Что у них профилактика, и все линии сейчас сидят на узле, который он сторожит… Захочу, говорит, поверну рубильник, и не только город отрубится, но и таможня, и аэродром… Предлагал за ящик водки, на спор…
Сильный ветер с залива. Лист неба смялся в комок. Капли дождя начали хлестать по щекам.
На тринадцатом гудке трубку сняли и тут же положили. Короткие сигналы.
— Быстрее, пожалуйста, — сказала Арину в спину шофёру, — там кто-то есть.
Улицы были запружены народом, на каждом углу приходилось стоять и сигналить минут по пять. Ряженый Пушкин заглянул в окно машины, крикнул «Аи да сукин сын!» Бог знает что. Праздник.
Девка с длинной косой и в кокошнике отбивала чечётку и выдавала частушку за частушкой.
Мама, хоккеиста я люблю!
Я за Лёшку Яшина пойду!
Лёшка в НХЛ играет,
Баксы клюшкой зашибает,
Мама, я за Яшина пойду…
Рядом с Ариной на заднем сиденье тяжело дышал человек-гора кавказской национальности. Тот самый, что вёз Арину в загадочный плен.
Теперь Арина знала, что его зовут Кинг-Конг. Знала, что час назад Кинг-Конг освободил Матадора.
— Быстрее, пожалуйста! — повторила Арина. Ей не удалось встретиться с Глебом. Его, как сказал Кинг-Конг, срочно увезли «навэрх».
Машина с трудом протиснулась к дому Зайцева на Китай-городе.
— Бэрэгыс нах, — тяжело сказал Кинг-Конг. Кинжал чесался на татуировке. Но ему было велено ждать Арину в машине.
Арина долго не отпускала кнопку звонка. Она была уверена, что в квартире кто-то есть.
В Теремке Арина надеялась обнаружить Пусю. Зайцев сообщил Барановскому по спутниковой связи, как Пуся нашёл по запаху Акварель.
После трёх дней сплошного чёрного невезения удача, наконец, улыбнулась генералу Барановскому: неожиданно обнаружился нос на Акварель.
В квартире стояла мёртвая тишина.
Арина вытащила сотовый.
— Для семнадцаит ноль пять. Это я, Арина, звоню тебе в дверь. Открой, мне очень нужно. Я одна.
Пейджер — волшебная машина. Дверь распахнулась. Ёжиков быстро впустил Арину в квартиру и судорожно заскрежетал замками. Выглядел он очень обеспокоенно.
— Что случилось? — встревожилась Арина.
— Не, всё чин-чин, — нарочито громко сказал Ёжиков, — думал, вдруг бультерьеры. А у нас уже клюв мёрзнет…
— Знакомься, — сказал Ёжиков, провожая Арину в комнату, — это Ванька. Мы с ним в изоляторе кантовались, прикинь! А это Арина…
Ванька рассеянно кивнул. Конопатый молодой человек с томно-декадентской внешностью. Рубашки на нём не было. Узкое цыплячье тело, изрытые уколами мышцы. Резиновый жгут на левой руке.
Неспокойный зрачок, скачущий, как шар в лототроне.
«А где же Пуся?» — огляделась Арина.
Пуся зарылся в подушки на диване и жадно смотрел на иглу.
Игла примеривалась к руке, как комар, ищущий, где укусить. Игла мелко прыгала по коже, семенила, как балерина на сцене.
— Не могу, — сказал наконец Ванька и вдруг обратился к Арине. — Не поможешь?
«Начинается… — поморщилась Арина, — Ладно, этот отвалится, и я поговорю с Пусей…»
Ванька благодарно улыбнулся, протянул шприц. Зрачок успокоился.
— Давай я вколочу, чего ты будешь, — решительно сказал Ёжиков и попытался перехватить шприц.
— Нет, пусть она, — возразил Ванька, — я хочу, чтобы она.
Ёжиков закашлялся и отвернулся.
Арина успокоила тёплыми пальцами нервную гусиную кожу. Рука Ваньки расслабилась. Игла скользнула в вену.
Ванька откинулся на топчан. Лицо его порозовело. И хотя он лежал практически без движения, Арине показалось, что жесты его стали мягче.
— Дай сигарету, — попросил Женька Пусю изменившимся сухим голосом.
Сигареты лежали на столике у дивана. Пуся перегнулся за пачкой, выпрямился. Пухлая ручка вдруг побелела и сжалась, раздавила пачку «Парламента».
Арина проследила за Пусиным взглядом.
Задорно-детские розовые пятна на щеках Ваньки уже превратились в ярко-красные, а теперь переходили в огненно-оранжевые. Губы потемнели и неторопливо, словно в замедленной съёмке, выворачивались наизнанку.
Тишину прервал истошный крик. Пуся взвыл, скатился с дивана, роняя подушки, и скрылся в глубинах квартиры.
Ванькины глаза выскочили из глазниц вперёд, словно выдвинулись линзы бинокля. Радужная оболочка пульсировала нефтяными цветами, как готовый лопнуть мыльный пузырь.
— Что с ним? — Арина сначала услышала незнакомый глухой голос, а потом поняла, что это она задаёт вопрос.
Ёжиков, не отрываясь, смотрел на страшное лицо. Взгляд Ёжикова был твёрд и спокоен.
— Горячий укол, — сказал Ёжиков.
Арина почувствовала, как все её внутренности свело и стянуло вниз, словно к воронке водопровода.
Это она сделала Ваньке укол. Она, Арина, убила человека.
— Горячий укол, — сказал Ёжиков. — Это он говорил в ящике, что Матадор торгует героином. Его зовут Степан, его Пуся опознал. Его вписали в мою камеру наседкой.
Вздувшаяся на лбу Ваньки-Степана исчерня-синяя жилка вдруг лопнула. По лицу потекла струйка тяжёлой багровой крови. На губах жертвы надувались и лопались маленькие белесые пузырьки.
Арина слышала о горячих уколах, об адских смесях препарата, воды и углекислого газа, которые вводят жертве под видом наркотика.
— Глеб, я убила человека, — тихо прошептала Арина, обращаясь к далёкому Матадору. — Я теперь как ты, Глеб.
Ванька со скрипом повернул голову. Ванька посмотрел на Арину в упор: будто прицелился для ответного выстрела.
У Ваньки с промежутком в две секунды лопнули оба глаза. Первый скатился ленивой яичницей по бледному телу. Второй выстрелил, как шампанская пробка.
В комнату влетел визжащий Пуся:
— Дайте мне! Быстрее! Укол!
Арина отёрла лицо большим носовым платком с портретом Натальи Гончаровой.
— Нет, Пуся, — строго сказала Арина, — тебе придётся потерпеть. Надо найти в большой квартире склянку с Акварелью. Ты должен быть голоден…
Генерал Барановский сделал глубокий вдох через нос, задержал и медленно выпустил воздух.
Матадор сделал глубокий вдох через нос и выпустил воздух. В этом упражнении важно, чтобы выдох был вдвое длиннее вдоха.
— Ты так легко произносишь это слово — предательство, — сказал Барановский. — Для тебя это безусловный, безоговорочный грех. Но ты подумай: не оттого ли людям даны разные тела, чтобы каждый заботился о своём? Должен ли учитель сохранять верность ученику, даже если это опасно для его дела и тела? Или для их совместного с учеником дела?
— Слова ваши, может, и правильные, господин генерал, — отвечал Матадор. — Но вы меня кинули. Кинули. Вы посадили мою девчонку в клетку, чтобы я прыгал, как буратина… Право вы, может, имеете, но учителем после такого быть перестаёте.
Барановский вновь сунул в рот вонючую «Приму»:
— Хорошо, я тебе расскажу, как погиб мой учитель…
Матадор только краем уха слышал о легендарном учителе генерала Барановского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Сильный ветер с залива. Лист неба смялся в комок. Капли дождя начали хлестать по щекам.
На тринадцатом гудке трубку сняли и тут же положили. Короткие сигналы.
— Быстрее, пожалуйста, — сказала Арину в спину шофёру, — там кто-то есть.
Улицы были запружены народом, на каждом углу приходилось стоять и сигналить минут по пять. Ряженый Пушкин заглянул в окно машины, крикнул «Аи да сукин сын!» Бог знает что. Праздник.
Девка с длинной косой и в кокошнике отбивала чечётку и выдавала частушку за частушкой.
Мама, хоккеиста я люблю!
Я за Лёшку Яшина пойду!
Лёшка в НХЛ играет,
Баксы клюшкой зашибает,
Мама, я за Яшина пойду…
Рядом с Ариной на заднем сиденье тяжело дышал человек-гора кавказской национальности. Тот самый, что вёз Арину в загадочный плен.
Теперь Арина знала, что его зовут Кинг-Конг. Знала, что час назад Кинг-Конг освободил Матадора.
— Быстрее, пожалуйста! — повторила Арина. Ей не удалось встретиться с Глебом. Его, как сказал Кинг-Конг, срочно увезли «навэрх».
Машина с трудом протиснулась к дому Зайцева на Китай-городе.
— Бэрэгыс нах, — тяжело сказал Кинг-Конг. Кинжал чесался на татуировке. Но ему было велено ждать Арину в машине.
Арина долго не отпускала кнопку звонка. Она была уверена, что в квартире кто-то есть.
В Теремке Арина надеялась обнаружить Пусю. Зайцев сообщил Барановскому по спутниковой связи, как Пуся нашёл по запаху Акварель.
После трёх дней сплошного чёрного невезения удача, наконец, улыбнулась генералу Барановскому: неожиданно обнаружился нос на Акварель.
В квартире стояла мёртвая тишина.
Арина вытащила сотовый.
— Для семнадцаит ноль пять. Это я, Арина, звоню тебе в дверь. Открой, мне очень нужно. Я одна.
Пейджер — волшебная машина. Дверь распахнулась. Ёжиков быстро впустил Арину в квартиру и судорожно заскрежетал замками. Выглядел он очень обеспокоенно.
— Что случилось? — встревожилась Арина.
— Не, всё чин-чин, — нарочито громко сказал Ёжиков, — думал, вдруг бультерьеры. А у нас уже клюв мёрзнет…
— Знакомься, — сказал Ёжиков, провожая Арину в комнату, — это Ванька. Мы с ним в изоляторе кантовались, прикинь! А это Арина…
Ванька рассеянно кивнул. Конопатый молодой человек с томно-декадентской внешностью. Рубашки на нём не было. Узкое цыплячье тело, изрытые уколами мышцы. Резиновый жгут на левой руке.
Неспокойный зрачок, скачущий, как шар в лототроне.
«А где же Пуся?» — огляделась Арина.
Пуся зарылся в подушки на диване и жадно смотрел на иглу.
Игла примеривалась к руке, как комар, ищущий, где укусить. Игла мелко прыгала по коже, семенила, как балерина на сцене.
— Не могу, — сказал наконец Ванька и вдруг обратился к Арине. — Не поможешь?
«Начинается… — поморщилась Арина, — Ладно, этот отвалится, и я поговорю с Пусей…»
Ванька благодарно улыбнулся, протянул шприц. Зрачок успокоился.
— Давай я вколочу, чего ты будешь, — решительно сказал Ёжиков и попытался перехватить шприц.
— Нет, пусть она, — возразил Ванька, — я хочу, чтобы она.
Ёжиков закашлялся и отвернулся.
Арина успокоила тёплыми пальцами нервную гусиную кожу. Рука Ваньки расслабилась. Игла скользнула в вену.
Ванька откинулся на топчан. Лицо его порозовело. И хотя он лежал практически без движения, Арине показалось, что жесты его стали мягче.
— Дай сигарету, — попросил Женька Пусю изменившимся сухим голосом.
Сигареты лежали на столике у дивана. Пуся перегнулся за пачкой, выпрямился. Пухлая ручка вдруг побелела и сжалась, раздавила пачку «Парламента».
Арина проследила за Пусиным взглядом.
Задорно-детские розовые пятна на щеках Ваньки уже превратились в ярко-красные, а теперь переходили в огненно-оранжевые. Губы потемнели и неторопливо, словно в замедленной съёмке, выворачивались наизнанку.
Тишину прервал истошный крик. Пуся взвыл, скатился с дивана, роняя подушки, и скрылся в глубинах квартиры.
Ванькины глаза выскочили из глазниц вперёд, словно выдвинулись линзы бинокля. Радужная оболочка пульсировала нефтяными цветами, как готовый лопнуть мыльный пузырь.
— Что с ним? — Арина сначала услышала незнакомый глухой голос, а потом поняла, что это она задаёт вопрос.
Ёжиков, не отрываясь, смотрел на страшное лицо. Взгляд Ёжикова был твёрд и спокоен.
— Горячий укол, — сказал Ёжиков.
Арина почувствовала, как все её внутренности свело и стянуло вниз, словно к воронке водопровода.
Это она сделала Ваньке укол. Она, Арина, убила человека.
— Горячий укол, — сказал Ёжиков. — Это он говорил в ящике, что Матадор торгует героином. Его зовут Степан, его Пуся опознал. Его вписали в мою камеру наседкой.
Вздувшаяся на лбу Ваньки-Степана исчерня-синяя жилка вдруг лопнула. По лицу потекла струйка тяжёлой багровой крови. На губах жертвы надувались и лопались маленькие белесые пузырьки.
Арина слышала о горячих уколах, об адских смесях препарата, воды и углекислого газа, которые вводят жертве под видом наркотика.
— Глеб, я убила человека, — тихо прошептала Арина, обращаясь к далёкому Матадору. — Я теперь как ты, Глеб.
Ванька со скрипом повернул голову. Ванька посмотрел на Арину в упор: будто прицелился для ответного выстрела.
У Ваньки с промежутком в две секунды лопнули оба глаза. Первый скатился ленивой яичницей по бледному телу. Второй выстрелил, как шампанская пробка.
В комнату влетел визжащий Пуся:
— Дайте мне! Быстрее! Укол!
Арина отёрла лицо большим носовым платком с портретом Натальи Гончаровой.
— Нет, Пуся, — строго сказала Арина, — тебе придётся потерпеть. Надо найти в большой квартире склянку с Акварелью. Ты должен быть голоден…
Генерал Барановский сделал глубокий вдох через нос, задержал и медленно выпустил воздух.
Матадор сделал глубокий вдох через нос и выпустил воздух. В этом упражнении важно, чтобы выдох был вдвое длиннее вдоха.
— Ты так легко произносишь это слово — предательство, — сказал Барановский. — Для тебя это безусловный, безоговорочный грех. Но ты подумай: не оттого ли людям даны разные тела, чтобы каждый заботился о своём? Должен ли учитель сохранять верность ученику, даже если это опасно для его дела и тела? Или для их совместного с учеником дела?
— Слова ваши, может, и правильные, господин генерал, — отвечал Матадор. — Но вы меня кинули. Кинули. Вы посадили мою девчонку в клетку, чтобы я прыгал, как буратина… Право вы, может, имеете, но учителем после такого быть перестаёте.
Барановский вновь сунул в рот вонючую «Приму»:
— Хорошо, я тебе расскажу, как погиб мой учитель…
Матадор только краем уха слышал о легендарном учителе генерала Барановского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55