— предложил кто-то из зала.
— Я согласен! — крикнул я, чтобы перекричать зал.
От неожиданности зал затих.
— Я согласен! Если фильм будет снят в срок, значит я интриган и в партии мне не место. Но если фильм не будет снят, значит, я правильно предупреждал партию. За что же меня исключать?
Из партии меня на сей раз не выгнали — слишком серьезным был поднятый мной вопрос. Но сняли с работы и других работ не предлагали. Зарплату я перестал получать.
А у меня семья.
Неожиданно — телефонный звонок.
— Приходите к нам в Театральное общество. Мы хотим предложить вам работу.
Приезжаю, знакомлюсь с хорошим человеком по имени Бобошко. Он спрашивает, знаю ли я украинский язык.
— Да, знаю.
— Вот и прекрасно, — говорит он. — Мы хотим предложить вам поехать по украинским театрам и устраивать открытые рецензии.
— А что это такое?
— Посмотрите спектакль, соберете коллектив театра и расскажете, какое впечатление на вас, человека профессионального, он произвел. Конечно, это нужно хорошо обосновать.
Я согласился попробовать.
Работа эта мне понравилась. Она оказалась очень полезной для меня лично. Надо было сосредоточиться на спектакле, запомнить удачные и неудачные, с моей точки зрения, места и суметь точно аргументировать свое мнение. В кинематографе это умение очень важно, ведь кино снимается вразброд, не последовательно. Оказалось, что и на коллективы театров мои рецензии производили хорошее впечатление. Дело в том, что штатные рецензенты были служащими. Им было опасно говорить совсем откровенно, приходилось обходить острые углы. Меня же ничто не сдерживало. Для меня была важна только откровенность, и я говорил то, что думал, невзирая на положения и звания участников спектакля. Коллективу это нравилось, и меня приглашали во многие театры. Я хорошо зарабатывал.
Между тем проходило время. Возвращаясь в Киев, я узнавал, что «Триста лет тому» к юбилею опоздало, что Левчук и Крушельницкий отстранены от режиссуры и что студия ищет режиссера, который бы ее выручил. Потом я узнал, что на студию приезжает Михаил Ромм. Я специально уехал из Киева, чтобы не сказали, что я влиял на решение Ромма. Но когда было объявлено выступление Ромма по поводу приглашения студии, я вернулся в Киев, чтобы видеть, как это будет происходить.
Зал был набит до отказа. Ждали появления Ромма. Наконец Ромм явился, бросил на стол папку со сценарием.
Пономаренко елейным голосом объявил:
— Сейчас Михаил Ильич расскажет нам о своем впечатлении по поводу сценария, покритикует нас и потом будет выручать студию.
Ромм сказал:
— Критиковать сценарий я не буду, потому что он ниже всякой критики. По той же причине я поставить фильм не могу.
— Михаил Ильич, — взмолился Пономаренко, — вы ж и сценарист!
— Я сценарист, — отвечал Ромм. — Но чтобы написать сценарий, мне нужно два-три месяца на изучение материала. Времени на это нет. Времени уже ни на что нет!
Он встал и хотел выйти из зала. Пономаренко оказался на его пути.
— Михаил Ильич. Помогите! У меня ж две дочери! — канючил он.
— Ничего не могу сделать. Время упущено, деньги растрачены. Я вижу вас на скамье подсудимых.
Вечером перед отъездом в Москву я встретился с Роммом. Он спросил, как мои дела. Я рассказал ему о стычке с Корнейчуком и о том, что зарабатываю на стороне. Он выслушал меня, посочувствовал и уехал. А через несколько дней я получил телеграмму от Пырьева: «Приезжай для делового разговора».
Я показал телеграмму Марку Донскому.
— Пырьев даст тебе постановку, — сказал Марк Семенович.
— Ну, что вы! Мне хотя бы должность ассистента...
— Вот посмотришь. Я Ивана знаю!
Он внимательно осмотрел меня.
— Постой, ты собираешься ехать в Москву в таком виде?
— А в каком же? — удивился я.
— Да у тебя же штаны светятся!.. Так не годится. Поехали.
Он отвез меня в центр, купил мне костюм, белую сорочку, галстук, туфли.
— Заработаешь — отдашь.
И я, «как денди лондонский одет», выехал в Москву.
А дальше — так бывает только в сказке — со мной стало твориться что-то совершенно непонятное.
Приезжаю на «Мосфильм», в бюро пропусков, где, будучи студентом, я часами дожидался пропуска и каждый обладатель этого документа казался мне счастливцем. Обращаюсь в нужное окошко.
— Чухрай? Пожалуйста. Вот пропуск, проходите.
Поднимаюсь на четвертый этаж. Робко обращаюсь к секретарше.
— Заходите, Иван Александрович вас ждет.
Такого я и представить себе не мог. Смущенный, захожу в кабинет Пырьева.
— А! Заходи, заходи!.. Садись, рассказывай, как ты воевал с Корнейчуком?..
Нехотя начинаю рассказ.
Пырьев слушает внимательно, интересуется подробностями. Неожиданно спрашивает.
— Если бы ты был царем, какой фильм ты бы поставил?
Я смущен. Я не ожидал такого.
— Иван Александрович... — начинаю я.
— Не рассуждай! Отвечай на вопрос!
— Если бы был царем, я поставил бы «Сорок первый».
— А ведь был уже такой фильм.
— Знаю. Протазанова.
— Помнишь, кто там играл?
— Коваль-Самборский и Войцек, ваша первая жена.
— И что же?.. Тот был черно-белый, а ты хочешь снять цветной?
— Хочу снять совсем по-другому…
Пытаюсь коротко сформулировать сущность замысла.
— Не торопись. Рассказывай подробно. — Нажимает кнопку переговорника. — Леночка, никого ко мне не пускайте. Я занят.
Начинаю рассказывать подробно. Пырьев внимательно слушает. Неожиданно спрашивает.
— У тебя есть сценарий?
— Есть.
— Кто писал?
— Я. Но его нужно доработать.
Пырьев снова нажимает кнопку переговорника, просит Леночку пригласить к себе Юткевича, Ромма, главного редактора. И мне:
— Рассказывай дальше.
Я продолжаю рассказ. Приходят мои учителя и главный редактор. Пырьев обращается к ним.
— Молодой человек хочет снять фильм «Сорок первый» по Лавреневу. Как, по-вашему, справится?
Юткевич (не вполне уверенно):
— Я думаю, может справиться.
Ромм:
— Безусловно, справится!
Пырьев обращается к главному редактору:
— Как? Будем ставить «Сорок первый»?
Главный редактор старается понять, как настроен по этому поводу Пырьев, и наконец говорит.
— Будем! Хотя рискованно.
Пырьев благодарит приглашенных. Когда они уходят, он, обняв меня за плечи, подводит к окну.
— Видишь — строится дом. Скоро он будет готов. Квартиру в нем я тебе не дам, а комнату дам.
Я счастлив так, что не нахожу слов благодарности. Да и не пытаюсь что-то сказать. После войны наш дом представлял груду кирпичей. Во всем Советском Союзе я не имел ни сантиметра собственной площади. Когда я учился, мы с женой снимали за деньги углы. Милиция зимой выгоняла нас с ребенком на улицу. Часто ночевали на вокзале. А тут обещают комнату. Сказка продолжается!
Выходим с Пырьевым в коридор. Пырьев советует мне, как оформить перевод с Украины на «Мосфильм».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Я согласен! — крикнул я, чтобы перекричать зал.
От неожиданности зал затих.
— Я согласен! Если фильм будет снят в срок, значит я интриган и в партии мне не место. Но если фильм не будет снят, значит, я правильно предупреждал партию. За что же меня исключать?
Из партии меня на сей раз не выгнали — слишком серьезным был поднятый мной вопрос. Но сняли с работы и других работ не предлагали. Зарплату я перестал получать.
А у меня семья.
Неожиданно — телефонный звонок.
— Приходите к нам в Театральное общество. Мы хотим предложить вам работу.
Приезжаю, знакомлюсь с хорошим человеком по имени Бобошко. Он спрашивает, знаю ли я украинский язык.
— Да, знаю.
— Вот и прекрасно, — говорит он. — Мы хотим предложить вам поехать по украинским театрам и устраивать открытые рецензии.
— А что это такое?
— Посмотрите спектакль, соберете коллектив театра и расскажете, какое впечатление на вас, человека профессионального, он произвел. Конечно, это нужно хорошо обосновать.
Я согласился попробовать.
Работа эта мне понравилась. Она оказалась очень полезной для меня лично. Надо было сосредоточиться на спектакле, запомнить удачные и неудачные, с моей точки зрения, места и суметь точно аргументировать свое мнение. В кинематографе это умение очень важно, ведь кино снимается вразброд, не последовательно. Оказалось, что и на коллективы театров мои рецензии производили хорошее впечатление. Дело в том, что штатные рецензенты были служащими. Им было опасно говорить совсем откровенно, приходилось обходить острые углы. Меня же ничто не сдерживало. Для меня была важна только откровенность, и я говорил то, что думал, невзирая на положения и звания участников спектакля. Коллективу это нравилось, и меня приглашали во многие театры. Я хорошо зарабатывал.
Между тем проходило время. Возвращаясь в Киев, я узнавал, что «Триста лет тому» к юбилею опоздало, что Левчук и Крушельницкий отстранены от режиссуры и что студия ищет режиссера, который бы ее выручил. Потом я узнал, что на студию приезжает Михаил Ромм. Я специально уехал из Киева, чтобы не сказали, что я влиял на решение Ромма. Но когда было объявлено выступление Ромма по поводу приглашения студии, я вернулся в Киев, чтобы видеть, как это будет происходить.
Зал был набит до отказа. Ждали появления Ромма. Наконец Ромм явился, бросил на стол папку со сценарием.
Пономаренко елейным голосом объявил:
— Сейчас Михаил Ильич расскажет нам о своем впечатлении по поводу сценария, покритикует нас и потом будет выручать студию.
Ромм сказал:
— Критиковать сценарий я не буду, потому что он ниже всякой критики. По той же причине я поставить фильм не могу.
— Михаил Ильич, — взмолился Пономаренко, — вы ж и сценарист!
— Я сценарист, — отвечал Ромм. — Но чтобы написать сценарий, мне нужно два-три месяца на изучение материала. Времени на это нет. Времени уже ни на что нет!
Он встал и хотел выйти из зала. Пономаренко оказался на его пути.
— Михаил Ильич. Помогите! У меня ж две дочери! — канючил он.
— Ничего не могу сделать. Время упущено, деньги растрачены. Я вижу вас на скамье подсудимых.
Вечером перед отъездом в Москву я встретился с Роммом. Он спросил, как мои дела. Я рассказал ему о стычке с Корнейчуком и о том, что зарабатываю на стороне. Он выслушал меня, посочувствовал и уехал. А через несколько дней я получил телеграмму от Пырьева: «Приезжай для делового разговора».
Я показал телеграмму Марку Донскому.
— Пырьев даст тебе постановку, — сказал Марк Семенович.
— Ну, что вы! Мне хотя бы должность ассистента...
— Вот посмотришь. Я Ивана знаю!
Он внимательно осмотрел меня.
— Постой, ты собираешься ехать в Москву в таком виде?
— А в каком же? — удивился я.
— Да у тебя же штаны светятся!.. Так не годится. Поехали.
Он отвез меня в центр, купил мне костюм, белую сорочку, галстук, туфли.
— Заработаешь — отдашь.
И я, «как денди лондонский одет», выехал в Москву.
А дальше — так бывает только в сказке — со мной стало твориться что-то совершенно непонятное.
Приезжаю на «Мосфильм», в бюро пропусков, где, будучи студентом, я часами дожидался пропуска и каждый обладатель этого документа казался мне счастливцем. Обращаюсь в нужное окошко.
— Чухрай? Пожалуйста. Вот пропуск, проходите.
Поднимаюсь на четвертый этаж. Робко обращаюсь к секретарше.
— Заходите, Иван Александрович вас ждет.
Такого я и представить себе не мог. Смущенный, захожу в кабинет Пырьева.
— А! Заходи, заходи!.. Садись, рассказывай, как ты воевал с Корнейчуком?..
Нехотя начинаю рассказ.
Пырьев слушает внимательно, интересуется подробностями. Неожиданно спрашивает.
— Если бы ты был царем, какой фильм ты бы поставил?
Я смущен. Я не ожидал такого.
— Иван Александрович... — начинаю я.
— Не рассуждай! Отвечай на вопрос!
— Если бы был царем, я поставил бы «Сорок первый».
— А ведь был уже такой фильм.
— Знаю. Протазанова.
— Помнишь, кто там играл?
— Коваль-Самборский и Войцек, ваша первая жена.
— И что же?.. Тот был черно-белый, а ты хочешь снять цветной?
— Хочу снять совсем по-другому…
Пытаюсь коротко сформулировать сущность замысла.
— Не торопись. Рассказывай подробно. — Нажимает кнопку переговорника. — Леночка, никого ко мне не пускайте. Я занят.
Начинаю рассказывать подробно. Пырьев внимательно слушает. Неожиданно спрашивает.
— У тебя есть сценарий?
— Есть.
— Кто писал?
— Я. Но его нужно доработать.
Пырьев снова нажимает кнопку переговорника, просит Леночку пригласить к себе Юткевича, Ромма, главного редактора. И мне:
— Рассказывай дальше.
Я продолжаю рассказ. Приходят мои учителя и главный редактор. Пырьев обращается к ним.
— Молодой человек хочет снять фильм «Сорок первый» по Лавреневу. Как, по-вашему, справится?
Юткевич (не вполне уверенно):
— Я думаю, может справиться.
Ромм:
— Безусловно, справится!
Пырьев обращается к главному редактору:
— Как? Будем ставить «Сорок первый»?
Главный редактор старается понять, как настроен по этому поводу Пырьев, и наконец говорит.
— Будем! Хотя рискованно.
Пырьев благодарит приглашенных. Когда они уходят, он, обняв меня за плечи, подводит к окну.
— Видишь — строится дом. Скоро он будет готов. Квартиру в нем я тебе не дам, а комнату дам.
Я счастлив так, что не нахожу слов благодарности. Да и не пытаюсь что-то сказать. После войны наш дом представлял груду кирпичей. Во всем Советском Союзе я не имел ни сантиметра собственной площади. Когда я учился, мы с женой снимали за деньги углы. Милиция зимой выгоняла нас с ребенком на улицу. Часто ночевали на вокзале. А тут обещают комнату. Сказка продолжается!
Выходим с Пырьевым в коридор. Пырьев советует мне, как оформить перевод с Украины на «Мосфильм».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55