Противники Сталина намеренно фабриковали массу фальшивых дел, стараясь выиграть время, затормозить следствие, увести из-под удара «своих» и подставить «чужих», создать путем чудовищной лавины массовых арестов обстановку дикого страха и паники в стране, чтобы их влиятельные сторонники, находившиеся на свободе, могли ею воспользоваться для военного переворота. Это обстоятельство (а вовсе не «маниакальный страх» Сталина!) и объясняет, почему следователей и их начальников периодически расстреливали, как изобличенных врагов, какими они и являлись на деле. В-третьих, упорное запирательство — в традициях всех заговорщических организаций. Кто же станет в заговоре по доброй воле признаваться?! Ведь за это орден не получишь! И Ленин, когда его царские следователи пытались изобличить в антигосударственной деятельности, все решительно отрицал! Тем не менее революционной работой он все-таки занимался.
Все следователи Ежова работали в атмосфере страшнейших внутренних и внешних (часто зарубежных) интриг, подвергаясь из-за кулис давлению, шантажу и угрозам. Против каждого пускались в ход всякие провокации, защититься от которых было невозможно, так как противоположную сторону представляли опытнейшие политики и чекисты-профессионалы с громадным опытом, полученным еще во времена Дзержинского, обладавшим обширными досье на своих врагов, каждый шаг, каждое слово которых брались тотчас на учет.
Бешеные удары наносились по самому Ежову, по Фриновскому, по тем следователям, которым они больше всего доверяли. Возможностей оппозиция имела еще много: «свои» люди имелись везде, никакие «чистки» не могли выявить всех.
Сталин и Молотов требовали быстрых результатов, исходя из сложности положения. Нужно правильно понимать обстановку того времени. Рассматривалось дело об опасном военном заговоре во главе с маршалом и двумя заместителями наркома обороны (Тухачевский, Гамарник). Конечно же, высшее руководство, как всегда бывает в подобных случаях, находилось в большом страхе и тревоге, понимая, какие возможности находились в руках заговорщиков. Именно поэтому Сталин и Молотов требовали от НКВД скорейшего изобличения виновных, требовали список руководителей заговора. Ежов, по необходимости, в свою очередь давил на своего заместителя Фриновского и на следователей.
Следователи (даже самые честные!) нервничали: неумение выдать «результаты» в кратчайший срок можно было в таком деле расценивать не только как доказательство профессиональной непригодности, но и как злостный саботаж и тайную оппозицию со всеми вытекающими отсюда ужасными последствиями.
Поэтому, понятно, они, тоже по необходимости, упрощали процесс расследования, а прокуратура, по тем же причинам (как во времена Дзержинского!) ради быстрых результатов на многое «закрывала глаза». Важен был только быстрый результат!
Среди следователей главную роль играл Ушаков. Самые трудные допросы, самые упрямые арестованные поручались именно ему. Он допрашивал Аронштама и Фишмана, людей близких к Тухачевскому, никак не желавших выдавать известные им факты его тайной деятельности.
Позже, на его собственном процессе, посвященном его преступной деятельности, Фриновский как можно больше вины старался свалить на Ушакова: он-де вообще был «липач» и для собственного удовольствия избивал арестованных, не желавших давать ему нужных показаний. (Он сумел добыть почти по 20 показаний даже на Буденного и Щаденко!) Такое обвинение весьма подозрительно. Зачем Ушакову было брать на себя дело столь щекотливое, ввиду высокого ранга обвиняемых? А вдруг оправдаются?! И что тогда? Нет, выгоднее в подобных случаях действовать по приказу! Ведь кто приказывает, тот и несет главную ответствнность!
В начале сентября 1938 г. Ушаков (сам Ушаков!) был арестован, как член секретной сионистской организации, и в Киеве, во владениях С. Косиора, подвергся яростным допросам, поскольку не давал признательных показаний. «Тогда меня стали бить, — вспоминал он потом. — Пробовал протестовать. Не расставаясь мысленно и сердцем с Николаем Ивановичем (Ежовым. — В.Л.), я заявил, ссылаясь на его указания, что бить надо тоже умеючи, на что Яролянц (местный следователь. — В.Л.) цинично ответил:
— Это тебе не Москва, мы тебя убьём, если не дашь показания. Невозможно передать, что со мной в то время происходило. Я был скорее похож на затравленное животное, чем на замученного человека. Мне самому приходилось в Лефортовской (и не только там) бить врагов партии и Советской власти, но у меня никогда не было представления об испытываемых избиваемым муках и чувствах. Правда, мы не били так зверски, к тому же допрашивали и били по необходимости, и то — действительных врагов (не считая несколько отдельных случаев, когда арестовывали ошибочно, но быстро, благодаря Николаю Ивановичу, исправляли свои ошибки). Короче говоря, я сдался физически, т.е. не выносил больше не только побоев, но и напоминания о них.
Можно смело сказать, что при таких изобличениях волевые качества человека, как бы они ни были велики, не могут служить иммунитетом от физического бессилия, за исключением, может быть, отдельных редких экземпляров людей». (Без грифа «секретно». С. 229.)
«Образцовый» следователь Ежова Ушаков имел самый жалкий конец: отведав избиений, попал в лагерь, потом был расстрелян!
А вот следователю Авсеевичу, который при необходимости тоже умел виртуозно действовать резиновой палкой, пускать в ход кулаки, крупно повезло! Он сумел вовремя «перестроиться», помог с разоблачениями Ежова и его клики новому начальнику НКВД Берии и таким образом не только ускользнул от наказания за гнусные делишки, но даже сделал карьеру! И вышел в генерал-лейтенанты авиации!
Во времена Хрущева Авсеевича, как одного из следователей 30-х годов, уцелевшего от расстрелов, вызвали для допросов в военную прокуратуру в качестве свидетеля. Б. Викторов пишет: «Нам он представился как участник обороны Сталинграда. Грудь его была в орденах. За какие заслуги они были получены, мы не проверяли». Такова тщательность «исследований» хрущевских «реабилитаторов»! Берутся о следователях судить, а сами не знают даже их жизненного пути! Не знают дел и наград! При таких обстоятельствах трудно «реабилитаторам» верить: тут и не пахнет добросовестной работой! Вот что главное!
Итак, по утверждениям очень многих, показания против других и против себя при Сталине добывались исключительно «недозволенным путем». На этом настаивает и Арватова: «Заплечных дел мастера могли сломать кого угодно. Вот, скажем, начальник военной разведки Берзинь — несгибаемый чекист. Я познакомилась с ним еще в 1935 году на отдыхе. (Интересно было бы прочитать статью и воспоминания на тему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189
Все следователи Ежова работали в атмосфере страшнейших внутренних и внешних (часто зарубежных) интриг, подвергаясь из-за кулис давлению, шантажу и угрозам. Против каждого пускались в ход всякие провокации, защититься от которых было невозможно, так как противоположную сторону представляли опытнейшие политики и чекисты-профессионалы с громадным опытом, полученным еще во времена Дзержинского, обладавшим обширными досье на своих врагов, каждый шаг, каждое слово которых брались тотчас на учет.
Бешеные удары наносились по самому Ежову, по Фриновскому, по тем следователям, которым они больше всего доверяли. Возможностей оппозиция имела еще много: «свои» люди имелись везде, никакие «чистки» не могли выявить всех.
Сталин и Молотов требовали быстрых результатов, исходя из сложности положения. Нужно правильно понимать обстановку того времени. Рассматривалось дело об опасном военном заговоре во главе с маршалом и двумя заместителями наркома обороны (Тухачевский, Гамарник). Конечно же, высшее руководство, как всегда бывает в подобных случаях, находилось в большом страхе и тревоге, понимая, какие возможности находились в руках заговорщиков. Именно поэтому Сталин и Молотов требовали от НКВД скорейшего изобличения виновных, требовали список руководителей заговора. Ежов, по необходимости, в свою очередь давил на своего заместителя Фриновского и на следователей.
Следователи (даже самые честные!) нервничали: неумение выдать «результаты» в кратчайший срок можно было в таком деле расценивать не только как доказательство профессиональной непригодности, но и как злостный саботаж и тайную оппозицию со всеми вытекающими отсюда ужасными последствиями.
Поэтому, понятно, они, тоже по необходимости, упрощали процесс расследования, а прокуратура, по тем же причинам (как во времена Дзержинского!) ради быстрых результатов на многое «закрывала глаза». Важен был только быстрый результат!
Среди следователей главную роль играл Ушаков. Самые трудные допросы, самые упрямые арестованные поручались именно ему. Он допрашивал Аронштама и Фишмана, людей близких к Тухачевскому, никак не желавших выдавать известные им факты его тайной деятельности.
Позже, на его собственном процессе, посвященном его преступной деятельности, Фриновский как можно больше вины старался свалить на Ушакова: он-де вообще был «липач» и для собственного удовольствия избивал арестованных, не желавших давать ему нужных показаний. (Он сумел добыть почти по 20 показаний даже на Буденного и Щаденко!) Такое обвинение весьма подозрительно. Зачем Ушакову было брать на себя дело столь щекотливое, ввиду высокого ранга обвиняемых? А вдруг оправдаются?! И что тогда? Нет, выгоднее в подобных случаях действовать по приказу! Ведь кто приказывает, тот и несет главную ответствнность!
В начале сентября 1938 г. Ушаков (сам Ушаков!) был арестован, как член секретной сионистской организации, и в Киеве, во владениях С. Косиора, подвергся яростным допросам, поскольку не давал признательных показаний. «Тогда меня стали бить, — вспоминал он потом. — Пробовал протестовать. Не расставаясь мысленно и сердцем с Николаем Ивановичем (Ежовым. — В.Л.), я заявил, ссылаясь на его указания, что бить надо тоже умеючи, на что Яролянц (местный следователь. — В.Л.) цинично ответил:
— Это тебе не Москва, мы тебя убьём, если не дашь показания. Невозможно передать, что со мной в то время происходило. Я был скорее похож на затравленное животное, чем на замученного человека. Мне самому приходилось в Лефортовской (и не только там) бить врагов партии и Советской власти, но у меня никогда не было представления об испытываемых избиваемым муках и чувствах. Правда, мы не били так зверски, к тому же допрашивали и били по необходимости, и то — действительных врагов (не считая несколько отдельных случаев, когда арестовывали ошибочно, но быстро, благодаря Николаю Ивановичу, исправляли свои ошибки). Короче говоря, я сдался физически, т.е. не выносил больше не только побоев, но и напоминания о них.
Можно смело сказать, что при таких изобличениях волевые качества человека, как бы они ни были велики, не могут служить иммунитетом от физического бессилия, за исключением, может быть, отдельных редких экземпляров людей». (Без грифа «секретно». С. 229.)
«Образцовый» следователь Ежова Ушаков имел самый жалкий конец: отведав избиений, попал в лагерь, потом был расстрелян!
А вот следователю Авсеевичу, который при необходимости тоже умел виртуозно действовать резиновой палкой, пускать в ход кулаки, крупно повезло! Он сумел вовремя «перестроиться», помог с разоблачениями Ежова и его клики новому начальнику НКВД Берии и таким образом не только ускользнул от наказания за гнусные делишки, но даже сделал карьеру! И вышел в генерал-лейтенанты авиации!
Во времена Хрущева Авсеевича, как одного из следователей 30-х годов, уцелевшего от расстрелов, вызвали для допросов в военную прокуратуру в качестве свидетеля. Б. Викторов пишет: «Нам он представился как участник обороны Сталинграда. Грудь его была в орденах. За какие заслуги они были получены, мы не проверяли». Такова тщательность «исследований» хрущевских «реабилитаторов»! Берутся о следователях судить, а сами не знают даже их жизненного пути! Не знают дел и наград! При таких обстоятельствах трудно «реабилитаторам» верить: тут и не пахнет добросовестной работой! Вот что главное!
Итак, по утверждениям очень многих, показания против других и против себя при Сталине добывались исключительно «недозволенным путем». На этом настаивает и Арватова: «Заплечных дел мастера могли сломать кого угодно. Вот, скажем, начальник военной разведки Берзинь — несгибаемый чекист. Я познакомилась с ним еще в 1935 году на отдыхе. (Интересно было бы прочитать статью и воспоминания на тему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189