— Ска…за…ли: неиз…ле…чимо.
Брешут дерьмовые эскулапы, яростно подумал Сидякин! Перетопленное сальце, свежий деревенский воздух, парное молочко, настоящпее, а не сурогатное, сливочное маслице кого угодно спасут. Никакая болячка не устоит против этих «лекарств». Сводить бы больного к местной знахарке, вдруг исправятся покареженные легкие, придут в норму.
Он уже поднялся, собираясь пригласить сына в дом, но на крыльцо выбрался Ефимка. Отбиваясь пухлыми ручонками от преследующей его няньки, заливисто хохотал.
— Мой… сын?
Желание приголубить туберкулезника исчезло.
— Нет, мой внук! — жестко, с угрозой в голосе, прогудел Сидякин. — Забудь про отцовство! — приказал он.
Помолчали.
Доходяга закашлялся, прикрыл рот носовым платком. Когда отнял его, стали видны пятна крови. Наверно, врачи все же правы, решил Сидякин. Последняя стадия, вряд ли больной зек протянет еще пару месяцев.
Настька, наконец, поймала шалуна, унесла его в избу.
— Где живешь? — дождавшись окончания кашля и немного успокоившись, спросил Прохор.
Марк потер впалую грудь, невесело усмехнулся.
— При…ехал в Моск…ву и сра…зу к тебе. Боль…ше неку…да.
Прохору припомнилась библейская притча об отце, принявшем преступного своего сына. А ведь Марк ни в чем перед ним не провинился, скорее он провинился перед сыном, когда, с подачи Семенчука, толкнул его на скользкую дорожку попрошайничества и грабежей.
Кто перед кем должен виниться?
Эх, ежели бы между отцом и сыном не стоял розовощекий малыш!
Позволь туберкулезнику жить вместе с Ефимкой — заразит мальчишку, преждевременно сведет его в могилу. Разве можно допустить такое?
— Хотел спросить, где жить собираешься?
В обыденном вопросе — ответ на возможную фразу Марка: у тебя. Доходяга отлично понял это. Тяжело поднялся, вскинул на плечо невесомую котомку и, привычно пошатываясь, двинулся к калитке. Видимо, он все еще надеялся на отцовское чувство Сидякина — шел медленно, часто оглядываясь.
— Подожди!
Марк остановился. Радостная улыбка искривила тонкие губы, скупая слеза пробежала по впалой щеке.
Прохор подошел, протянул сыну тонкую стопку червонцев.
— Это тебе на первое время. Не вздумай возвращаться в подвал — живи у матери. Сюда не приезжай, понадобишься — найду.
— Спа…сибо, ба…тяня, — разочарованно проскрипел Марк. — Все сде…лаю, как ве…лишь.
Пока он ожидал на остановке автобус, Сидякин не уходил в избу — опершись на плетень, не сводил с покачивающегося сына жалеющего взгляда.
Ничего страшного не произошло, уговаривал он сам себя, Галилея охотно приютит больного сына, сделает все для его выздоровления. А отец время от времени будет подбрасывать денежки. Все образуется, все войдет в норму.
Когда Прохор, проводив автобус, наконец, вошел на кухню и расположился за столом, Ефимка забрался к нему на колени, что-то засюсюкал, запел.
— Проводил сынка? — без привычной веселости спросил Семенчук. — Хотя бы накормил страдальца.
— Мать накормит и обогреет, — жестко ответил Сидякин, целуя розовые щечки внука. — На то она и мать.
— Душа у тебя, кореш, из танковой брони изготовлена, — осуждающе покачал патлатой головой артиллерист. — Страшный ты человек…
Сам не представляешь, какой я страшный, подумал старшина. И никогда не узнаешь…
Субботнее утро — светлое, солнечное. Семенчук поднялся рано, постукивая протезом, забегал по избе. Сидякин грузно ворочался на постели, громко охал, изображал недомогание.
— Что с тобой, дружан? — заглянул в боковушку Федор. — Корсет расклеился или голова разболелась?
— Скверно себя чувствую. Суставы ломит — спасу нет.
— Ништяк, кореш, попаришься в баньке, попрыгаешь на жирной Симке — все болячки пройдут… Настька, жрать охота, а ты отсыпаешься! — заорал Семенчук, заглядывая в «девичий теремок». — Поджарь картоху, ленивица! Потом сготовь баньку, днем попаримся, вечером пойдем гостевать.
Невыспавшаяся девка в ответ что-то пробурчала, подватила Ефимку и подалась к рукомойнику, висящему во дворе. Малыш болтал ножками, что-то лепетал.
Наверно, просится к дедуле, умиленно подумал Прохор, тоже выходя из избы с полотенцем, перекинутом через плечо. Кроха еще неразумная, а понимает что к чему, сознает, кто его любит, а кто равнодушен.
Как всегда, завтрак прошел весело. Ефимка сидит на коленях деда, болтает ножками, тычет пальцем в ноздрю Сидякина, заливисто смеется. Федор тоже улыбается, сыпет шутками-прибаутками.
— Все люди как люди, — ворчит Настька. За общим столом сидеть бабе не положено — устроилась возле печи. — Парятся вечером, перед ужином, а вы что удумали — днем! Все не по людски.
— Кому сказано — перед обедом, — увещевал Федька ворчливую хозяйку. — Опосля малость подремлем и подадимся жарить баб. Ну чего скривилась? Мужики мы аль не мужики?
— Постыдились бы такое говорить при ребеночке! Стыдобушка!
Настька быстро перемыла посуду, прошлась веником по полу, смахнула со стола крошки и побежала на край огорода к вросшей в землю древней бане.
— А мы с тобой, герой-старшина, в погреб, — таинственно прошептал Федька, косясь на приоткрытую дверь. — Оглядим наше богатство.
— Зачем? — удивился Прохор. — Только вчера проверяли.
— Проверяли да не так… Сичас выберем подарунчики для шлюшонок. Глядишь, крепче станут обнимать.
Знакомый процесс вскрытия захоронки. При виде семерых горшков у Прохора зачесались руки — удавить проклятого компаньона, самому перещупать золотые безделушки, погладить камушки… Нельзя, никак нельзя, не то вместо богатства отвалят лягавые годков пятнадцать за решеткой. Заставил себя успокоиться.
— Лучше бы, конечное дело, презентовать бабам по золотому члену с алмазными яйцами, — веселился Федька, то и дело повторяя излюбленное присловье. — Да вот беда — нету таких украшений. Придется енти сережки, — покачал на мозолистой ладони золотые серьги с вкрапленными в них бриллиантами. — Или бусы? Разные ожерелья да камеи — не для деревни, засмеют… Как думаешь, кореш?
Прохор безразлично пожал плечами.
— Значится, Фекле — сережки, Симке — бусы. Все, дружан, пошли отседова, как бы Настька не засекла.
Привалив плиту, для большей надежности прикатили к ней кадушки с соленьями, на них взвалили разную хурду-мурду. Выбрались на волю. Во время — по огородной тропке спешила Настька, за ней, переваливаясь с боку на бок — Ефимка.
— Все, мужики, берите бельишко и бегите в баньку. Знатно мы с малышом натопили ее!
В крохотной раздевалке Семенчук, по прежнему балагуря, скинул исподнее, затолкал его в специально поставленную корзину. Придерживаясь за стены, запрыгал на одной ноге в парилку.
— Молоток наша девка, знает, как угодить мужикам. Оженился бы, дак ведь не согласится — стар для нее… Пошли, Прошка, разоблачу тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126