Над водой раздался глубокий оглушительный рев.
С «Модока» ответили сигналом. При этих звуках Питт вдруг увидел, как Сэндекер сорвал с себя фуражку и по-детски, восторженно швырнул ее в небо. Раздался гудок «Монтерей Парк», к которому почти сразу присоединились «Альгамбра» и «Бомбергер». В считанные секунды воздух вокруг «Титаника» наполнился оглушительной какофонией сирен, сигналов и свиста. От избытка чувств на «Жюно» шарахнули в воздух из восьмидюймовой пушки.
Это был поистине незабываемый момент. Никто из присутствующих не испытывал прежде столь сильных эмоций, как в этот самый миг.
Питт впервые в жизни вдруг ощутил странное пощипывание в носу и непонятное помутнение в глазах, которое вдруг разрешилось двумя крупными каплями, неизвестно откуда капнувшими на щеки.
Глава 49
Опускавшееся солнце освещало верхушки деревьев.
На одной из скамеек в восточной части Потомак-парка сидел, удобно привалившись спиной, Джен Сигрем, на коленях которого лежал кольт. Разглядывая револьвер, имевший серийный номер 204783, Джен думал о том, что вот наконец и настало время поработать этому кольту, показать, на что именно он годен в работе. С нескрываемой любовью Сигрем провел пальцами по барабану, дулу, изящно выполненной рукоятке.
Самоубийство… Из всех вариантов, могущих как-то разрешить его сползание в область черной депрессии, этот казался Сигрему наилучшим. Сейчас он никак не мог ответить на вопрос, почему столь тривиальная мысль не пришла ему раньше. Так просто и так хорошо! И не придется просыпаться в слезах среди ночи, думая о том, что вся прежняя жизнь, по существу, была сплошным постыдным притворством, тем более унизительным, что многие годы напролет он упорно гнал от себя даже саму подобную мысль.
События последних нескольких месяцев, проходя перед мысленным взором, представлялись сейчас сплошным отчаянием. Самое ценное, что только было в его жизни — жена и «Сицилианский проект» — фактически более не существовали, поскольку Дана от него ушла, сделав их супружество насмешкой, а что касается «Сицилианского проекта», то никто иной, как Президент Соединенных Штатов по каким-то ему одному ведомым соображениям принял решение передать русским фрагменты информации, связанной с проводимыми работами. С точки зрения Сигрема, это был ненужный и ничем не оправданный риск, ставящий под вопрос претворение всего уникального проекта.
Адмирал Сэндекер доверительно сообщил о том, что среди специалистов, занятых спасением «Титаника», наводятся двое русских агентов. Уже тот факт, что ЦРУ официально обратилось к адмиралу с просьбой не вмешиваться в шпионскую игру с русскими, по мнению
Сигрема, должно было быть расценено как очередной гвоздь в крышку гроба «Сицилианского проекта». Одного из ведущих специалистов НУМА уже убили, а этим утром по каналам спецсвязи из штаб-квартиры Агентства пришло сообщение о том, что одна из подводных лодок, участвовавших в спасательной операции, попала в капкан и что шансы на спасение команды весьма невелики. Скорее всего, кто-то весьма влиятельный саботирует «Сицилианский проект». У Сэндекера на сей счет и сомнений не было. Расстроенный мозг Сигрема легко укладывал одну неудачу рядом с другой, получая неразличимый для других, вполне отчетливый рисунок. Можно считать, что «Сицилианский проект» погублен, а если так, что же мешает Сигрему погубить в такой ситуации себя?! В тот самый момент, когда Сигрем осторожным движением снял кольт с предохранителя, на него упала чья-то тень, и мягкий, вполне дружеский по тону голос сказал:
— Скажите, а вам не кажется, что убивать себя в такой чудесный день как-то даже неловко?
Питер Джонс сверху вниз смотрел на Сигрема.
Питер Джонс вышел на свой обычный моцион. Он шел вдоль дорожки, расположенной параллельно Охайо-драйв, когда в глаза бросилась одинокая фигура сидящего на скамейке мужчины. Сначала полицейский подумал, что это самый обыкновенный пьянчуга, принявший свои законные триста пятьдесят на грудь и теперь тихо балдеющий на солнышке. Была даже мысль пригласить бедолагу в участок, но полицейский от этой мысли отказался, посчитав, что затраченные усилия окажутся во всех смыслах зряшными. Предъявить этому парню нечего, и, стало быть, через двадцать четыре часа его придется отпустить с миром на все четыре стороны. А прежде, подумал Джонс, придется составить целый ворох протоколов и всякой прочей сопутствующей документации. Уйма писанины — и все это ради чего? Однако что-то в облике сидящего мужчины показалось странным: не вполне он походил на одичавшего бедолагу.
Осторожно, стараясь не привлечь раньше времени к себе внимание, полицейский обошел большой вяз, росший неподалеку от скамейки, неслышно подошел и встал сзади, в полушаге от мужчины. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что подозрения полицейского были отнюдь не напрасными. Покрасневшие глаза человека и несвежее лицо в сочетании с помятой одеждой кого угодно могли сбить с толку, а сутулая спина и опущенные плечи «а-ля вечный неудачник» лишь усиливали первоначальное впечатление. Однако в облике мужчины были различные не особенно бросающиеся в глаза мелочи, которые разрушали версию о безвредном алкаше. Например, и полицейский сразу же обратил на это внимание, у мужчины были хорошо начищенные ботинки и дорогой, некогда тщательно выглаженный костюм. Лицо оказалось выбрито самым что ни на есть тщательным образом, ногти подстрижены и аккуратно обработаны. А в довершение всего — пушка, лежавшая на коленях.
Сигрем поднял голову и посмотрел в лицо чернокожего полицейского офицера. Вместо выражения брезгливой скуки лицо полицейского выражало искреннее сочувствие.
— Не торопитесь ли вы с выводами? — спросил Сигрем.
— Старик, если бы мне пришлось приводить классический пример того, что являет собой состояние суицидальной депрессии, я бы в качестве живого экспоната взял тебя. — Джонс рукой обозначил свое желание присесть рядом. — Вы позволите рядом с вами?
— Зачем спрашивать? Это муниципальная собственность, — без всякого воодушевления сказал Сигрем.
Джон тактично уселся в метре от Сигрема, отвалился на спинку, удобно вытянул перед собой ноги, а руки положил на колени, чтобы придать себе как можно более миролюбивый вид, несколько разрушаемый видом тяжелого табельного оружия, висевшего на бедре.
— Знаете, если уж я решил бы уйти из жизни, то выбрал бы ноябрь, вот уж, поистине, самый паршивый месяц, — вкрадчиво и как-то даже раздумчиво сказал Джонс. — Апрель — мой самый любимый месяц. Тут тебе травка, листики, цветы распускаются — красота да и только. А вот придет ноябрь, начнут задувать эти голодные ветра, которые пробирают до костей, как ни пытайся укутаться… А небо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
С «Модока» ответили сигналом. При этих звуках Питт вдруг увидел, как Сэндекер сорвал с себя фуражку и по-детски, восторженно швырнул ее в небо. Раздался гудок «Монтерей Парк», к которому почти сразу присоединились «Альгамбра» и «Бомбергер». В считанные секунды воздух вокруг «Титаника» наполнился оглушительной какофонией сирен, сигналов и свиста. От избытка чувств на «Жюно» шарахнули в воздух из восьмидюймовой пушки.
Это был поистине незабываемый момент. Никто из присутствующих не испытывал прежде столь сильных эмоций, как в этот самый миг.
Питт впервые в жизни вдруг ощутил странное пощипывание в носу и непонятное помутнение в глазах, которое вдруг разрешилось двумя крупными каплями, неизвестно откуда капнувшими на щеки.
Глава 49
Опускавшееся солнце освещало верхушки деревьев.
На одной из скамеек в восточной части Потомак-парка сидел, удобно привалившись спиной, Джен Сигрем, на коленях которого лежал кольт. Разглядывая револьвер, имевший серийный номер 204783, Джен думал о том, что вот наконец и настало время поработать этому кольту, показать, на что именно он годен в работе. С нескрываемой любовью Сигрем провел пальцами по барабану, дулу, изящно выполненной рукоятке.
Самоубийство… Из всех вариантов, могущих как-то разрешить его сползание в область черной депрессии, этот казался Сигрему наилучшим. Сейчас он никак не мог ответить на вопрос, почему столь тривиальная мысль не пришла ему раньше. Так просто и так хорошо! И не придется просыпаться в слезах среди ночи, думая о том, что вся прежняя жизнь, по существу, была сплошным постыдным притворством, тем более унизительным, что многие годы напролет он упорно гнал от себя даже саму подобную мысль.
События последних нескольких месяцев, проходя перед мысленным взором, представлялись сейчас сплошным отчаянием. Самое ценное, что только было в его жизни — жена и «Сицилианский проект» — фактически более не существовали, поскольку Дана от него ушла, сделав их супружество насмешкой, а что касается «Сицилианского проекта», то никто иной, как Президент Соединенных Штатов по каким-то ему одному ведомым соображениям принял решение передать русским фрагменты информации, связанной с проводимыми работами. С точки зрения Сигрема, это был ненужный и ничем не оправданный риск, ставящий под вопрос претворение всего уникального проекта.
Адмирал Сэндекер доверительно сообщил о том, что среди специалистов, занятых спасением «Титаника», наводятся двое русских агентов. Уже тот факт, что ЦРУ официально обратилось к адмиралу с просьбой не вмешиваться в шпионскую игру с русскими, по мнению
Сигрема, должно было быть расценено как очередной гвоздь в крышку гроба «Сицилианского проекта». Одного из ведущих специалистов НУМА уже убили, а этим утром по каналам спецсвязи из штаб-квартиры Агентства пришло сообщение о том, что одна из подводных лодок, участвовавших в спасательной операции, попала в капкан и что шансы на спасение команды весьма невелики. Скорее всего, кто-то весьма влиятельный саботирует «Сицилианский проект». У Сэндекера на сей счет и сомнений не было. Расстроенный мозг Сигрема легко укладывал одну неудачу рядом с другой, получая неразличимый для других, вполне отчетливый рисунок. Можно считать, что «Сицилианский проект» погублен, а если так, что же мешает Сигрему погубить в такой ситуации себя?! В тот самый момент, когда Сигрем осторожным движением снял кольт с предохранителя, на него упала чья-то тень, и мягкий, вполне дружеский по тону голос сказал:
— Скажите, а вам не кажется, что убивать себя в такой чудесный день как-то даже неловко?
Питер Джонс сверху вниз смотрел на Сигрема.
Питер Джонс вышел на свой обычный моцион. Он шел вдоль дорожки, расположенной параллельно Охайо-драйв, когда в глаза бросилась одинокая фигура сидящего на скамейке мужчины. Сначала полицейский подумал, что это самый обыкновенный пьянчуга, принявший свои законные триста пятьдесят на грудь и теперь тихо балдеющий на солнышке. Была даже мысль пригласить бедолагу в участок, но полицейский от этой мысли отказался, посчитав, что затраченные усилия окажутся во всех смыслах зряшными. Предъявить этому парню нечего, и, стало быть, через двадцать четыре часа его придется отпустить с миром на все четыре стороны. А прежде, подумал Джонс, придется составить целый ворох протоколов и всякой прочей сопутствующей документации. Уйма писанины — и все это ради чего? Однако что-то в облике сидящего мужчины показалось странным: не вполне он походил на одичавшего бедолагу.
Осторожно, стараясь не привлечь раньше времени к себе внимание, полицейский обошел большой вяз, росший неподалеку от скамейки, неслышно подошел и встал сзади, в полушаге от мужчины. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что подозрения полицейского были отнюдь не напрасными. Покрасневшие глаза человека и несвежее лицо в сочетании с помятой одеждой кого угодно могли сбить с толку, а сутулая спина и опущенные плечи «а-ля вечный неудачник» лишь усиливали первоначальное впечатление. Однако в облике мужчины были различные не особенно бросающиеся в глаза мелочи, которые разрушали версию о безвредном алкаше. Например, и полицейский сразу же обратил на это внимание, у мужчины были хорошо начищенные ботинки и дорогой, некогда тщательно выглаженный костюм. Лицо оказалось выбрито самым что ни на есть тщательным образом, ногти подстрижены и аккуратно обработаны. А в довершение всего — пушка, лежавшая на коленях.
Сигрем поднял голову и посмотрел в лицо чернокожего полицейского офицера. Вместо выражения брезгливой скуки лицо полицейского выражало искреннее сочувствие.
— Не торопитесь ли вы с выводами? — спросил Сигрем.
— Старик, если бы мне пришлось приводить классический пример того, что являет собой состояние суицидальной депрессии, я бы в качестве живого экспоната взял тебя. — Джонс рукой обозначил свое желание присесть рядом. — Вы позволите рядом с вами?
— Зачем спрашивать? Это муниципальная собственность, — без всякого воодушевления сказал Сигрем.
Джон тактично уселся в метре от Сигрема, отвалился на спинку, удобно вытянул перед собой ноги, а руки положил на колени, чтобы придать себе как можно более миролюбивый вид, несколько разрушаемый видом тяжелого табельного оружия, висевшего на бедре.
— Знаете, если уж я решил бы уйти из жизни, то выбрал бы ноябрь, вот уж, поистине, самый паршивый месяц, — вкрадчиво и как-то даже раздумчиво сказал Джонс. — Апрель — мой самый любимый месяц. Тут тебе травка, листики, цветы распускаются — красота да и только. А вот придет ноябрь, начнут задувать эти голодные ветра, которые пробирают до костей, как ни пытайся укутаться… А небо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125