Иногда слышались крики:
– Власовцев везете? Чего их возить… Дайте нам. Шпионы. Гады… вашу мать, вешать всех!…
Первые ощущения от поездки, от солнца, ветра, от дорожного гомона были такими ласковыми, так безобидно радовали, что я пытался не думать о том, что вот этот автомат в руках очень молодого курносого паренька с тремя полосами за ранение, «Красной звездой» и несколькими медалями направлен в меня и что еду вслед за фронтом, затиснутый в одну кучу с власовцами, шпионами, фашистами. Как назло, большинство моих приятелей из 8-й камеры были в другой машине, зато в моей оказалось несколько жандармов.
Проезжали немецкие городки. Конвоиры читали названия: Шнайдемюль… Едем по Померании… И любопытно и горько. Наконец въехал в немецкие края. Но как? Стараюсь глядеть по сторонам. Конвоиры, разомлев от солнца, уже не придираются. К тому же слышали, что кто-то из нашей камеры назвал меня «майор»… Спросили, откуда?… За что? В плену не был… с начальством поругался?… Наши хиви тоже разговорились с ними, выпросили махорки…
В немецких городках все меньше разрушений, видим гражданских мужчин и женщин, спокойно идущих по улицам. Несколько раз проехали мимо бронзовых или чугунных памятников – некоторые еще стояли, другие валялись, беспомощно топорщась копытами и хвостами, все они были похожи друг на друга (так же, как на них всех похож Юрий Долгорукий, воздвигнутый на Советской площади в Москве). Иногда удавалось заметить: каска и густые усы – Бисмарк, каска и бакенбарды – Вильгельм Первый… У одного такого темнобронзового конника в Вильгельмсбурге или Фридрихсбурге сворачиваем с шоссе, едем узкой дорогой-аллеей, вкатываемся в густой лесок, высокая ограда, кирпично-чугунная, двор, усадьба, парк… Здесь выгружаемся.
Длинное двухэтажное здание, белое с темной металлической крышей, с башенками и пристройками. Над входом разбитый мраморный щит – герб.
Нас загоняют в большое полуподвальное помещение. Садись!… Садимся на пол. Начинается перекличка. У стола тюремные чины и стопа бумаг.
Всем распоряжается начальник тюрьмы, старший лейтенант Н. Впервые наблюдаю то, что потом повторится множество десятков раз. Выкликают фамилию; отвечая, нужно назвать имя, отчество, статью, срок или «следственный».
Начальник тюрьмы слушает перекличку, сидя верхом на стуле с папиросой в зубах. При каждом ответе коротко разъясняет смысл статьи, то ли обучает своих подчиненных, то ли сам упражняется для «повышения квалификации».
– 58 пункт 1 бэ, следственный.
– Изменник родины, военный.
– 58 пункт шесть, десять лет…
– Шпион.
– 136, следственный, – Убийца.
– 193 пункт один, восемь лет.
– Дезертир…
– 58, пункт три… следственный.
– Пособник врага.
– 58 пункт четыре, следственный.
– Пособник мировой буржуазии.
– 162, один год.
– Вор…
– 58 один пункт а, следственный, – Изменник родины; гражданский.
И снова 58 один бэ, и снова, и снова… следственный, десять лет – восемь лет – следственный…
Подходит моя очередь.
– 58 пункт 10, следственный, Начальник тюрьмы так же уверенно и поучительно:
– Антисоветчик.
– Неправда! Меня оклеветали и следствие должно все выяснить.
Он приподнялся на стуле, вглядывается:
– Ага, это вы… Знакомый… Значит, все доказываете?
– И докажу.
– Ну ладно… Только без разговорчиков… Потом разводят по камерам. Входим через главный подъезд. Полукруглый зал, как театральное фойе, на стенах рога оленей, кабаньи морды… В углу валяется чучело медведя. На белом фронтоне, над входом во внутренние помещения, в коридор и к широкой лестнице на второй этаж – большими, черными с золотом готическими буквами длинная цитата из Арндта, что-то о благородном назначении прусского дворянина.
Наша камера – первая комната по коридору справа. Два больших окна без стекол забиты снаружи толстыми досками, только на самом верху оставлен просвет, форточка, затянутая колючей проволокой. На белой крашеной двери снаружи набит засов с висячим замком и прорублено неровное отверстие – глазок, прикрытый куском фанеры. В комнате пусто, ни скамьи, ни соломы. В углу железный бак из-под бензина с выбитым дном, оправленный грубыми деревянными скобами, чтобы носить, – параша. Поверху одной стены черно-золотая надпись о прусских доблестях.
Из прежней камеры со мной оказались только Тадеуш, староста Петр Викентьевич и блатной Мишка Залкинд из Ростова. Его привели к нам накануне отправки. Толстоморддый, прыщавый, с маленькими быстрыми глазками, тесно жмущимися к мясистому носу, он вошел в камеру, заломив кубанку на затылок, пританцовывая и гнусаво напевая:
Разменяйте мине десять миллионов
И купите билет на Ростов…
Сказал, что разведчик; бесстыдно врал о своих воинских подвигах, а посадили его якобы за то, что он по пьянке ударил начальника. На перекличке он назвал 175-ю статью, т.е. бандитизм. Он хорошо знал многие тюрьмы и лагеря Союза.
В камере было все время полутемно и прохладно, к утру тянуло сырым сквозняком. Все лежали на полу на шинелях, на куртках. Мы с Тадеушем подстелили его польско-немецкую шинель и укрылись моей.
На второй день опять мою голову сжимало будто раскаленным обручем. Возобновился гайморит, вывезенный еще из старорусских болот, гнойный насморк. Утром на поверке я сказал дежурному, что болен. Через несколько часов пришел фельдшер, плечистый лейтенант, флегматичный, рассеянный, измерил температуру – больше 38, дал таблеток. Выпить нужно было при нем. В тюрьме не положено оставлять лекарство на руках у заключенного. – Компресс? – Вряд ли стоит. – Здесь сквозит, спите на полу. После компресса еще хуже простынете. Лучше просто не снимайте шапки…
На некоторое время боль ослабела. Потом, к ночи, опять усилилась, и жар, видимо, нарастал. Тадеуш наутро рассказывал, что я бредил, кричал, ругался по-русски и по-немецки. На следующий день повторилось то же. Днем – 38,5-38,6. Фельдшер принес таблетки. Облегчение. К ночи опять боль, словно выдавливают глаза из орбит. Жар. Тошнота.
В эту ночь вызвали на допрос. Привели на второй этаж по узкому коридору, заставленному шкафами. Квадратная полутемная комната, столик с лампочкой, в стороне диван. Лампа ярко светит, но в сторону от стола, не видно, кто за ним сидит. Подхожу ближе. Резкий, скрипучий, незнакомый голос.
– Не подходите. Садитесь вон там.
У стены, шагах в десяти от стола, между дверью и печкой ярко освещенный стул. Сажусь.
– Вы что, не проснулись? Почему не снимаете шапку?
– Я болен. У меня жар, гнойное воспаление гайморовых полостей.
– Здесь не больница, а следственная тюрьма. Вы должны уважать. Снимите шапку.
– Я не приговорен к смерти и не хочу кончать самоубийством. У меня жар и воспаление. Голова должна быть в тепле. Здесь ни при чем уважение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195