— Клянусь вашему превосходительству Пресвятой девой, что я ничего не знаю, сеньор генерал.
— Если ваша милость будет откровенна со мной, даю слово, с вашей милостью ничего дурного не случится.
— Я верю обещанию, данному вашим превосходительством, и скажу то, что знаю, а известно мне лишь, что ваше превосходительство и всех, кто с вами, называют жестокими тиранами и лютеранами, сеньор генерал.
— Это я-то лютеранин, я, который желал бы видеть на виселице всех Мартинов Лютеров, какие есть на свете? Это я-то лютеранин, я, который готов принять мученичество во имя заповедей господних? Ваша милость глупа и безумна сверх всякой меры, ежели отваживается повторять подобные выдумки. Слава господу, я не разобью вашей милости голову собственными руками только потому, что не хочу нарушать данное слово.
Три дня спустя солдат-мараньонец раскопал в прихожей кувшин с оливками, а под ними оказались десять золотых эскудо. На этот раз торговец Педро Нуньес сам, без зова, пришел в дом, где стоял Лопе де Агирре.
— Я законный владелец того кувшина и прошу вернуть мне, как мое имущество, все, что тот кувшин содержит, сеньор генерал.
— Зачем ваша милость делала вид, будто в кувшине одни оливки, в то время как на самом деле в них ваша милость засунула золотые монеты?
— Я поступил так, чтобы спасти золото, которое у меня захотели бы отобрать, сеньор генерал.
— Зачем ваша милость сказала солдату, что горлышко кувшина заварено смолою, в то время как оно было заделано гипсом?
— На этот вопрос я не знаю, как ответить, и на коленях прошу у вашего превосходительства прощенья.
— Сатана меня побери! Ваша милость солгала, поклявшись, будто люди считают нас лютеранами, солгала, называя оливками золотые эскудо, солгала, говоря о гипсе, что это смола, ваша милость — самый подлый лжец из всех, виденных мною. Удушить его гарротой!
И его удушили гарротой, не дав исповедаться.
— Прежде чем покинуть Борбурату, мне пришлось казнить солдата по имени Диего Перес за то, что он был слишком мягок для войны, за то, что был бесполезен и никчемен, а главное потому, что я угадал его тайное намерение бежать, — говорит Лопе де Агирре. — Позавчера пришел ко мне отец Контрерас со списком больных, которые, по его словам, не могут следовать с нами дальше, ибо горят в лихорадке и не держатся на ногах, и солдаты эти — некий Паредес, затем Хименес, потом Маркина и Диего Перес; я дал разрешение всем четверым остаться для лечения в Борбурате. На следующий день часов в шесть утра я выехал из дому на недавно объезженной кобылице и неподалеку от селения наткнулся на Диего Переса, он сидел на берегу ручья и смотрелся в воду, эдакий новоявленный Нарцисс. Что ты тут делаешь, Перес, выходит, ты не так болен, как говорил? Нет, мне очень худо, сеньор генерал, ответил он притворно жалобным голосом. Выслушав его, я вернулся в лагерь и послал главного альгвасила Бартоломе Паниагуа с двумя неграми схватить Диего Переса и повесить на сейбе, там он и вылечился от болезни, которой у него не было.
— И еще две смерти приключились в лагере накануне нашего отбытия в Валенсию, — говорит Лопе де Агирре. — Первым расстался с жизнью Франсиско Мартин, мараньонец, возвратившийся к нам после того, как вместе с Педро де Мунгиа перешел на сторону короля, его заколол кинжалом мой дворецкий Хуан де Агирре, который не поверил в рассказанную им странную историю (Хуан де Агирре выкопал откуда-то доказательство — собственноручно Франсиско Мартином написанные слова: «Лопе де Агирре — величайший изменник и самый жестокий человек из всех, когда-либо рожденных женщиной»). Второй жертвой стал солдат Антон Гарсиа, которого убил другой солдат по имени Франсиско Арана случайным выстрелом из аркебуза, хотя, по мнению некоторых, он стрелял умышленно, потому как явно имел на него зуб. Ни одной из этих двух смертей я не замышлял, и случились они без моего участия, правда, от наказания виновных я воздержался, поскольку мараньонцам Хуану де Агирре и Франсиско Аране я больше всех доверяю и возлагаю на них самые большие надежды.
Лошади уже были нагружены боеприпасами и продовольствием, Лопе де Агирре, при всем своем оружии, отдавал приказ отправляться, как вдруг подошел Франсиско Карьон и сообщил новость, услыхав которую вождь мараньонцев содрогнулся от ярости.
— Из лагеря бежали два солдата!
Бежали Педрариас де Альместо и Диего де Аларкон, да спалит их злая молния! Педрариас де Альместо уже бегал однажды на Маргарите, и Лопе де Агирре проявил тогда безмерное великодушие и не лишил его жизни. Педрариас де Альместо — каллиграф с изящным и четким почерком, он уже начал переписывать письмо к королю Филиппу II, которое Лопе де Агирре диктовал ему по ночам при свете глиняного светильника.
Все думали, что Лопе де Агирре отложит отъезд и займется поисками беглецов — так он был разгневан. Но жестокому тирану пришла в голову уловка дьявольской хитрости. Он велел привести алькальда Бенито де Чавеса и его зятя, главного альгвасила Хулиана де Мендосу вместе с их добродетельными супругами, которые сидели себе дома, ни о чем не зная не ведая, и обратился к ним в таком духе:
— Мне придется увезти с собой в Перу вашу дочь и вашу жену, сеньор алькальд, к тому же, сеньор главный альгвасил, я вижу, дочь сеньора алькальда — супруга вашей милости. Вы знаете здешние места лучше, чем кто бы то ни было, и сумеете найти Педрариаса де Альместо и Диего де Аларкона, где бы они ни схоронились. Обещаю, что доставлю вам ваших женщин в полной сохранности и передам из рук в руки живыми и здоровыми в тот самый день и в том самом месте, когда и куда вы приведете моих пропавших солдат, — и, не ожидая ответа затосковавших супругов, дал приказ отправляться на Валенсию.
Дочка Эльвира, Мария де Арриола, Хуана Торральба и две дамы из Борбураты возглавляли процессию.
Как тяжек был тот переход от Борбураты до Валенсии, за каждой горой вставала новая, выше прежней, растения, что попадались на пути, были кривые и в колючках, солнце безжалостно пекло камни, иссохшую землю и головы путников, у лошадей подгибались ноги под тяжестью груза и от жары. Лопе де Агирре шагал в стальной кольчуге, на голове — железный шлем, у пояса — кинжал и шпага, правая рука сжимала аркебуз, низенький и согнутый, он ходил вдоль растянувшегося войска, чутко следил, не упал ли боевой дух людей, помогал уставшим, валившимся с ног, своими руками вытаскивал застрявших лошадей, взваливал себе на плечи куда больше, чем мог снести. Вперед, мои мараньонцы!, Выше голову, дочка Эльвира, скоро должна быть река, должна быть тень!
— Когда взбирались на гору, в тело мое вошла адская хворь, — говорит Лопе де Агирре. — Сперва я почувствовал ужасную тоску, она давила мне на сердце, словно предвещая, что дочка моя Эльвира умрет среди этих гор и ущелий, под ногами мне виделись красные и желтые пятна, которых там не было, лоб пылал, как раскаленная жаровня, глаза закипали слезами, а что было потом, и вовсе не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75