Он имел форму корабля, на котором делегаты ООН направлялись к берегам Африки. Трактор «Джон Дир» тянул его на платформе, в шесть раз превышающей по длине жилой трейлер на колесах. В программке, розданной гостям, сообщалось, что на изготовление этого торта ушло столько яиц, — точнее, яичных белков, сколько могут произвести за полгода три американские птицефермы, вместе взятые. Муки потребовалось пятнадцать тонн, сахара — семь. Торт держался на алюминиевом каркасе, а иначе его нижняя часть под весом верхушки спрессовалась бы в камень.
Надстройки на самом сладком корабле освещались настоящими лампами, а каждая из палуб была покрыта марципаном, приготовленным в Бельгии и Люксембурге.
Говорили, что выпечка торта стоила двести двенадцать тысяч долларов.
Его огромные составные части — секции корабля — было невозможно испечь в виде обычных коржей, и взбитое тесто пришлось вдувать с помощью сжатого воздуха в специально изготовленные формы. Дизайнеру, придумавшему и оформившему этот сюрприз, уплатили двадцать одну тысячу долларов — положенные десять процентов от стоимости реализованного проекта.
Торт появился на арене под звуки греческой мелодии. Между гигантским лайнером, прокладывающим себе путь к берегам Африки, и его сладкой копией была одна-единственная разница: на последней виднелись черные буквы высотой с сорокалетний дуб. Если не считать алюминиевого каркаса и осветительных приборов, пластмассовая надпись была единственной несъедобной частью торта. Когда торт ввезли на середину арены, черные буквы вспыхнули ярким светом, будто молния, несущая с небес послание богов, и все прочитали светящуюся надпись: СКУРАТИС.
Буквы сверкали и переливались, поражая изумленных зрителей. И тогда изо всех репродукторов раздался голос Аристотеля Тебоса. Он сказал:
— Этот величественный корабль прославит в веках имя моего друга Демосфена. Ему посвящен наш праздник, в его честь изготовлена невиданная копия корабля. Так пусть же будут неотделимы друг от друга на вечные времена корабль и его создатель! Отныне и впредь такие корабли будут называться кораблями класса «Скуратис». Эта честь по праву принадлежит Демосфену Скуратису, подарившему миру непревзойденное чудо.
Гром аплодисментов заглушил его последние слова. Римо взглянул на Аристотеля Тебоса: тот откинулся на спинку кресла, корчась от смеха.
Глава 15
— Ску-ра-тис! Ску-ра-тис! — скандировали зрители.
Крики, вначале негромкие, скоро были подхвачены всей огромной аудиторией. Их волна нарастала, поднимаясь до самого потолка. Казалось, это грохотало эхо, доносившееся снаружи, где за бортом дробились и разлетались высокие волны.
Кричать начали двое мужчин, сидевшие внизу, напротив центральной ложи, и, как заметны Римо, не спускавшие с нее глаз. Произнеся свою речь, Аристотель Тебос сделал им знак. Мужчины быстренько разделись и закричали из разных мест зала:
— Просим Скуратиса!
Поддержавшие их начали скандировать. Крики становились все громче, пока не слились в оглушительный рев. Теперь это была уже не просьба, а непреложное требование.
На смуглом лице Скуратиса отразилось смятение. Он взглянул на Тебоса, и тот ободряюще ему кивнул. Скуратис встал, подошел к переднему краю ложи и поднял руку, приветствуя собравшихся.
За его спиной Тебос снова подал знак тем двоим, внизу. И тотчас общий хор голосов перекрыли два голоса:
— Идите вниз! Разрежьте торт!
И все дружно подхватили:
— Раз-режь-те торт! Раз-режь-те торт!
Извинившись перед Еленой, Демосфен Скуратис кивнул в знак согласия и повернулся к выходу из ложи. Уже на ступеньках он оглянулся и жестами пригласил Тебоса составить ему компанию. Тот отрицательно покачал головой:
— Нет, Демо. Сегодня твой день. Иди!
Как только Скуратис покинул ложу, в нее заглянул какой-то человек с каменным лицом. Тебос взглянул на него вопросительно, и тот молча кивнул.
Тебос прошептал что-то Елене на ухо. Как ни шумно было в зале, Римо расслышал его слова. Секрет состоял в том, чтобы суметь сфокусировать свой слух, как фокусируется зрение. Если вам удастся сузить слуховой канал, направив его под нужным углом, то вы расслышите даже слабый шепот среди бури криков, потому что буря окажется за пределами восприятия.
— Я знал, что чистильщик обуви не устоит перед именинным тортом, — шепнул Тебос дочери. Он ждал от Елены одобрения, но дочь промолчала.
— Сейчас ты поедешь на яхту и пришлешь катер за мной, — сказал он.
— Я хочу остаться здесь, папа, — возразила Елена.
— Боюсь, что я не могу тебе этого позволить. Немедленно отправляйся на яхту.
Римо показалось, что Елена хотела сказать что-то, но передумала. Без лишних слов она встала с места и подошла к барьеру. Наклонившись вперед, она бросила последний взгляд на Скуратиса, направлявшегося к кораблю-торту с огромным серебряным ножом в руках. Потом она поднялась по закрытым ковром ступенькам к выходу из ложи. Ее осанка, упрямо вздернутый подбородок, особый блеск в глазах ясно говорили, что уезжать Елена не собирается. Она не хочет, как послушная дочь, вернуться на яхту.
Римо встал и вышел вслед за ней в коридор. Ее окружили телохранители.
— Вы мне не нужны, — недовольно сказала она. — Я найду дорогу сама.
Она сердито отстранила стражей и пошла по коридору.
Когда Елена миновала коридор, Римо пошел следом и увидел, что она спускается по лестнице вместо того, чтобы подняться к верхней палубе и сесть в лифт, ведущий к причалу.
Пройдя два лестничных пролета, Елена с уверенностью человека, выросшего в богатой семье, проложила себе дорогу сквозь густые толпы людей и встала в партере под нависавшей над ним главной ложей, невидимая для своего отца.
Ее глаза были устремлены на Скуратиса, приступившего к разрезанию торта. Почувствовав ее взгляд, он оторвался от этого занятия и улыбнулся ей, как человек, не сомневающийся в своих правах на нее, потом отсалютовал огромным серебряным ножом с прилипшими к нему кусочками крема.
Римо подошел к девушке.
— А кто-то говорил, что он всего лишь чистильщик обуви...
Она застыла от изумления.
— Вас это не касается!
— Папа будет расстроен вашим непослушанием.
— Я часто его расстраиваю. Думаю, что после сегодняшнего вечера он расстроится снова. И даже очень.
Она не отрывала глаз от Скуратиса и улыбнулась, перехватив его взгляд.
Вот и пойми этих женщин, подумал Римо. Она ненавидела Скуратиса всей душой. Он безобразен, как жаба. И вот, не угодно ли? Теперь она флиртует с ним и строит ему глазки, будто он — воплощение Геракла и Ахиллеса, вместе взятых.
— А как же прошлая ночь? — напомнил Римо.
— Что «прошлая ночь»? Она для меня ничего не значит, так же как и вы сами. Будьте добры, оставьте меня в покое!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37