Воспользовавшись переменой в её настроении, он стремительно взял инициативу в свои руки. И уже через полминуты излагал идеи, которые очень легко умел подавать как руководство к действию.
— Давай разборки отложим на потом, ладно? Я вернусь из Выборга, узнаю, где держат твоего парня, что ему грозит. Может, что придумаю. Знаешь, Арина, жизнь такая штука… Я тоже, оглядываясь, вижу лишь руины и пепелища, но приходится терпеть, сжав зубы…
Маленький самолёт на аэродроме Силового Министерства давно прогревал моторы. Арину вдруг охватило глубочайшее безразличие.
— Слушай, тебе нужны деньги, надо ведь как-то жить. А мне нужна ты… Начнутся концерты, привезём туда всяких звёзд. Голубой Мальчик будет, тебе же нравился Голубой Мальчик… Я хочу, чтобы ты вела эти концерты. А потом, после Выборга, о твоей передаче подумаем, помнишь, ты хотела… Пока ты можешь вернуться на канал, публика тебя ждёт. Арина, ты меня слышишь?
— Чай не глухая.
— У нас пока будет два включения в день из Выборга. Утром и ближе к вечеру. Работай отсюда, из студии. Работы с гулькин кал, аванс тебе привезут сегодня.
Арина всё ждала, будет ли Гаев давить её тринадцатью тысячами. Нет, не стал.
— Самсон Наумыч, — заглянул в дверь Козлов, — министр приехал.
К трапу подруливал чёрный лимузин Силового Министра, который летел в Выборг агитировать за Гаева.
— Арина, я испаряюсь. Тебя отвезут домой… К Матадору не суйся, там опечатано. Козлов, скажи, чтобы ей дали телефон. Я позвоню из самолёта…
Убегая, Гаев схватил со стойки салфетку и запустил руку с салфеткой в широкую мотню.
— Скажи хоть что-нибудь, Глеб, — попросил Малыш. — Или спроси о чём-нибудь.
Матадор лежал, отвернувшись лицом к стене. Классическая одиночка: откидная кровать, стол и стул. Освещение бледное, как варёная картошка. Под самым потолком пыльные крестики-нолики решётки.
— Скажи хоть что-нибудь, Глеб. Возьми косяк, пыхни пару раз. Легче станет.
— Подследственному не положен косяк, — сказал Матадор.
— Да ладно тебе выёбываться.
— А ты не боишься быть здесь со мной? — повернулся на спину Матадор, не глядя на Малыша.
— Я… — растерялся Малыш, — А почему я должен бояться?
— А если я тебя начну убивать? Что — сразу влетят здешние халдеи и откроют стрельбу на поражение?
— Глеб, зачем ты так… Глеб, хорошо, я согласен признать себя подлецом, мудаком и засранцем.
— Много чести — столько-то сразу.
— Хорошо, без засранца. Подлецом и мудаком. Не наезжай, давай спокойно поговорим.
— Валяй, разговаривай, — разрешил Матадор. — Мне сказать нечего.
— Глеб, смотри. Когда ты прыгал на меня с ножом в лесу, ты думал, что я украл Арину, участвовал в покушении на тебя и ещё знал что-то лишнее про маску… Я так и не понял, что там с маской?
— Насрать. Тебя это не сношает.
— Ладно… Ну вот: и первое, и второе, и третье оказалось неправдой. Я не увозил Арину, не хотел тебя убивать, ясный пень, и не понимаю, что стряслось с маской. У тебя сейчас ко мне какие-то очень большие претензии. Может, ты снова ошибаешься? Давай обсудим, какие у тебя претензии…
— Брось. Тогда я мог только догадываться и не был уверен. А сегодня я всё сам слышал. Ты — плесень.
— Ты имеешь в виду, что я наехал на Барышева и Барановского?
— И ещё на покойника-депутата. Которого ты и убил там, у Думы.
— Понятно.
Малыш встал с табурета, попытался пройтись взад-вперёд по тесной клети, понял, что ничего путного из этого не выйдет, забрался на стол, поставил ноги на табурет.
— Понятно, — сказал Малыш, — Значит, ты полагаешь, что мерзкий коррупционер Анисимов, у которого в крови и руки, и сердце, и поршень, топит честного благородного Барышева, который хочет освободить страну от бандитов? Так?
Матадор промолчал.
— А ты знаешь, — продолжал Малыш, — что у честного благородного Барышева поларбуза зелёными в швейцарских банках? Знаешь, что он собирался съёбывать? Если бы его не уговорили в Кремль, он жил бы уже на берегу Женевского озера. А нелюбимый тобою генерал… он вкладывает свои кровавые деньги не в швейцарскую экономику, а в нашу. Сечёшь?
— В Акварель он их вкладывает…
— В минеральную воду он их вкладывает и в колбасу, между прочим.
— Я про это ничего не знаю, — сказал Матадор. — Мне плевать на всех этих кремлёвских козлов.
Малыш оживился.
— Так какого же хрена? Если там все козлы, так почему я не могу работать на того, кто больше платит?
— Потому что с этими новыми, с Барышевыми, жизнь становится цивильнее. И порядок будет — как у нас на Лубянке. А с твоими партийными мудоломами как был сплошной понос, так и продолжается… А Акварель? Что бы у нас началось, если бы Акварель…
— Ты рассуждаешь, как домохозяйка. Страшный и ужасный наркотик Акварель… Ни хера бы не началось. Не больше, чем с водки… А мои партийные мудоломы, между прочим, за то, чтобы Россия сильнее была. Мы ещё вместе с тобой Севастополь брать будем…
— Грузишь, как чеченский боевик, — нахмурился Матадор. — Есть война — есть работа.
— А ты? — удивился Малыш. — Ты-то где собираешься работать при Барышеве? В кремлёвском полку ангелов? Не будет такого полка.
— А депутат? Он ни в чём не виноват. А ты льёшь на него говно…
— А к трупу говно не липнет, Глеб. Трупу на говно насрать. Ты говоришь, ни в чём не виноват… Но он сам предлагал Барышеву бизнес на десятки миллиардов баксов… Глеб, когда человек лезет в такую игру, его поздно жалеть. Это профсоюз…
— Что?
— Профсоюз. Каждый должен знать опасности своей профессии. Лезешь в пекло — будь готов к пуле.
Малыш опять вскочил на ноги и расхаживал по камере, натыкаясь на стены.
— Репу разъебёшь, будешь так прыгать… Значков, Малыш, хотел легализации марихуаны. Того, о чём мечтают миллионы, которым надоело трястись над каждым косяком, потому что непонятно, где купить следующий. Которых любой мент ни за член собачий может сунуть в скворешник… А ты…
— Глеб, успокойся. Значков приблизил день легализации… Он теперь станет символом…
Матадор наконец поднялся. В глазах его вспыхнули недобрые огоньки.
— О символах заговорил? Учителя кинул и заговорил о символах?
Заскрежетал дверной засов, в двери замаячила встревоженная усатая голова.
— Брысь! — крикнул Малыш.
Голова исчезла. Матадор осёкся, снова лёг и отвернулся к стене.
— Буква «у», — торжественно-насмешливо протянул Малыш. — Учитель… Учитель мне говорил и тебе говорил, что мораль включается, пока ты выбираешь себе работу. А когда ты уже выбрал, то не задаёшь лишних вопросов.
Малыш помолчал, ожидая реакции Матадора. Реакции не последовало.
— Когда контора меня сдавала после этой кавказской истории, учитель согласился, чтобы меня сдали.
— Он не мог ничего поделать, — сказал Матадор. — Он переживал…
— Так и я не мог ничего поделать, — рассудительно сказал Малыш, — Вы меня сдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Давай разборки отложим на потом, ладно? Я вернусь из Выборга, узнаю, где держат твоего парня, что ему грозит. Может, что придумаю. Знаешь, Арина, жизнь такая штука… Я тоже, оглядываясь, вижу лишь руины и пепелища, но приходится терпеть, сжав зубы…
Маленький самолёт на аэродроме Силового Министерства давно прогревал моторы. Арину вдруг охватило глубочайшее безразличие.
— Слушай, тебе нужны деньги, надо ведь как-то жить. А мне нужна ты… Начнутся концерты, привезём туда всяких звёзд. Голубой Мальчик будет, тебе же нравился Голубой Мальчик… Я хочу, чтобы ты вела эти концерты. А потом, после Выборга, о твоей передаче подумаем, помнишь, ты хотела… Пока ты можешь вернуться на канал, публика тебя ждёт. Арина, ты меня слышишь?
— Чай не глухая.
— У нас пока будет два включения в день из Выборга. Утром и ближе к вечеру. Работай отсюда, из студии. Работы с гулькин кал, аванс тебе привезут сегодня.
Арина всё ждала, будет ли Гаев давить её тринадцатью тысячами. Нет, не стал.
— Самсон Наумыч, — заглянул в дверь Козлов, — министр приехал.
К трапу подруливал чёрный лимузин Силового Министра, который летел в Выборг агитировать за Гаева.
— Арина, я испаряюсь. Тебя отвезут домой… К Матадору не суйся, там опечатано. Козлов, скажи, чтобы ей дали телефон. Я позвоню из самолёта…
Убегая, Гаев схватил со стойки салфетку и запустил руку с салфеткой в широкую мотню.
— Скажи хоть что-нибудь, Глеб, — попросил Малыш. — Или спроси о чём-нибудь.
Матадор лежал, отвернувшись лицом к стене. Классическая одиночка: откидная кровать, стол и стул. Освещение бледное, как варёная картошка. Под самым потолком пыльные крестики-нолики решётки.
— Скажи хоть что-нибудь, Глеб. Возьми косяк, пыхни пару раз. Легче станет.
— Подследственному не положен косяк, — сказал Матадор.
— Да ладно тебе выёбываться.
— А ты не боишься быть здесь со мной? — повернулся на спину Матадор, не глядя на Малыша.
— Я… — растерялся Малыш, — А почему я должен бояться?
— А если я тебя начну убивать? Что — сразу влетят здешние халдеи и откроют стрельбу на поражение?
— Глеб, зачем ты так… Глеб, хорошо, я согласен признать себя подлецом, мудаком и засранцем.
— Много чести — столько-то сразу.
— Хорошо, без засранца. Подлецом и мудаком. Не наезжай, давай спокойно поговорим.
— Валяй, разговаривай, — разрешил Матадор. — Мне сказать нечего.
— Глеб, смотри. Когда ты прыгал на меня с ножом в лесу, ты думал, что я украл Арину, участвовал в покушении на тебя и ещё знал что-то лишнее про маску… Я так и не понял, что там с маской?
— Насрать. Тебя это не сношает.
— Ладно… Ну вот: и первое, и второе, и третье оказалось неправдой. Я не увозил Арину, не хотел тебя убивать, ясный пень, и не понимаю, что стряслось с маской. У тебя сейчас ко мне какие-то очень большие претензии. Может, ты снова ошибаешься? Давай обсудим, какие у тебя претензии…
— Брось. Тогда я мог только догадываться и не был уверен. А сегодня я всё сам слышал. Ты — плесень.
— Ты имеешь в виду, что я наехал на Барышева и Барановского?
— И ещё на покойника-депутата. Которого ты и убил там, у Думы.
— Понятно.
Малыш встал с табурета, попытался пройтись взад-вперёд по тесной клети, понял, что ничего путного из этого не выйдет, забрался на стол, поставил ноги на табурет.
— Понятно, — сказал Малыш, — Значит, ты полагаешь, что мерзкий коррупционер Анисимов, у которого в крови и руки, и сердце, и поршень, топит честного благородного Барышева, который хочет освободить страну от бандитов? Так?
Матадор промолчал.
— А ты знаешь, — продолжал Малыш, — что у честного благородного Барышева поларбуза зелёными в швейцарских банках? Знаешь, что он собирался съёбывать? Если бы его не уговорили в Кремль, он жил бы уже на берегу Женевского озера. А нелюбимый тобою генерал… он вкладывает свои кровавые деньги не в швейцарскую экономику, а в нашу. Сечёшь?
— В Акварель он их вкладывает…
— В минеральную воду он их вкладывает и в колбасу, между прочим.
— Я про это ничего не знаю, — сказал Матадор. — Мне плевать на всех этих кремлёвских козлов.
Малыш оживился.
— Так какого же хрена? Если там все козлы, так почему я не могу работать на того, кто больше платит?
— Потому что с этими новыми, с Барышевыми, жизнь становится цивильнее. И порядок будет — как у нас на Лубянке. А с твоими партийными мудоломами как был сплошной понос, так и продолжается… А Акварель? Что бы у нас началось, если бы Акварель…
— Ты рассуждаешь, как домохозяйка. Страшный и ужасный наркотик Акварель… Ни хера бы не началось. Не больше, чем с водки… А мои партийные мудоломы, между прочим, за то, чтобы Россия сильнее была. Мы ещё вместе с тобой Севастополь брать будем…
— Грузишь, как чеченский боевик, — нахмурился Матадор. — Есть война — есть работа.
— А ты? — удивился Малыш. — Ты-то где собираешься работать при Барышеве? В кремлёвском полку ангелов? Не будет такого полка.
— А депутат? Он ни в чём не виноват. А ты льёшь на него говно…
— А к трупу говно не липнет, Глеб. Трупу на говно насрать. Ты говоришь, ни в чём не виноват… Но он сам предлагал Барышеву бизнес на десятки миллиардов баксов… Глеб, когда человек лезет в такую игру, его поздно жалеть. Это профсоюз…
— Что?
— Профсоюз. Каждый должен знать опасности своей профессии. Лезешь в пекло — будь готов к пуле.
Малыш опять вскочил на ноги и расхаживал по камере, натыкаясь на стены.
— Репу разъебёшь, будешь так прыгать… Значков, Малыш, хотел легализации марихуаны. Того, о чём мечтают миллионы, которым надоело трястись над каждым косяком, потому что непонятно, где купить следующий. Которых любой мент ни за член собачий может сунуть в скворешник… А ты…
— Глеб, успокойся. Значков приблизил день легализации… Он теперь станет символом…
Матадор наконец поднялся. В глазах его вспыхнули недобрые огоньки.
— О символах заговорил? Учителя кинул и заговорил о символах?
Заскрежетал дверной засов, в двери замаячила встревоженная усатая голова.
— Брысь! — крикнул Малыш.
Голова исчезла. Матадор осёкся, снова лёг и отвернулся к стене.
— Буква «у», — торжественно-насмешливо протянул Малыш. — Учитель… Учитель мне говорил и тебе говорил, что мораль включается, пока ты выбираешь себе работу. А когда ты уже выбрал, то не задаёшь лишних вопросов.
Малыш помолчал, ожидая реакции Матадора. Реакции не последовало.
— Когда контора меня сдавала после этой кавказской истории, учитель согласился, чтобы меня сдали.
— Он не мог ничего поделать, — сказал Матадор. — Он переживал…
— Так и я не мог ничего поделать, — рассудительно сказал Малыш, — Вы меня сдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55