночь взорвалась звериным, стремительно накатывающим ревом. Рев еще придвинулся, мерзлая земля завибрировала от слитных твердых ударов; все прокатилось над ямой и завертелось-закружилось в стороне селенья. Донеслись высокие женские крики, кто-то завизжал, тонко и страшно, над краем ямы, на фоне ночной черноты качнулся слабый оранжевый отсвет. Андрей внимательно вслушался в происходящее, потом подошел к ледяному наросту, уперся ладонями в его бугры, а ногами в противоположную стенку ямы и так, перебирая ногами и руками в горизонтальном распоре, осторожно полез вверх. Через минуту он перевалился через край ямы и огляделся. У ямы обнаружился зарубленный караульщик, примерно в полуверсте, в стороне селенья поднимались столбы пламени над горящими юртами, на их фоне крутились черные силуэты всадников, сверкали кривые сабли. Слышался непрекращающийся воинственный рев, крики, топот копыт. Забрав саблю убитого караульщика, Андрей короткими перебежками двинулся в сторону погрома. Ближе к селенью картина налета представилась во всех подробностях: под ударами сабель валились полуодетые мужчины; женщины бежали в степь или садились на землю, словно наседки, прикрывая детей. Скручиваясь, чадно горели войлочные юрты, вокруг них вертелись всадники, отбрасывая огромные косматые тени. Андрей заметил «башлыка», местного старосту, которого вправо-влево таскал за редкую бороду один из напавших. «И-и-и»— визжал налетчик и плевал старосте в лицо. С топотом проносились все новые и новые конники, всаживая стрелы во все, что еще двигалось. Андрей начал потихоньку отползать от селенья, как вдруг всадник выскочил на Андрея, волоча за косы девушку, одетую в легкую широкую рубаху и такие же штаны. Перебирая босыми ступнями по мерзлой земле, та без крика, лишь слабо всхлипывая, волочилась за всадником.
«Кистимова девка… Ханаа, кажется… Черт, и мочить-то их нельзя!»А почему, собственно, нельзя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
А может, он сам виноват? Стоило согласиться? «Не думай! Вообще не думай!» Андрей присел на корточки, подпихнул под себя солому и завернулся в вытертую овчинную шубу. От темных земляных стен тянуло могильной стынью, а сверху косой щелью светилось ясное предвечернее небо.
Волосики побрили и костюмчик унесли,
Теперь на мне тюремная одежда.
Кусочек неба синего и звездочка вдали,
Сияет, точно слабая надежда… —
Вспомнился подходящий блатной куплетец. «Воин» Земли «, такую мать! Будет тебе земли, досыта…»
Скорчившись на соломе, сберегая остатки тепла, Андрей просидел без сна всю холодную ночь. Вспомнив уроки китайца, он положил руки на живот и попытался толчками разогнать внутреннюю энергию по телу, разогревая его. Все же к утру потяжелело в груди, заскребло нехорошим кашлем. Томительно тянулись часы, солнечный луч медленно переползал по земляным стенкам, поблескивая на кристаллах вытаивающего льда. В яму периодически заглядывал караульный и тут же скрывался. Ни еды, ни воды, ни ясности. Тайно заворочалась надежда, вот сейчас подъедет Мастер и спросит, не передумал ли он? Андрей его красиво пошлет, тот извинится и скажет, что он выдержал очередное испытание. Но часы тянулись за часами, а никто и не думал появляться. Впечатление было такое, что кыргызы все-таки собрались его кончать, и это обстоятельство требовало действий. Если Андрей не выберется в эту ночь, сил у него уже не будет. К тому же ледяной натек растает — он и за сегодняшний день стал заметно меньше. Ночью надо попробовать выбраться — а там будь что будет. Тем временем последний луч исчез, в яме снова загустела холодная земляная сырость.
В степи стало темнеть. В дальних сопках, у другого озера, холодного и пресного, поднялись с тайной дневки тувинцы и монголы. Они ели полоски вяленого мяса, пили холодную, как лед, воду, зачерпывая ее горстями. На вершинах окрестных сопок в камнях притаились дозоры. У речки, в зарослях черемухи, с перерезанными горлами валялось несколько случайных путников-кыргызов — дело готовилось тайное, и свидетели были не нужны. Когда темнота опустилась на степь, конный отряд поднялся и на рысях двинулся вперед, в сторону широкого соленого озера.
К ночи сознание Андрея поплыло. Темная яма словно раздвинулась, вбирая в могильную стынь свет и запах дальней теплой земли. Как сказал бы Мастер, он достиг состояния «ван»: «радостного странствия духа в бесконечном превращении бытия.» Но Андрей не различал уже, где его тело, где дух, где что…
…Каждую осень, по ясной и звонкой сентябрьской погодке, вся Сибирь копает картошку. Андрей на это время всегда старается приехать к родителям, выехать с ними на поле. Древко семейной лопаты уж лет двадцать знакомо ладоням. Заточенный отцом штык легко входит под бугорок мягкой земли, увенчанный стеблями пожухлой ботвы, кирзовый сапог налегает на лопату, выворачивая клубни крупных темно-розовых картофелин. Женщины отряхивают клубни, отрывая корнеплоды от их нитевидных корней, перерывают руками мягкую землю в поисках оставшихся картошек, потом со стуком ссыпают их в ведра. Подошедший отец подхватывает полное ведро, оставляя пустое.
— А тут у нас «Андретта», — показывает он Андрею, ссыпая картошку в мешок, — не забыл еще?
— «Андретта» хорошая картошка?
— Была хорошая, да выродилась. Менять пора.
Андрей скручивает края мешка, отец связывает их капроновым шнуром, потом помогает Андрею закинуть пятидесятикилограммовый куль на широкое плечо, обтянутое черной штормовкой. Чуть горбясь, Андрей тащит мешок через поле к «КамАЗу»: рывками, в такт шагам, приближаются грязно-зеленые доски кузова, бурая рама с бензобаком, тяжелое колесо, облепленное мягкой землей, глубоко ушедшее в нее.
— Слышь, земляк, прими! — окликает Андрей мужика в кузове.
— Давай, — отвечает тот.
Чуть присев, Андрей пружинит ноги и, выпрямив корпус, мягко и точно посылает куль в кузов — на кучу таких же мешков, на груботканых боках которых синим химическим карандашом выведены фамилии владельцев.
— Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит! — бросает мужик грузчицкую поговорку, подтягивая мешок повыше.
— Верно, земляк.
Он возвращается через поле, чтобы взять новый мешок. В плечах легкость, грудь глубоко вдыхает теплый воздух начала сентября. Нос улавливает запах дыма и печеной картошки, который доносится от костров, разведенных в ближайшей березовой рощице…
…Негромко прозвенел браслет на руке. Андрей открыл глаза, попытался вслушаться. Тело ощутило отдаленный гул, слабую дрожь земли. Зашуршали промерзшие стенки ямы — с них посыпались мелкие комья. Гул приблизился, стал сильнее, и вдруг ночь взорвалась звериным, стремительно накатывающим ревом. Рев еще придвинулся, мерзлая земля завибрировала от слитных твердых ударов; все прокатилось над ямой и завертелось-закружилось в стороне селенья. Донеслись высокие женские крики, кто-то завизжал, тонко и страшно, над краем ямы, на фоне ночной черноты качнулся слабый оранжевый отсвет. Андрей внимательно вслушался в происходящее, потом подошел к ледяному наросту, уперся ладонями в его бугры, а ногами в противоположную стенку ямы и так, перебирая ногами и руками в горизонтальном распоре, осторожно полез вверх. Через минуту он перевалился через край ямы и огляделся. У ямы обнаружился зарубленный караульщик, примерно в полуверсте, в стороне селенья поднимались столбы пламени над горящими юртами, на их фоне крутились черные силуэты всадников, сверкали кривые сабли. Слышался непрекращающийся воинственный рев, крики, топот копыт. Забрав саблю убитого караульщика, Андрей короткими перебежками двинулся в сторону погрома. Ближе к селенью картина налета представилась во всех подробностях: под ударами сабель валились полуодетые мужчины; женщины бежали в степь или садились на землю, словно наседки, прикрывая детей. Скручиваясь, чадно горели войлочные юрты, вокруг них вертелись всадники, отбрасывая огромные косматые тени. Андрей заметил «башлыка», местного старосту, которого вправо-влево таскал за редкую бороду один из напавших. «И-и-и»— визжал налетчик и плевал старосте в лицо. С топотом проносились все новые и новые конники, всаживая стрелы во все, что еще двигалось. Андрей начал потихоньку отползать от селенья, как вдруг всадник выскочил на Андрея, волоча за косы девушку, одетую в легкую широкую рубаху и такие же штаны. Перебирая босыми ступнями по мерзлой земле, та без крика, лишь слабо всхлипывая, волочилась за всадником.
«Кистимова девка… Ханаа, кажется… Черт, и мочить-то их нельзя!»А почему, собственно, нельзя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96