Он был назначен, к досаде Канеоки, заместителем Ичикавы, вторым по старшинству. Ичикава полагался на стойкость и разумность Йоши, а также на его преданность школе. Уважение же Йоши к Ичикаве росло с каждым днем. Несмотря на разницу в возрасте, они были близкими друзьями.
Йоши не раз случалось на деле доказывать свою верность и смышленость, и поэтому Ичикава постепенно передавал ему заведование делами школы. Они продолжали быть учителем и учеником — это не могло измениться, — но, когда они оставались вдвоем и были свободны от преподаваний, они откровенно обсуждали занятия учащихся и будущее академии.
Последние лучи солнца светили сквозь бамбуковые жалюзи и отражались ярким сверканием от оружия, развешанного по стенам. Йоши и Ичикава кончили обсуждать дела школы. Они сидели по-турецки на алых подушках, рядом с ними стоял поднос с пустым чайником и двумя чашками, и его перевернутое изображение виднелось на натертом полу. Йоши глубоко вздохнул, вдыхая запахи масла, горького чая, ладана и слабые испарения десятков тысяч практических занятий.
В комнате было тихо, она была хорошо знакома, но, несмотря на тишину и спокойствие, Йоши был взволнован. Ему следовало бы быть удовлетворенным работой, которую он выполнил вместе с Ичикавой, однако он не испытывал удовлетворения. Была одна тема, которую они не затронули.
— Сэнсэй, — сказал он голосом, хриплым от сдерживаемого чувства. — Я был терпелив. Ваше учение я запечатлел и в сердце, и в памяти. Теперь мне пора принять вызов Канеоки. Дня не проходит, чтобы он меня не поставил в невыносимое и безвыходное положение.
— Нам надо и его понять, — сказал Ичикава. — Для Канеоки было тяжело, что повышения он не получил. Я надеялся, что ты постараешься облегчить ему обиду.
— Сэнсэй, я старался, но это бесполезно. Он постоянно при учащихся говорит мне колкости. Дело не во мне, я могу это перенести. Я думаю о дисциплине в школе.
— Все-таки прошу тебя потерпеть еще немного. Ичикава ласково положил руку на плечо Йоши:
— Человек может жить своим мечом только определенное время, а мое время прошло. При всем моем умении и знаниях, у меня уже нет былой быстроты, не так мгновенна реакция. Мне недавно приснилось, что ты начальник этой школы, а я — дух, навестивший ее из небесных областей. Подходящий разговор в день Праздника Мертвых!
— Сэнсэй, обсуждать такие сны нет смысла. Вы самый лучший фехтовальщик, и вы останетесь начальником школы до тех пор, пока не решите уйти в отставку. — Йоши помолчал. — А что касается Канеоки, я считаюсь с вашими желаниями и буду сдерживать мое нетерпение.
Все приняли как должное новое положение Йоши, кроме Канеоки, который по-прежнему обращался с ним так, как будто он был подчиненным.
Канеоки старался по возможности меньше работать в школе, и его обычно можно было найти в гостинице, где он пил с компанией новых друзей — тремя ронинами, бродячими самураями. Все трое были смуглыми людьми мощного сложения, с густыми волосами; одеты в черные платья поверх черных хакама. У них были бритые лбы и волосы по бокам зачесаны назад по моде самураев. Все трое когда-то служили вместе у одного князя, а после того, как он был убит, они странствовали по стране, зарабатывая в качестве наемников. Они часто прохаживались по улицам Сарашины, положив руки на рукоятки мечей. Горожане их избегали.
Обычно до конца вечера вспыхивал какой-нибудь скандал. Хозяин гостиницы молча переносил убытки. Он боялся жестокости, которая ясно читалась уже во внешности этих безжалостных людей. Лучше смолчать, чем протестовать и вызвать еще худшие неприятности.
В то время как Йоши и Ичикава обсуждали поведение Канеоки, трое ронинов сидели с ним на веранде гостиницы и рассказывали о прежних военных подвигах. Каждый рассказ они запивали новой порцией сакэ. А так как эти рассказы давно уже надоели, они замолчали, сосредоточив внимание на прощальных кострах для умерших, ясно различимых над низкой оградой веранды. Молчание не могло продолжаться долго, и вскоре один из ронинов громко заявил:
— Я так много людей отправил в ад, что монахи только для моих убитых могли бы зажечь все эти костры.
Задумчивость ронинов была нарушена; они засмеялись и опорожнили свои стаканы.
— Хозяин, принеси еще вина, и пусть девушки придут.
— Извините, добрые господа, девушки ушли на праздник.
— Что? Я убью тебя за это. Я отрежу твои половые органы и заставлю тебя съесть их! Ты отпустил девушек! — закричал главный ронин в притворной ярости.
— Извините, извините, — хозяин пятился прочь с веранды, часто кланяясь. — Я принесу вина. Еще вина принесу.
Канеоки раскрыл свое платье, ему было жарко. Он беспорядочно помахал веером над своими влажными, спутанными волосами. Сакэ пролилось из его чаши я капало с подбородка на обнаженную грудь. Он не обращал внимания на своих друзей.
— Вот так меня вознаградили, — бормотал он. — Я работал годами, создавая школу, для того чтобы какой-то чужак пришел с улицы и забрал то, что должно было принадлежать мне.
— Хватит, — зарычал один из ронинов. — Надоело нам слушать одно и то же каждый вечер. Убил бы ты его, и кончено.
— Если бы я так сделал, Ичикава никогда не простил бы меня за своего любимца. Понимаешь, Хиго, с какой стороны ни возьмись, ничего не выходит. Мне ничего не добиться.
Он выпил еще чашу сакэ.
— Постой-ка, — сказал ронин, подмигнув другим. — Может быть, мы могли бы помочь. Ведь у нас нет никаких обязательств по отношению к Ичикаве. И нас злит, что он там сидит в своей академии, как будто он лучше нас. Мы можем помочь тебе и в то же время получить некоторое удовлетворение.
— Я должен бы это сделать сам, — сказал Канеоки.
— Неважно, кто это сделает, было бы сделано. Мы давно не развлекались. Мечу время от времени нужна свежая кровь, чтобы не затупиться.
— Проклятый гравер. Он получит по заслугам, — сказал Канеоки, выпивая еще чашу.
— Гравер? Я думал, что он учитель фехтования, — сказал Хиго.
— Ичикава сказал, что он сделал гравировку на мече Ханзо. Вообще он какой-то непонятный. Он говорит с акцентом Киото, но никто не знает, откуда он родом. — Канеоки попытался выпрямиться и сосредоточиться на том, что он говорил, но это усилие было слишком трудным. Он упал, рыгая, изо рта у него текла слюна.
Лицо Хиго сделалось трезвым. Он протянул мощную руку и схватил платье Канеоки. Он приподнял его и встряхнул.
— Говори, — сказал он угрожающе, — какой меч у Ичикавы?
Канеоки сполз вперед, бормоча что-то непонятное.
— Черт тебя побери! Слушай меня, — Хиго бил его по лицу, пока он не начал вырываться из железной руки.
— Ханзо, — лопотал он. — Меч работы Ханзо. Ронин отпустил его, и Канеоки сполз со своей подушки на пол. Ронин свирепо посмотрел на других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Йоши не раз случалось на деле доказывать свою верность и смышленость, и поэтому Ичикава постепенно передавал ему заведование делами школы. Они продолжали быть учителем и учеником — это не могло измениться, — но, когда они оставались вдвоем и были свободны от преподаваний, они откровенно обсуждали занятия учащихся и будущее академии.
Последние лучи солнца светили сквозь бамбуковые жалюзи и отражались ярким сверканием от оружия, развешанного по стенам. Йоши и Ичикава кончили обсуждать дела школы. Они сидели по-турецки на алых подушках, рядом с ними стоял поднос с пустым чайником и двумя чашками, и его перевернутое изображение виднелось на натертом полу. Йоши глубоко вздохнул, вдыхая запахи масла, горького чая, ладана и слабые испарения десятков тысяч практических занятий.
В комнате было тихо, она была хорошо знакома, но, несмотря на тишину и спокойствие, Йоши был взволнован. Ему следовало бы быть удовлетворенным работой, которую он выполнил вместе с Ичикавой, однако он не испытывал удовлетворения. Была одна тема, которую они не затронули.
— Сэнсэй, — сказал он голосом, хриплым от сдерживаемого чувства. — Я был терпелив. Ваше учение я запечатлел и в сердце, и в памяти. Теперь мне пора принять вызов Канеоки. Дня не проходит, чтобы он меня не поставил в невыносимое и безвыходное положение.
— Нам надо и его понять, — сказал Ичикава. — Для Канеоки было тяжело, что повышения он не получил. Я надеялся, что ты постараешься облегчить ему обиду.
— Сэнсэй, я старался, но это бесполезно. Он постоянно при учащихся говорит мне колкости. Дело не во мне, я могу это перенести. Я думаю о дисциплине в школе.
— Все-таки прошу тебя потерпеть еще немного. Ичикава ласково положил руку на плечо Йоши:
— Человек может жить своим мечом только определенное время, а мое время прошло. При всем моем умении и знаниях, у меня уже нет былой быстроты, не так мгновенна реакция. Мне недавно приснилось, что ты начальник этой школы, а я — дух, навестивший ее из небесных областей. Подходящий разговор в день Праздника Мертвых!
— Сэнсэй, обсуждать такие сны нет смысла. Вы самый лучший фехтовальщик, и вы останетесь начальником школы до тех пор, пока не решите уйти в отставку. — Йоши помолчал. — А что касается Канеоки, я считаюсь с вашими желаниями и буду сдерживать мое нетерпение.
Все приняли как должное новое положение Йоши, кроме Канеоки, который по-прежнему обращался с ним так, как будто он был подчиненным.
Канеоки старался по возможности меньше работать в школе, и его обычно можно было найти в гостинице, где он пил с компанией новых друзей — тремя ронинами, бродячими самураями. Все трое были смуглыми людьми мощного сложения, с густыми волосами; одеты в черные платья поверх черных хакама. У них были бритые лбы и волосы по бокам зачесаны назад по моде самураев. Все трое когда-то служили вместе у одного князя, а после того, как он был убит, они странствовали по стране, зарабатывая в качестве наемников. Они часто прохаживались по улицам Сарашины, положив руки на рукоятки мечей. Горожане их избегали.
Обычно до конца вечера вспыхивал какой-нибудь скандал. Хозяин гостиницы молча переносил убытки. Он боялся жестокости, которая ясно читалась уже во внешности этих безжалостных людей. Лучше смолчать, чем протестовать и вызвать еще худшие неприятности.
В то время как Йоши и Ичикава обсуждали поведение Канеоки, трое ронинов сидели с ним на веранде гостиницы и рассказывали о прежних военных подвигах. Каждый рассказ они запивали новой порцией сакэ. А так как эти рассказы давно уже надоели, они замолчали, сосредоточив внимание на прощальных кострах для умерших, ясно различимых над низкой оградой веранды. Молчание не могло продолжаться долго, и вскоре один из ронинов громко заявил:
— Я так много людей отправил в ад, что монахи только для моих убитых могли бы зажечь все эти костры.
Задумчивость ронинов была нарушена; они засмеялись и опорожнили свои стаканы.
— Хозяин, принеси еще вина, и пусть девушки придут.
— Извините, добрые господа, девушки ушли на праздник.
— Что? Я убью тебя за это. Я отрежу твои половые органы и заставлю тебя съесть их! Ты отпустил девушек! — закричал главный ронин в притворной ярости.
— Извините, извините, — хозяин пятился прочь с веранды, часто кланяясь. — Я принесу вина. Еще вина принесу.
Канеоки раскрыл свое платье, ему было жарко. Он беспорядочно помахал веером над своими влажными, спутанными волосами. Сакэ пролилось из его чаши я капало с подбородка на обнаженную грудь. Он не обращал внимания на своих друзей.
— Вот так меня вознаградили, — бормотал он. — Я работал годами, создавая школу, для того чтобы какой-то чужак пришел с улицы и забрал то, что должно было принадлежать мне.
— Хватит, — зарычал один из ронинов. — Надоело нам слушать одно и то же каждый вечер. Убил бы ты его, и кончено.
— Если бы я так сделал, Ичикава никогда не простил бы меня за своего любимца. Понимаешь, Хиго, с какой стороны ни возьмись, ничего не выходит. Мне ничего не добиться.
Он выпил еще чашу сакэ.
— Постой-ка, — сказал ронин, подмигнув другим. — Может быть, мы могли бы помочь. Ведь у нас нет никаких обязательств по отношению к Ичикаве. И нас злит, что он там сидит в своей академии, как будто он лучше нас. Мы можем помочь тебе и в то же время получить некоторое удовлетворение.
— Я должен бы это сделать сам, — сказал Канеоки.
— Неважно, кто это сделает, было бы сделано. Мы давно не развлекались. Мечу время от времени нужна свежая кровь, чтобы не затупиться.
— Проклятый гравер. Он получит по заслугам, — сказал Канеоки, выпивая еще чашу.
— Гравер? Я думал, что он учитель фехтования, — сказал Хиго.
— Ичикава сказал, что он сделал гравировку на мече Ханзо. Вообще он какой-то непонятный. Он говорит с акцентом Киото, но никто не знает, откуда он родом. — Канеоки попытался выпрямиться и сосредоточиться на том, что он говорил, но это усилие было слишком трудным. Он упал, рыгая, изо рта у него текла слюна.
Лицо Хиго сделалось трезвым. Он протянул мощную руку и схватил платье Канеоки. Он приподнял его и встряхнул.
— Говори, — сказал он угрожающе, — какой меч у Ичикавы?
Канеоки сполз вперед, бормоча что-то непонятное.
— Черт тебя побери! Слушай меня, — Хиго бил его по лицу, пока он не начал вырываться из железной руки.
— Ханзо, — лопотал он. — Меч работы Ханзо. Ронин отпустил его, и Канеоки сполз со своей подушки на пол. Ронин свирепо посмотрел на других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89