Это означало, что вечером назначен пир и потому я отправлюсь спать без омовения, так как Родоска будет занята на кухне. В такие вечера я лежал, слушая звуки флейт и смех, звон бронзовых чаш, когда они играли в коттаб, повышающиеся и затихающие в беседе голоса, чье-то пение под лиру. Иногда, если нанимали танцовщицу или жонглера, я забирался на крышу, чтобы поглядеть через двор.
Однажды на пир, который он устроил, пришел бог Гермес. По крайней мере я так подумал сначала, и не потому, что молодой человек этот казался слишком высоким и прекрасным для простого смертного, а не бога, и держался так, словно привык к поклонению, но потому, что он был в точности похож на герму [9] перед одним из богатых новых домов, словно голова его послужила для нее моделью, - как оно на самом деле и было. Мое благоговение исчезло лишь после того, как он вышел во двор справить малую нужду, после чего я почти поверил, что это человек. Затем кто-то позвал изнутри: "Алкивиад! Где ты там?", и он вернулся в пиршественный зал.
Мой отец, у которого в то время хватало собственных забот, мною занимался редко, но иногда вдруг припоминал, что у него есть сын, и тогда настраивался на выполнение отцовских обязанностей. Был, например, случай, когда наш эконом поймал меня - я воровал ячмень, чтобы кормить голубей, - и отобрал его, ибо в тот год зерна было мало. В манере, перенятой у няньки, я топнул на него ногой и заявил, что он, всего лишь раб, не имеет права запрещать мне. При этих словах в комнату вошел отец, который слышал наш разговор. Он отослал эконома вежливым словом, а меня позвал с собой.
– Алексий, мой щит вон там, в углу. Возьми его и принеси мне, - велел он.
Я пошел за щитом, прислоненным к стене, и, ухватившись за ободок, покатил - нести его мне было не под силу.
– Щит так не носят, - сказал отец. - Просунь руку в ремни и неси, как я.
Я продел руку в одну из ременных петель и смог поставить щит вертикально, но от пола не оторвал - он был почти такой же высоты, как я сам. Отец сказал:
– Ты, конечно же, можешь его нести? Известно ли тебе, что когда я сражаюсь в пешем строю, мне приходится нести не только этот щит, но и копье?
– Но, отец мой, я ведь еще не муж.
– Тогда поставь его в угол и иди сюда, - велел он.
Я повиновался.
– А теперь, - продолжал отец, - обрати ко мне свое внимание. Когда ты станешь взрослым мужем и носить щит тебе будет по силам, ты узнаешь, как получается, что людей продают в рабство, а их дети рождаются рабами. А до тех пор тебе достаточно знать, что Амасис и остальные оказались рабами не в силу каких-то твоих заслуг, но по воле неба. Воздерживайся же от высокомерия, которое ненавистно богам, и веди себя, как подобает благородному человеку. А если ты об этом забудешь, я сам тебя побью.
Такие проявления интереса ко мне со стороны отца раздражали Родоску она начинала понимать, что и олень, и козленок ускользают сквозь ее порванную сеть. При первом же удобном случае она постаралась из малой моей провинности сделать большую, а когда я попытался отрицать, выставила меня лгуном. Но она немножко перестаралась. Отец сказал, что уже самое время мне ходить в школу, и незамедлительно меня туда отправил.
Вскоре после этого он выступил в поход, так что еще пару месяцев она у нас оставалась. Мне довелось провести жизнь в тяжкие времена и нести свою долю тягостей, но эти месяцы - чуть ли не самые худшие на моей памяти. Не знаю, как бы я перенес их, если бы не друг, который появился у меня в школе как раз в то время, когда я становился все более молчаливым и скрытным и вовсе не имел друзей.
Однажды утром я обнаружил, что все ученики, собравшиеся на урок музыки, смеются, подталкивают друг друга локтями и называют наставника новой кличкой: "Стариковский учитель". И в самом деле, в комнате среди нас сидел на одной из скамеек человек, который в свои сорок пять лет и с седеющей бородой действительно выглядел слишком старым, чтобы познавать те начала, которым учат детей. Я сразу сообразил, что именно мне, всегда сидевшему в одиночестве, придется выставиться дураком, разделив с ним скамью; что ж, я притворился, что не возражаю, и сел к нему по собственной воле. Он кивнул мне, а я уставился на него в изумлении. Сначала - просто потому, что второго такого урода в жизни не встречал; а после уж мне показалось, будто я узнал его: он был в точности похож на Силена, нарисованного на большом кратере для смешивания вина у нас дома, - с задранным кверху носом, огромным толстогубым ртом, глазами навыкате, сильными плечами и крупной головой. Но выглядел он приветливым, и потому я, робко устроившись на скамье рядом с ним, спросил тихонько, не зовут ли его Силеном. Он повернулся, чтобы ответить мне, и я почувствовал потрясение, как если бы сердце мое вдруг озарил яркий свет, потому что смотрел он на меня вовсе не так, как большинство взрослых смотрит на детей, думая одновременно о чем-то другом. Он назвал мне свое имя, а потом спросил, как настроить лиру.
Я был рад продемонстрировать свои небольшие познания и, чувствуя себя уже накоротке с ним, спросил, почему он, такой старый человек, захотел прийти в школу. Он, вовсе не смущенный моим вопросом, ответил, что для старика куда более постыдно чем для мальчиков не научиться тому, что может сделать его лучше, - ведь у него было время узнать цену этого умения.
– А кроме того, - добавил он, - недавно ко мне пришел во сне некий бог и велел играть. Но не сказал, руками играть или душой; так что, сам понимаешь, я не вправе пренебречь ни тем, ни другим.
Я хотел послушать подробнее о его сне и рассказать ему свои, но он заметил:
– Учитель идет.
Во мне разгорелось такое любопытство, что на следующий день я не брел в школу, как обычно, а бежал бегом, чтобы прийти пораньше и поговорить с ним. Он пришел только перед самым началом урока, но, должно быть, заметил, что я его выискиваю, и на следующий день явился немного раньше. Я был в том возрасте, когда дети переполнены вопросами; дома отец редко находил время отвечать на них, Родоска этого делать не желала, а рабы не могли. Я выкладывал все их моему соседу по урокам музыки, и он всегда находил для меня осмысленный ответ, а потому некоторые из ребят, насмешничавших над нашей дружбой, сами начали вытягивать шеи и прислушиваться. Иногда, когда я задавал вопросы вроде того, почему солнце горячее или почему звезды не падают на землю, он отвечал, что не знает - и никто не знает, кроме богов. Но если меня что-нибудь пугало, он всегда находил разумные объяснения, почему бояться не нужно.
Однажды я заметил на высоком дереве возле школы птичье гнездо. Когда появился мой друг, я сказал ему, что собираюсь после уроков забраться туда и поглядеть, есть ли в гнезде яйца. Я думал, он меня не слушает, потому что в то утро он казался погруженным в собственные мысли;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Однажды на пир, который он устроил, пришел бог Гермес. По крайней мере я так подумал сначала, и не потому, что молодой человек этот казался слишком высоким и прекрасным для простого смертного, а не бога, и держался так, словно привык к поклонению, но потому, что он был в точности похож на герму [9] перед одним из богатых новых домов, словно голова его послужила для нее моделью, - как оно на самом деле и было. Мое благоговение исчезло лишь после того, как он вышел во двор справить малую нужду, после чего я почти поверил, что это человек. Затем кто-то позвал изнутри: "Алкивиад! Где ты там?", и он вернулся в пиршественный зал.
Мой отец, у которого в то время хватало собственных забот, мною занимался редко, но иногда вдруг припоминал, что у него есть сын, и тогда настраивался на выполнение отцовских обязанностей. Был, например, случай, когда наш эконом поймал меня - я воровал ячмень, чтобы кормить голубей, - и отобрал его, ибо в тот год зерна было мало. В манере, перенятой у няньки, я топнул на него ногой и заявил, что он, всего лишь раб, не имеет права запрещать мне. При этих словах в комнату вошел отец, который слышал наш разговор. Он отослал эконома вежливым словом, а меня позвал с собой.
– Алексий, мой щит вон там, в углу. Возьми его и принеси мне, - велел он.
Я пошел за щитом, прислоненным к стене, и, ухватившись за ободок, покатил - нести его мне было не под силу.
– Щит так не носят, - сказал отец. - Просунь руку в ремни и неси, как я.
Я продел руку в одну из ременных петель и смог поставить щит вертикально, но от пола не оторвал - он был почти такой же высоты, как я сам. Отец сказал:
– Ты, конечно же, можешь его нести? Известно ли тебе, что когда я сражаюсь в пешем строю, мне приходится нести не только этот щит, но и копье?
– Но, отец мой, я ведь еще не муж.
– Тогда поставь его в угол и иди сюда, - велел он.
Я повиновался.
– А теперь, - продолжал отец, - обрати ко мне свое внимание. Когда ты станешь взрослым мужем и носить щит тебе будет по силам, ты узнаешь, как получается, что людей продают в рабство, а их дети рождаются рабами. А до тех пор тебе достаточно знать, что Амасис и остальные оказались рабами не в силу каких-то твоих заслуг, но по воле неба. Воздерживайся же от высокомерия, которое ненавистно богам, и веди себя, как подобает благородному человеку. А если ты об этом забудешь, я сам тебя побью.
Такие проявления интереса ко мне со стороны отца раздражали Родоску она начинала понимать, что и олень, и козленок ускользают сквозь ее порванную сеть. При первом же удобном случае она постаралась из малой моей провинности сделать большую, а когда я попытался отрицать, выставила меня лгуном. Но она немножко перестаралась. Отец сказал, что уже самое время мне ходить в школу, и незамедлительно меня туда отправил.
Вскоре после этого он выступил в поход, так что еще пару месяцев она у нас оставалась. Мне довелось провести жизнь в тяжкие времена и нести свою долю тягостей, но эти месяцы - чуть ли не самые худшие на моей памяти. Не знаю, как бы я перенес их, если бы не друг, который появился у меня в школе как раз в то время, когда я становился все более молчаливым и скрытным и вовсе не имел друзей.
Однажды утром я обнаружил, что все ученики, собравшиеся на урок музыки, смеются, подталкивают друг друга локтями и называют наставника новой кличкой: "Стариковский учитель". И в самом деле, в комнате среди нас сидел на одной из скамеек человек, который в свои сорок пять лет и с седеющей бородой действительно выглядел слишком старым, чтобы познавать те начала, которым учат детей. Я сразу сообразил, что именно мне, всегда сидевшему в одиночестве, придется выставиться дураком, разделив с ним скамью; что ж, я притворился, что не возражаю, и сел к нему по собственной воле. Он кивнул мне, а я уставился на него в изумлении. Сначала - просто потому, что второго такого урода в жизни не встречал; а после уж мне показалось, будто я узнал его: он был в точности похож на Силена, нарисованного на большом кратере для смешивания вина у нас дома, - с задранным кверху носом, огромным толстогубым ртом, глазами навыкате, сильными плечами и крупной головой. Но выглядел он приветливым, и потому я, робко устроившись на скамье рядом с ним, спросил тихонько, не зовут ли его Силеном. Он повернулся, чтобы ответить мне, и я почувствовал потрясение, как если бы сердце мое вдруг озарил яркий свет, потому что смотрел он на меня вовсе не так, как большинство взрослых смотрит на детей, думая одновременно о чем-то другом. Он назвал мне свое имя, а потом спросил, как настроить лиру.
Я был рад продемонстрировать свои небольшие познания и, чувствуя себя уже накоротке с ним, спросил, почему он, такой старый человек, захотел прийти в школу. Он, вовсе не смущенный моим вопросом, ответил, что для старика куда более постыдно чем для мальчиков не научиться тому, что может сделать его лучше, - ведь у него было время узнать цену этого умения.
– А кроме того, - добавил он, - недавно ко мне пришел во сне некий бог и велел играть. Но не сказал, руками играть или душой; так что, сам понимаешь, я не вправе пренебречь ни тем, ни другим.
Я хотел послушать подробнее о его сне и рассказать ему свои, но он заметил:
– Учитель идет.
Во мне разгорелось такое любопытство, что на следующий день я не брел в школу, как обычно, а бежал бегом, чтобы прийти пораньше и поговорить с ним. Он пришел только перед самым началом урока, но, должно быть, заметил, что я его выискиваю, и на следующий день явился немного раньше. Я был в том возрасте, когда дети переполнены вопросами; дома отец редко находил время отвечать на них, Родоска этого делать не желала, а рабы не могли. Я выкладывал все их моему соседу по урокам музыки, и он всегда находил для меня осмысленный ответ, а потому некоторые из ребят, насмешничавших над нашей дружбой, сами начали вытягивать шеи и прислушиваться. Иногда, когда я задавал вопросы вроде того, почему солнце горячее или почему звезды не падают на землю, он отвечал, что не знает - и никто не знает, кроме богов. Но если меня что-нибудь пугало, он всегда находил разумные объяснения, почему бояться не нужно.
Однажды я заметил на высоком дереве возле школы птичье гнездо. Когда появился мой друг, я сказал ему, что собираюсь после уроков забраться туда и поглядеть, есть ли в гнезде яйца. Я думал, он меня не слушает, потому что в то утро он казался погруженным в собственные мысли;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126