А Гефестион — наоборот! Он просто сделал единственно возможное для себя. Его все и считали, как Быкоглава, как бы частью Александра; никто его не замечал… А он был готов ехать вот так хоть целую вечность.
Они свернули на юго-восток, к суровым хребтам между Македонией и Эпиром. С трудом переходили вздувшиеся потоки, двигались напрямик по крутым склонам меж вершинами Граммоса и Пинда… Еще не поднялись на хребет, где кончаются красные почвы Македонии, — повалил снег. Тропы стали коварны, кони выбивались из сил… Стали думать, не лучше ли вернуться к озеру, чем оказаться ночью в горах без крыши над головой, — но тут среди буков показался какой-то всадник и попросил их оказать честь дому его хозяина. Сам он отсутствует, поскольку занят делами службы, но прислал распоряжение их принять.
— Это земля Орестидов, — сказал Александр. — Кто же твой хозяин?
— Мог бы и сам догадаться, — шепотом перебила Олимпия. И повернулась к гонцу: — Мы рады быть гостями Павсания. Мы знаем, что он нам друг.
В массивной старой крепости, словно выросшей из горного отрога среди лесов, им приготовили горячие ванны, отличную еду, отличное вино, теплые постели… Оказалось, Павсаний держит свою жену здесь; хотя все офицеры, служившие при дворе, забирали жен в Пеллу. Рослая горянка, работящая и простая, она и не хотела отсюда уезжать. Но и здесь ей было неспокойно. Ее мужа когда-то давно, еще до того как они встретились, кто-то тяжко обидел. Как, кто — этого она не знала. Но когда-то должен настать его день; и эти люди — его друзья, они против его врагов, их надо встретить, как родных… Но против кого может быть другом Олимпия? И почему принц здесь, раз он генерал гвардии?.. Она сделала для них всё, что могла. Но когда осталась одна в своей комнате, где Павсаний проводил две-три недели в году, ей слышалось уханье филина и волчий вой, а тени вокруг ее лампы сгустились… Ее отца убил на севере Барделий, деда — на западе Пердикка. Когда на другой день гости уехали, — в сопровождении хорошего проводника, как велел Павсаний, — она пошла вниз, в погреба высеченные в скале, считать наконечники к стрелам и съестные припасы.
Они двигались вверх сквозь каштановые леса — здесь даже хлеб пекли из каштановой муки, — потом еще выше, сквозь хвойные… К перевалу, где солнце сияло на только что выпавшем снеге и заполняло нестерпимым светом неоглядные горизонты. Здесь проходит граница, уложенная богами, формовавшими землю. Олимпия оглянулась на восток, и зашептала древние слова, которым научилась у одной египетской колдуньи. Прошептала их камню подходящей формы, который везла с собой всю дорогу, и бросила этот камень назад.
В Эпире снег таял. Им пришлось прождать три дня, чтобы перебраться через разбухшую речку. Сами ютились в деревушке у крестьян, коней держали в пещере… В конце концов добрались до Молосских земель.
Холмистые плато здесь славятся суровостью зимы; но пастбища, напоенные талыми водами, обильны как нигде. Нигде больше нет таких громадных, длиннорогих коров; а тонкорунных овец наряжают в кожаные попоны, чтобы колючки в шерсть не забивались; а собаки, что их стерегут, не меньше самих овец. Могучие дубы — мечта всех корабельщиков и строителей, священное богатство этой земли, — стояли нагие, закаляясь для грядущих столетий… А в хорошо построенных деревнях, полных здоровой детворы, жизнь шла своим чередом.
Здесь Олимпия причесалась и надела золотую цепь.
— Знаешь, предки Ахилла были из этих мест. И Неоптолем, сын его, жил с Андромахой здесь, когда вернулся из-под Трои. Это через меня в тебе их кровь. Мы были самыми первыми из эллинов, они все и имя это получили через нас.
Александр кивнул; он слышал всё это сколько себя помнил. Да, земля богатейшая; Верховного царя еще совсем недавно у них вообще не было; а нынешний, хоть он и брат Олимпии, всем обязан Филиппу…
Послали вперед гонца, а сами остановились у ручья привести себя в порядок: брились и причесывались, расположившись на камнях. Вода была ледяная, но Александр еще и выкупался в омуте. Все распаковали и надели свое лучшее платье.
Вскоре показалась вереница всадников; яркая темная полоса на полурастаявшем снегу. Это ехал навстречу царь Александрос.
Высок, рыжеват, слегка за тридцать… Рот спрятан под густой бородой, но фамильный нос на виду — не ошибешься, — а глубоко посаженные глаза насторожены, тревожны. Он поцеловал сестру, сказал что полагается… Он давно уже ждал, что рано или поздно это произойдет; и теперь старался, как мог, сгладить неприятный момент изящной тактичностью. Своим царствованием он был обязан ее замужеству; но с тех пор он мало мог припомнить такого, чего она не сделала чтобы его подвести. Из ее яростного письма он так и не понял, развелся с ней Филипп или нет. Но в любом случае он обязан ее принять — и отстаивать ее оскорбленную невинность, чтобы не порушить честь семьи… Сестра и сама по себе не подарок. Но он до сих пор надеялся, — хоть это было совершенно немыслимо, — что она не притащит с собой еще и сынка, который прославился тем, что убил своего первого в двенадцать лет и с тех пор ни дня не просидел спокойно.
С недоверием, спрятанным под учтивой улыбкой, царь быстро оглядел отряд молодых людей. Костистые македонские физиономии, бриты на южный манер… Да, крутые ребята: видно, что начеку, ко всему готовы, и друг за друга горой. Какую кашу они здесь заварят? У него в царстве было спокойно: племенные вожди признали его гегемоном, шли за ним на войну и справно платили налоги; иллирийцы границу не трогали; только что, в этом году, он разорил два пиратских логова; местные крестьяне распевают гимны в его честь… Но кто пойдет за ним против Македонии? Кто станет благословлять его потом? Никто. Филипп — если только выступит — пройдет победным маршем прямо к Додоне и посадит в Эпире нового Верховного царя. И больше того — он просто любил Филиппа, всегда восхищался им!.. Сейчас, двигаясь между сестрой и племянником, он размышлял, сумеет ли жена собраться, чтобы встретить гостей прилично. Он оставил ее в слезах. Да она и беременна к тому же…
На подъезде к Додоне извилистая дорога растянула кавалькаду, и царь оказался впереди. Александр, ехавший рядом с Олимпией, тихо сказал:
— Не говори ему, что я затеял. О себе говори что хочешь. Обо мне — ничего не знаешь.
Она возмутилась:
— Что он такого сделал, чтоб ему не доверять?
— Ничего… Но мне надо подумать, время нужно.
Додона лежит высоко в долине, под длинным заснеженным хребтом. Стены города вздымаются над склоном горы, а священное пространство под ним охраняет лишь низкая ограда — и боги. Посреди — громадный дуб, под которым алтари кажутся игрушечными, поднимает к небу черный лабиринт обнаженных сучьев… Пронизывающий ветер сек влажным снегом, покрывая людей и коней ледяной коркой, и донося до путников низкое гудение из кроны священного дуба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Они свернули на юго-восток, к суровым хребтам между Македонией и Эпиром. С трудом переходили вздувшиеся потоки, двигались напрямик по крутым склонам меж вершинами Граммоса и Пинда… Еще не поднялись на хребет, где кончаются красные почвы Македонии, — повалил снег. Тропы стали коварны, кони выбивались из сил… Стали думать, не лучше ли вернуться к озеру, чем оказаться ночью в горах без крыши над головой, — но тут среди буков показался какой-то всадник и попросил их оказать честь дому его хозяина. Сам он отсутствует, поскольку занят делами службы, но прислал распоряжение их принять.
— Это земля Орестидов, — сказал Александр. — Кто же твой хозяин?
— Мог бы и сам догадаться, — шепотом перебила Олимпия. И повернулась к гонцу: — Мы рады быть гостями Павсания. Мы знаем, что он нам друг.
В массивной старой крепости, словно выросшей из горного отрога среди лесов, им приготовили горячие ванны, отличную еду, отличное вино, теплые постели… Оказалось, Павсаний держит свою жену здесь; хотя все офицеры, служившие при дворе, забирали жен в Пеллу. Рослая горянка, работящая и простая, она и не хотела отсюда уезжать. Но и здесь ей было неспокойно. Ее мужа когда-то давно, еще до того как они встретились, кто-то тяжко обидел. Как, кто — этого она не знала. Но когда-то должен настать его день; и эти люди — его друзья, они против его врагов, их надо встретить, как родных… Но против кого может быть другом Олимпия? И почему принц здесь, раз он генерал гвардии?.. Она сделала для них всё, что могла. Но когда осталась одна в своей комнате, где Павсаний проводил две-три недели в году, ей слышалось уханье филина и волчий вой, а тени вокруг ее лампы сгустились… Ее отца убил на севере Барделий, деда — на западе Пердикка. Когда на другой день гости уехали, — в сопровождении хорошего проводника, как велел Павсаний, — она пошла вниз, в погреба высеченные в скале, считать наконечники к стрелам и съестные припасы.
Они двигались вверх сквозь каштановые леса — здесь даже хлеб пекли из каштановой муки, — потом еще выше, сквозь хвойные… К перевалу, где солнце сияло на только что выпавшем снеге и заполняло нестерпимым светом неоглядные горизонты. Здесь проходит граница, уложенная богами, формовавшими землю. Олимпия оглянулась на восток, и зашептала древние слова, которым научилась у одной египетской колдуньи. Прошептала их камню подходящей формы, который везла с собой всю дорогу, и бросила этот камень назад.
В Эпире снег таял. Им пришлось прождать три дня, чтобы перебраться через разбухшую речку. Сами ютились в деревушке у крестьян, коней держали в пещере… В конце концов добрались до Молосских земель.
Холмистые плато здесь славятся суровостью зимы; но пастбища, напоенные талыми водами, обильны как нигде. Нигде больше нет таких громадных, длиннорогих коров; а тонкорунных овец наряжают в кожаные попоны, чтобы колючки в шерсть не забивались; а собаки, что их стерегут, не меньше самих овец. Могучие дубы — мечта всех корабельщиков и строителей, священное богатство этой земли, — стояли нагие, закаляясь для грядущих столетий… А в хорошо построенных деревнях, полных здоровой детворы, жизнь шла своим чередом.
Здесь Олимпия причесалась и надела золотую цепь.
— Знаешь, предки Ахилла были из этих мест. И Неоптолем, сын его, жил с Андромахой здесь, когда вернулся из-под Трои. Это через меня в тебе их кровь. Мы были самыми первыми из эллинов, они все и имя это получили через нас.
Александр кивнул; он слышал всё это сколько себя помнил. Да, земля богатейшая; Верховного царя еще совсем недавно у них вообще не было; а нынешний, хоть он и брат Олимпии, всем обязан Филиппу…
Послали вперед гонца, а сами остановились у ручья привести себя в порядок: брились и причесывались, расположившись на камнях. Вода была ледяная, но Александр еще и выкупался в омуте. Все распаковали и надели свое лучшее платье.
Вскоре показалась вереница всадников; яркая темная полоса на полурастаявшем снегу. Это ехал навстречу царь Александрос.
Высок, рыжеват, слегка за тридцать… Рот спрятан под густой бородой, но фамильный нос на виду — не ошибешься, — а глубоко посаженные глаза насторожены, тревожны. Он поцеловал сестру, сказал что полагается… Он давно уже ждал, что рано или поздно это произойдет; и теперь старался, как мог, сгладить неприятный момент изящной тактичностью. Своим царствованием он был обязан ее замужеству; но с тех пор он мало мог припомнить такого, чего она не сделала чтобы его подвести. Из ее яростного письма он так и не понял, развелся с ней Филипп или нет. Но в любом случае он обязан ее принять — и отстаивать ее оскорбленную невинность, чтобы не порушить честь семьи… Сестра и сама по себе не подарок. Но он до сих пор надеялся, — хоть это было совершенно немыслимо, — что она не притащит с собой еще и сынка, который прославился тем, что убил своего первого в двенадцать лет и с тех пор ни дня не просидел спокойно.
С недоверием, спрятанным под учтивой улыбкой, царь быстро оглядел отряд молодых людей. Костистые македонские физиономии, бриты на южный манер… Да, крутые ребята: видно, что начеку, ко всему готовы, и друг за друга горой. Какую кашу они здесь заварят? У него в царстве было спокойно: племенные вожди признали его гегемоном, шли за ним на войну и справно платили налоги; иллирийцы границу не трогали; только что, в этом году, он разорил два пиратских логова; местные крестьяне распевают гимны в его честь… Но кто пойдет за ним против Македонии? Кто станет благословлять его потом? Никто. Филипп — если только выступит — пройдет победным маршем прямо к Додоне и посадит в Эпире нового Верховного царя. И больше того — он просто любил Филиппа, всегда восхищался им!.. Сейчас, двигаясь между сестрой и племянником, он размышлял, сумеет ли жена собраться, чтобы встретить гостей прилично. Он оставил ее в слезах. Да она и беременна к тому же…
На подъезде к Додоне извилистая дорога растянула кавалькаду, и царь оказался впереди. Александр, ехавший рядом с Олимпией, тихо сказал:
— Не говори ему, что я затеял. О себе говори что хочешь. Обо мне — ничего не знаешь.
Она возмутилась:
— Что он такого сделал, чтоб ему не доверять?
— Ничего… Но мне надо подумать, время нужно.
Додона лежит высоко в долине, под длинным заснеженным хребтом. Стены города вздымаются над склоном горы, а священное пространство под ним охраняет лишь низкая ограда — и боги. Посреди — громадный дуб, под которым алтари кажутся игрушечными, поднимает к небу черный лабиринт обнаженных сучьев… Пронизывающий ветер сек влажным снегом, покрывая людей и коней ледяной коркой, и донося до путников низкое гудение из кроны священного дуба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127