Это были увлекательные, блестящие по форме рассказы, из которых мы поняли, что настоящий режиссер — это не только талант, не только профессия, но и личность. Быть режиссером — значит культивировать в себе личность. Мы все были влюблены в Ромма. Впрочем, нет. Влюблены — это не то слово. Мы были счастливы оттого, что встретились с человеком такой значительности и такой красоты.
Когда уходили из аудитории, кто-то из студентов спросил его:
— Михаил Ильич, каким главным качеством должен обладать кинорежиссер?
Михаил Ильич улыбнулся:
— Когда-то Сергею Михайловичу Эйзенштейну задали аналогичный вопрос: каким качеством должен обладать кинематографический режиссер? Он, не задумываясь, ответил: «Бычьим здоровьем!»
— А вы как считаете?
— Я с ним совершенно согласен.
Все мы весело смеялись, видя в этом ответе лишь шутку. Смеялся и я. То, что я сам не обладаю бычьим здоровьем, казалось мне тогда несущественным. Однако вскоре я понял, как много истины заключалось в этих словах.
Вероятно, я бы не стал режиссером, если бы не Михаил Ильич Ромм.
Осколки снаряда, которыми я, как уже рассказал выше, был тяжело ранен на фронте, вновь и вновь давали о себе знать. Но я храбрился, пока однажды — в который раз, и теперь уже прямо со съемки своего дипломного фильма — не угодил в госпиталь. Когда же после лечения я вернулся в институт, чтобы продолжить прерванную работу, оказалось, что наши декорации давно сломаны, а на их месте стоят другие; актеры получили приглашения и разъехались на свои съемки, группа давно расформирована. Продолжать работу негде, не с кем и не на что.
— Все кончено, — сказали мне на учебной киностудии. — Поезд давно ушел!
— Что же мне делать?
— Обратитесь в деканат.
В деканате только разводили руками.
А к этой беде прибавилась еще одна. Чтобы содержать семью, я устроился руководить коллективом самодеятельности. Но из-за болезни потерял и эту работу. Беда не ходит в одиночку — отворяй ворота.
Чтобы расплатиться с долгами, я продал свою шинель и стал искать другой заработок. Больше продавать было нечего.
И вдруг — телеграмма из Белгорода-Днестровского. От Михаила Ильича Ромма. Он приглашает меня на картину своим ассистентом. Если я согласен, то должен явиться на «Мосфильм» к заместителю директора съемочной группы Оганесову для оформления документов и получения билета до места съемок.
Согласен ли я? Да я чуть не задохнулся от счастья! Работать с Михаилом Ильичом, наблюдать его на съемках, учиться у него, к тому же еще и получать зарплату — это было каким-то чудом. Об этом я мечтать не мог! Не раздумывая ни минуты, я отправился на «Мосфильм». По дороге меня охватили сомнения. А вдруг это чей-то розыгрыш? Приеду к Оганесову, а тот обо мне и слыхом не слыхивал. Мне стало жутковато.
Но Оганесов принял меня любезно, быстро оформил документы, и в тот же день я выехал в Белгород-Днестровский, где на территории старинной крепости Аккерман Михаил Ильич снимал эпизоды своего фильма «Адмирал Ушаков».
От администратора, который встретил меня на вокзале и привез на съемочную площадку, я успел узнать, как получилось, что Михаил Ильич решил пригласить меня на работу. В его картине снимался актер Павел Шпрингфельд. Михаил Ильич знал, что он участвовал в съемках моей дипломной короткометражки, и поинтересовался, как идут наши дела, а Шпрингфельд рассказал ему о моих злоключениях.
Взять меня на работу было непросто — дирекция «Мосфильма» отказывалась дать дополнительную штатную единицу, но Михаил Ильич настаивал на своем и в конце концов добился разрешения пригласить меня на договор.
Я был бесконечно благодарен Ромму.
— Хорошо, что приехали! — сказал Михаил Ильич, когда я подошел к нему, и тут же представил меня операторам. — Это Гриша Чухрай, мой ученик.
Я хотел было поблагодарить его за все, что он для меня сделал, но Михаил Ильич перебил меня.
— Как ваше здоровье?
— Спасибо, хорошо. Совсем хорошо.
— Вот и прекрасно, — сказал он строго. — Устраивайтесь и приступайте к работе. Я очень нуждаюсь в вашей помощи.
Последняя фраза ошеломила меня. Я понимал, что это он из деликатности, что ему не хотелось бы выглядеть в данном случае благодетелем ни перед другими, ни перед самим собой, и, выручая меня из беды, он представлял дело так, как будто не я, а он нуждается во мне. Я решил, что разобьюсь, но оправдаю его доверие.
С утра до вечера я носился по съемочной площадке, выполняя многочисленные задания второго режиссера: следил за тем, как одеты участники массовки, помогал размещать солдат на стенах крепости, показывая, как надо изображать ранение или смерть в бою. Я старался быть как можно дальше от глаз Ромма, опасаясь, что мое усердие может быть не так понято. Через несколько дней Михаил Ильич подозвал меня к камере.
— Чем вы там занимаетесь на стенах? — спросил он.
— Выполняю задания второго режиссера.
Ромм серьезно оглядел меня с головы до ног:
— Этак вас загоняют и вы ничему не научитесь, — сказал он, улыбнувшись. — Постарайтесь быть у камеры. Здесь вам будет полезнее, да и работы для вас хватит.
В разгаре сложнейших съемок, на которых он смертельно уставал, а после которых должен был еще работать над сценарием, Ромм все же находил время думать о том, чтобы его ассистент получил для себя максимум пользы!
Я стал работать у камеры. Дел мне действительно хватало. Пригодился и мой военный опыт. Если для сугубо штатских помощников Михаила Ильича просьба оператора передвинуть шеренгу солдат на три шага вправо представляла труднейшую задачу и, не зная, как с ней справиться, они бросались к строю и буквально вручную принимались переставлять каждого солдата, мне достаточно было нескольких секунд, чтобы при помощи строевых команд произвести любое построение. Дело пошло быстрее и слаженнее. Я был счастлив. Ежедневно я мог наблюдать Михаила Ильича в работе. Это была прекрасная школа режиссерского мастерства и режиссерской этики.
Стиль работы Ромма на съемочной площадке разительно отличался от того, что мне довелось наблюдать в других группах. Здесь не слышно было крика, выговоров, нотаций! Со всеми членами группы Ромм был вежлив, доступен и прост. Однако, я не помню, чтобы Ромм когда-нибудь с кем-нибудь фамильярничал, не помню, чтобы кто-либо позволил себе фамильярничать с ним. Его простота не была той простотой, про которую в народе говорят, что она хуже воровства. Он был прост, как бывает прост только умный, очень содержательный и очень добрый человек, который знает себе цену и не видит причины для неестественности. Ромм был всегда самим собой. Его деликатность и простота свидетельствовали об уважении к людям и к самому себе.
Я не помню, чтобы он когда-либо сделал замечание актеру во всеуслышание, через всю площадку, как это делалось, да и теперь нередко делается, в иных группах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55