то, что она испытывала, просто пересекая по диагонали свой скользкий от раскисшей глины двор, намного превосходило все переживания, которые можно было купить за деньги.
Миновав свой подъезд, Катя направилась к соседнему. Старенькой кремовой “волги” на стоянке перед домом не было, что означало, как минимум, пятьдесят процентов успеха — Степанцовых-старших, судя по всему, не было дома, а были они, скорее всего, на гастролях, как обычно в это время года. Оставалось только убедиться в том, что Степанцов-младший пребывает дома и что он там один. В просторном вестибюле Катя заглянула в почтовый ящик Степанцовых. Там было пусто, значит, дома кто-то все-таки был.
Степанцовы жили на третьем этаже, поэтому лифт Катя проигнорировала. Уже на площадке между первым и вторым этажами она услышала переливчатые трели флейты — Алеша Степанцов развлекался, имитируя перебранку двух старух.
Катя остановилась перед дверью, из-за которой доносились эти звуки, и нажала кнопку звонка. За дверью раздалось заливистое соловьиное щелканье, флейта взвизгнула и замолчала на середине сердитой реплики, и Алеша Степанцов открыл дверь, как всегда, даже и не подумав спросить, кто там, или хотя бы посмотреть в глазок.
Он остановился на пороге, близоруко щурясь — в последние годы у него сильно ухудшилось зрение, — по-прежнему ангелоподобный, длинноволосый, просто мечта любого гомосексуалиста (Кате, между прочим, порой казалось, что так оно и есть на самом деле). Одет он был по обыкновению в сильно растянутый свитер без ворота и разваливающиеся от старости, но очень чистые джинсы. Флейта, конечно же, тоже была здесь: торчала у него из под мышки, как градусник.
— Привет, — сказала Катя.
— А, Катюша, — узнав, сказал он без удивления. — Заходи. Чаю выпьешь?
Чаю Кате не хотелось. С куда большим удовольствием она сейчас хватила бы стакан — именно стакан, а не какую-нибудь рюмку! — обыкновенной водки, но Алеша был бы неприятно удивлен, да и потом, ей сегодня необходима была ясная голова, поэтому она сказала:
— С удовольствием, — и вслед за хозяином прошла в безукоризненно чистую и обставленную по последнему слову техники кухню. Здесь она предусмотрительно поспешила занять место в углу у окна, из которого открывался прекрасный вид на прилегающую улицу и на устье бетонного ущелья. Наблюдательный пункт был оборудован. Теперь оставалось только попивать прекрасно заваренный цейлонский чай, неторопливо беседовать с Алешей Степанцовым, слушать Дебюсси, от которого, откровенно говоря, у Кати сводило скулы и начинала болеть голова, смотреть в окно и ждать.
Алеша поставил на газ сверкающий хромированным покрытием чайник, сполоснул заварник горячей водой и стал выставлять на стол чашки, блюдца, вазочки для варенья и прочие сопутствующие грамотному чаепитию причиндалы — в семье Степанцовых чай всегда пили грамотно и со вкусом, превращая каждое чаепитие в ритуал, изобилующий протокольными тонкостями. За нарушение протокола, впрочем, никого не наказывали и даже не осуждали. Здесь всегда было уютно, и Катя любила время от времени заглянуть сюда и погреться возле их семейного очага.
— Кури, если хочешь, — сказал Алеша, придвигая к ней отмытую до скрипа хрустальную пепельницу.
Катя благодарно кивнула и закурила, стараясь пускать дым в сторону. Когда Алеша ставил на стол сахарницу, натянувшийся рукав свитера обнажил его правое запястье, и Катя улыбнулась, увидев на нем старенький компас, подаренный Алеше геологами.
— Слушай, — спросила она, — а ты и на концерты ходишь с компасом?
Алеша улыбнулся.
— С тобой что-то произошло? — спросил он вместо ответа. — Что-то нехорошее?
— Погода нынче отвратная, — невпопад сказала Катя. Подумать было страшно: рассказать Алеше с его флейтой и умеренным буддизмом обо всем, что с ней произошло за последние несколько дней. Да он бы, наверное, и не поверил. Хотя нет, неправда, Алеша бы поверил. Поверил бы и не стал осуждать — он никогда и никого не осуждает, он всех жалеет и старается помочь, этакий дон Кихот, нанюхавшийся восточной философии. Именно поэтому его и нельзя посвящать в это дело — он непременно полезет помогать и непременно погибнет. И потом, было еще одно обстоятельство, безмерно удивившее Катю: ей, оказывается, было стыдно рассказывать Алеше о своих смертоубойньгх подвигах. Именно ему и именно здесь, в этой сверкающей чистотой кухне. Катя вдруг показалась себе невообразимо грязной снаружи и внутри, и ей пришлось до хруста стиснуть зубы, чтобы опять не разнюниться.
— Осень, — вежливо ответил Алеша и отвернулся к плите, где уже начал интимно посапывать чайник. Он был деликатным мальчиком, этот Алеша Степанцов, и никогда не лез в чужие дела.
— Можно, я у тебя часок посижу? — спросила Катя у его спины, ссутуленной над заварочным чайником. — Или я помешала?
— Сиди, конечно, — не оборачиваясь, сказал Алеша. — Я тебя сто лет не видел, соскучился.
— Я тоже, — машинально сказала Катя и с удивлением поняла, что это правда. Чувство, охватившее ее сейчас, было сродни ностальгии, словно она сидела не здесь, а где-нибудь на Марсе и смотрела на Землю в сверхмощный телескоп. И даже не на Марсе, а на каком-нибудь движущемся по кометной орбите обломке скалы, неотвратимо несущем ее мимо этой уютной кухни куда-то в черную безграничную пустоту, откуда нет возврата. Она поспешно затянулась сигаретой, обожгла себе губы и закашлялась, но это вернуло ее на землю — по крайней мере, на время, необходимое для того, чтобы попить чаю. Она покосилась на Алешу, но тот невозмутимо заваривал чай, делая вид, что ничего не заметил. Кате опять стало неловко.
Алеша разлил по чашкам курящийся ароматным паром чай и торжественно выставил на середину стола вазочку с вареньем.
— Ой, — совершенно искренне всплеснула руками Катя, — неужели земляничное?
— Фирма веников не вяжет, — ответил Алеша в совершенно нетипичной для него манере, так что Катя, не удержавшись, прыснула в чашку. Алеша тоже рассмеялся, и обстановка на кухне сразу стала непринужденной и весьма близкой к обычной для степанцовских чаепитий атмосфере всеобщей дружелюбной расслабленности. Степанцев-старший, помнится, называл это релаксацией и немедленно после этого начинал интеллигентно хватать за бока супругу, ничуть не стесняясь присутствием посторонних.
Впрочем, иллюзия быстро развеялась, потому что, бросив очередной взгляд в окно, Катя обнаружила внизу на тротуаре знакомую фигуру, нелепо перекосившуюся под тяжестью большого фотографического кофра из дорогой кожи. Фигура тоскливо топталась среди луж, бросая по сторонам скучающие взгляды — ей явно не терпелось убраться отсюда подальше. Представление начиналось, и Катя испытала мрачное удовлетворение, углядев поодаль двое подъехавших цугом “Жигулей” с забрызганными грязью номерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Миновав свой подъезд, Катя направилась к соседнему. Старенькой кремовой “волги” на стоянке перед домом не было, что означало, как минимум, пятьдесят процентов успеха — Степанцовых-старших, судя по всему, не было дома, а были они, скорее всего, на гастролях, как обычно в это время года. Оставалось только убедиться в том, что Степанцов-младший пребывает дома и что он там один. В просторном вестибюле Катя заглянула в почтовый ящик Степанцовых. Там было пусто, значит, дома кто-то все-таки был.
Степанцовы жили на третьем этаже, поэтому лифт Катя проигнорировала. Уже на площадке между первым и вторым этажами она услышала переливчатые трели флейты — Алеша Степанцов развлекался, имитируя перебранку двух старух.
Катя остановилась перед дверью, из-за которой доносились эти звуки, и нажала кнопку звонка. За дверью раздалось заливистое соловьиное щелканье, флейта взвизгнула и замолчала на середине сердитой реплики, и Алеша Степанцов открыл дверь, как всегда, даже и не подумав спросить, кто там, или хотя бы посмотреть в глазок.
Он остановился на пороге, близоруко щурясь — в последние годы у него сильно ухудшилось зрение, — по-прежнему ангелоподобный, длинноволосый, просто мечта любого гомосексуалиста (Кате, между прочим, порой казалось, что так оно и есть на самом деле). Одет он был по обыкновению в сильно растянутый свитер без ворота и разваливающиеся от старости, но очень чистые джинсы. Флейта, конечно же, тоже была здесь: торчала у него из под мышки, как градусник.
— Привет, — сказала Катя.
— А, Катюша, — узнав, сказал он без удивления. — Заходи. Чаю выпьешь?
Чаю Кате не хотелось. С куда большим удовольствием она сейчас хватила бы стакан — именно стакан, а не какую-нибудь рюмку! — обыкновенной водки, но Алеша был бы неприятно удивлен, да и потом, ей сегодня необходима была ясная голова, поэтому она сказала:
— С удовольствием, — и вслед за хозяином прошла в безукоризненно чистую и обставленную по последнему слову техники кухню. Здесь она предусмотрительно поспешила занять место в углу у окна, из которого открывался прекрасный вид на прилегающую улицу и на устье бетонного ущелья. Наблюдательный пункт был оборудован. Теперь оставалось только попивать прекрасно заваренный цейлонский чай, неторопливо беседовать с Алешей Степанцовым, слушать Дебюсси, от которого, откровенно говоря, у Кати сводило скулы и начинала болеть голова, смотреть в окно и ждать.
Алеша поставил на газ сверкающий хромированным покрытием чайник, сполоснул заварник горячей водой и стал выставлять на стол чашки, блюдца, вазочки для варенья и прочие сопутствующие грамотному чаепитию причиндалы — в семье Степанцовых чай всегда пили грамотно и со вкусом, превращая каждое чаепитие в ритуал, изобилующий протокольными тонкостями. За нарушение протокола, впрочем, никого не наказывали и даже не осуждали. Здесь всегда было уютно, и Катя любила время от времени заглянуть сюда и погреться возле их семейного очага.
— Кури, если хочешь, — сказал Алеша, придвигая к ней отмытую до скрипа хрустальную пепельницу.
Катя благодарно кивнула и закурила, стараясь пускать дым в сторону. Когда Алеша ставил на стол сахарницу, натянувшийся рукав свитера обнажил его правое запястье, и Катя улыбнулась, увидев на нем старенький компас, подаренный Алеше геологами.
— Слушай, — спросила она, — а ты и на концерты ходишь с компасом?
Алеша улыбнулся.
— С тобой что-то произошло? — спросил он вместо ответа. — Что-то нехорошее?
— Погода нынче отвратная, — невпопад сказала Катя. Подумать было страшно: рассказать Алеше с его флейтой и умеренным буддизмом обо всем, что с ней произошло за последние несколько дней. Да он бы, наверное, и не поверил. Хотя нет, неправда, Алеша бы поверил. Поверил бы и не стал осуждать — он никогда и никого не осуждает, он всех жалеет и старается помочь, этакий дон Кихот, нанюхавшийся восточной философии. Именно поэтому его и нельзя посвящать в это дело — он непременно полезет помогать и непременно погибнет. И потом, было еще одно обстоятельство, безмерно удивившее Катю: ей, оказывается, было стыдно рассказывать Алеше о своих смертоубойньгх подвигах. Именно ему и именно здесь, в этой сверкающей чистотой кухне. Катя вдруг показалась себе невообразимо грязной снаружи и внутри, и ей пришлось до хруста стиснуть зубы, чтобы опять не разнюниться.
— Осень, — вежливо ответил Алеша и отвернулся к плите, где уже начал интимно посапывать чайник. Он был деликатным мальчиком, этот Алеша Степанцов, и никогда не лез в чужие дела.
— Можно, я у тебя часок посижу? — спросила Катя у его спины, ссутуленной над заварочным чайником. — Или я помешала?
— Сиди, конечно, — не оборачиваясь, сказал Алеша. — Я тебя сто лет не видел, соскучился.
— Я тоже, — машинально сказала Катя и с удивлением поняла, что это правда. Чувство, охватившее ее сейчас, было сродни ностальгии, словно она сидела не здесь, а где-нибудь на Марсе и смотрела на Землю в сверхмощный телескоп. И даже не на Марсе, а на каком-нибудь движущемся по кометной орбите обломке скалы, неотвратимо несущем ее мимо этой уютной кухни куда-то в черную безграничную пустоту, откуда нет возврата. Она поспешно затянулась сигаретой, обожгла себе губы и закашлялась, но это вернуло ее на землю — по крайней мере, на время, необходимое для того, чтобы попить чаю. Она покосилась на Алешу, но тот невозмутимо заваривал чай, делая вид, что ничего не заметил. Кате опять стало неловко.
Алеша разлил по чашкам курящийся ароматным паром чай и торжественно выставил на середину стола вазочку с вареньем.
— Ой, — совершенно искренне всплеснула руками Катя, — неужели земляничное?
— Фирма веников не вяжет, — ответил Алеша в совершенно нетипичной для него манере, так что Катя, не удержавшись, прыснула в чашку. Алеша тоже рассмеялся, и обстановка на кухне сразу стала непринужденной и весьма близкой к обычной для степанцовских чаепитий атмосфере всеобщей дружелюбной расслабленности. Степанцев-старший, помнится, называл это релаксацией и немедленно после этого начинал интеллигентно хватать за бока супругу, ничуть не стесняясь присутствием посторонних.
Впрочем, иллюзия быстро развеялась, потому что, бросив очередной взгляд в окно, Катя обнаружила внизу на тротуаре знакомую фигуру, нелепо перекосившуюся под тяжестью большого фотографического кофра из дорогой кожи. Фигура тоскливо топталась среди луж, бросая по сторонам скучающие взгляды — ей явно не терпелось убраться отсюда подальше. Представление начиналось, и Катя испытала мрачное удовлетворение, углядев поодаль двое подъехавших цугом “Жигулей” с забрызганными грязью номерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94