Мне пришлось… да-да, я закрыла глаза, как когда-то прежде. И вот тогда он, должно быть, понял, что и я тоже помню все, все, до мельчайших подробностей. Это длилось всего несколько секунд. Но оказалось достаточно, чтобы этим ранним утром мы оба снова почувствовали то же самое, что и тогда, в каюте, когда я пришла туда, закончив свои дела. Я открыла глаза. Он все еще смотрел на меня. Пришла в себя. И снова повторила:
«Я хочу все».
В тот момент вернулся мой муж. Однако, похоже, так ничего и не заметил. Он подставил колено и приладил на нем свой чемоданчик. Видавший виды, весь покоробившийся от дождей, чемодан был явно не новей его костюма. Видно, он уже немало с ним поскитался. Потом открыл его. Там лежало с десяток конвертов, точь-в-точь таких же, как и тот, что он держал в руке. А среди них, смешавшись с ними, лежал кусок хлеба. Больше в чемодане не было ничего – только хлеб и конверты. Он собрал конверты, один за другим, и протянул их мне.
«На, бери, это тебе».
Я взяла их и сунула в муфту. Они были холодны как лед. Я подумала, должно быть, и хлеб там такой же ледяной, как и эти конверты благодаря которым он смог его купить. Ведь на самом деле он отдавал мне свой хлеб. Но я все равно взяла. И тут до нас донеслось:
«Сколько мы вам должны?»
Только услыхав его голос, мы заметили, что мой муж был уже рядом с нами.
«Нисколько, – ответил он, – это ведь ей».
Но мой муж понял это совсем по-другому. Вытащил из кармана пачку тысячефранковых банкнот и швырнул их в открытый чемодан. Чемоданчик был совсем маленьким, деньги упали прямо на хлеб и почти закрыли его. Их было очень много. Он недолго смотрел на них, потом стал собирать, банкноту за банкнотой. Точно так же, как и конверты, разве что чуть медленней. И тогда я заметила:
«Скажи, их ведь было меньше, когда ты убил того американца, наверное, даже намного меньше, правда?»
Я почувствовала руку своего мужа, он схватил меня за локоть и потащил вперед. Я с силой вырвалась. Муж отпустил.
«Еще бы, – согласился он, мои слова его явно позабавили, – там и половины-то не было».
Он закончил собирать банкноты и свободной рукой – в другой были конверты – протянул их моему мужу. В чемодане теперь не оставалось ничего, кроме хлеба. Я сказала ему:
«Нет, ты должен взять их».
«Ты что, смеешься?» – ласково возразил он.
Я настаивала, что он должен, просто должен оставить их себе.
«Что это с тобой?» – поинтересовался он.
И продолжал протягивать пачку банкнот.
«Послушай, – заметила я, – ведь у него же их так много».
Он как-то очень внимательно посмотрел на мужа.
«Зачем вы так?» – удивился совсем без всякой злости.
«Чтобы вы оставили ее в покое», – каким-то вдруг ослабевшим голосом ответил муж.
Он по-прежнему не спускал взгляда с мужа.
«Зря вы это», – проговорил он.
Муж не ответил ни слова. Он уже явно жалел о своем опрометчивом поступке.
«Это просто так принято, – пояснила я, – чтобы не выглядело, будто ты отдал мне их задаром. Иначе у них это считается позором».
«Она моя жена», – проговорил муж.
Помню, у мужа был голос, в котором сквозила неподдельная мольба.
«Нет, – возразил он, – все же зря он это сделал».
Я же не спускала глаз с хлеба. И крикнула:
«Раз уж он кинул их тебе в чемодан, ты не должен возвращать их назад».
«Да нет, не могу я», – все не соглашался он.
Он был очень спокоен, разве что слегка удивлен.
«Хорошо, тогда прими их от меня».
«Нет, не могу, ты же сама знаешь, это никак невозможно».
«Я не хочу, чтобы ты отдавал их назад».
«Но послушай, я, правда, не могу», – не сдавался он.
Он выглядел удивленным, но говорил мягко и без всякой враждебности. Я сказала ему:
«Послушай, ты сам посуди, ну, что ему еще оставалось делать?»
«Но я все равно не могу».
«А я? Ведь могла же я выйти за него замуж».
Он посмотрел на меня. И только тут, видно, понял многое, во что прежде по лености не давал себе труда вникать.
«Анна, – обратился он ко мне, – да поверь ты, я, правда, не могу».
«Он не так уж виноват, просто каждый делает, что может».
Хлеб по-прежнему одиноко валялся на дне чемодана. Теперь на него смотрел и муж. Так же отказываясь взять назад свои деньги.
«Прошу вас, – попросил муж, – пожалуйста, оставьте их себе».
«Да не могу я. Ты же сама сказала, каждый делает, что может. А я не могу, и все».
И вот тогда я в первый раз сказала, выкрикнула ему то, что так и не решилась сказать прежде. Что люблю его.
Он сразу как-то резко поднял голову. И уже больше не повторял, что не может взять их. Я все ему объяснила.
«Пойми, ты просто должен оставить их себе хотя бы потому, что я люблю тебя».
И кинулась прочь. Муж поспешил вслед за мной. Когда я в первый раз обернулась назад, то увидела, что он даже не попытался догнать меня. Просто смотрел, как я убегала. По тому, как напряжена была его рука, я догадалась, что она сжимала пачку банкнот. Когда уже в конце улицы я обернулась во второй раз, его не было, он исчез. И только через два года мне суждено было увидеть его снова.
Она замолчала.
– А что было после этого?
– Ах, после этого?.. Да после этого в моей жизни уже не могло случиться ничего такого важного. Мы нагнали своих приятелей. Они ничего не услыхали из нашего разговора, разве что мой вопль, но так и не поняли, о чем шла речь. Хотя не могли не заметить, что мы купили у него товар, который они с таким негодованием отвергли.
«Неужели вы купили у него эту гадость?» – не поверил приятель.
«Ведь таким образом вы поощряете порок», – поддержала его супруга.
Я поинтересовалась, какой такой порок, но никто так и не смог мне ответить, какой же именно. И я почувствовала, будто мы с ним одни в целом свете. Я крепко прижимала к себе спрятанную в муфте пачку конвертиков. Думаю, я любила его тогда так же, как в первый день.
«Мы были когда-то знакомы с этим торговцем», – пояснил муж.
«Ах вот как, – удивился друг. – Ну, раз вы с ним были знакомы, тогда другое дело…»
Я спросила, почему, но никто почему-то мне не ответил.
«Он был матросом, – проговорил муж, – и полгода провел на «Анне».
Это была чистейшая правда, точней не скажешь, и я не смогла сдержать улыбки.
«Да нет, – поправила я, – вы ошибаетесь, на «Сиприсе».
«Ах, да, – согласился муж, – в те времена наша яхта еще называлась «Сиприсом».
Потом как-то легкомысленно добавил, что тот был с Гибралтара. Я возразила, что ни с какого он не с Гибралтара, во всяком случае, не больше, чем, скажем, из Шанхая, и вообще никому не известно, откуда он родом.
«Странный тип», – с понимающим видом заметил приятель.
И тогда я сказала им, кем он был на самом деле. На меня иногда находит такое. Не думаю, чтобы я поступила неосторожно, потому что эти люди, как, впрочем, и я сама, все равно не знали его настоящего имени. Почему я сказала это именно им, сама не знаю, в сущности, мне было все равно, ведь о приятелях своего мужа я знала ничуть не больше, чём о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
«Я хочу все».
В тот момент вернулся мой муж. Однако, похоже, так ничего и не заметил. Он подставил колено и приладил на нем свой чемоданчик. Видавший виды, весь покоробившийся от дождей, чемодан был явно не новей его костюма. Видно, он уже немало с ним поскитался. Потом открыл его. Там лежало с десяток конвертов, точь-в-точь таких же, как и тот, что он держал в руке. А среди них, смешавшись с ними, лежал кусок хлеба. Больше в чемодане не было ничего – только хлеб и конверты. Он собрал конверты, один за другим, и протянул их мне.
«На, бери, это тебе».
Я взяла их и сунула в муфту. Они были холодны как лед. Я подумала, должно быть, и хлеб там такой же ледяной, как и эти конверты благодаря которым он смог его купить. Ведь на самом деле он отдавал мне свой хлеб. Но я все равно взяла. И тут до нас донеслось:
«Сколько мы вам должны?»
Только услыхав его голос, мы заметили, что мой муж был уже рядом с нами.
«Нисколько, – ответил он, – это ведь ей».
Но мой муж понял это совсем по-другому. Вытащил из кармана пачку тысячефранковых банкнот и швырнул их в открытый чемодан. Чемоданчик был совсем маленьким, деньги упали прямо на хлеб и почти закрыли его. Их было очень много. Он недолго смотрел на них, потом стал собирать, банкноту за банкнотой. Точно так же, как и конверты, разве что чуть медленней. И тогда я заметила:
«Скажи, их ведь было меньше, когда ты убил того американца, наверное, даже намного меньше, правда?»
Я почувствовала руку своего мужа, он схватил меня за локоть и потащил вперед. Я с силой вырвалась. Муж отпустил.
«Еще бы, – согласился он, мои слова его явно позабавили, – там и половины-то не было».
Он закончил собирать банкноты и свободной рукой – в другой были конверты – протянул их моему мужу. В чемодане теперь не оставалось ничего, кроме хлеба. Я сказала ему:
«Нет, ты должен взять их».
«Ты что, смеешься?» – ласково возразил он.
Я настаивала, что он должен, просто должен оставить их себе.
«Что это с тобой?» – поинтересовался он.
И продолжал протягивать пачку банкнот.
«Послушай, – заметила я, – ведь у него же их так много».
Он как-то очень внимательно посмотрел на мужа.
«Зачем вы так?» – удивился совсем без всякой злости.
«Чтобы вы оставили ее в покое», – каким-то вдруг ослабевшим голосом ответил муж.
Он по-прежнему не спускал взгляда с мужа.
«Зря вы это», – проговорил он.
Муж не ответил ни слова. Он уже явно жалел о своем опрометчивом поступке.
«Это просто так принято, – пояснила я, – чтобы не выглядело, будто ты отдал мне их задаром. Иначе у них это считается позором».
«Она моя жена», – проговорил муж.
Помню, у мужа был голос, в котором сквозила неподдельная мольба.
«Нет, – возразил он, – все же зря он это сделал».
Я же не спускала глаз с хлеба. И крикнула:
«Раз уж он кинул их тебе в чемодан, ты не должен возвращать их назад».
«Да нет, не могу я», – все не соглашался он.
Он был очень спокоен, разве что слегка удивлен.
«Хорошо, тогда прими их от меня».
«Нет, не могу, ты же сама знаешь, это никак невозможно».
«Я не хочу, чтобы ты отдавал их назад».
«Но послушай, я, правда, не могу», – не сдавался он.
Он выглядел удивленным, но говорил мягко и без всякой враждебности. Я сказала ему:
«Послушай, ты сам посуди, ну, что ему еще оставалось делать?»
«Но я все равно не могу».
«А я? Ведь могла же я выйти за него замуж».
Он посмотрел на меня. И только тут, видно, понял многое, во что прежде по лености не давал себе труда вникать.
«Анна, – обратился он ко мне, – да поверь ты, я, правда, не могу».
«Он не так уж виноват, просто каждый делает, что может».
Хлеб по-прежнему одиноко валялся на дне чемодана. Теперь на него смотрел и муж. Так же отказываясь взять назад свои деньги.
«Прошу вас, – попросил муж, – пожалуйста, оставьте их себе».
«Да не могу я. Ты же сама сказала, каждый делает, что может. А я не могу, и все».
И вот тогда я в первый раз сказала, выкрикнула ему то, что так и не решилась сказать прежде. Что люблю его.
Он сразу как-то резко поднял голову. И уже больше не повторял, что не может взять их. Я все ему объяснила.
«Пойми, ты просто должен оставить их себе хотя бы потому, что я люблю тебя».
И кинулась прочь. Муж поспешил вслед за мной. Когда я в первый раз обернулась назад, то увидела, что он даже не попытался догнать меня. Просто смотрел, как я убегала. По тому, как напряжена была его рука, я догадалась, что она сжимала пачку банкнот. Когда уже в конце улицы я обернулась во второй раз, его не было, он исчез. И только через два года мне суждено было увидеть его снова.
Она замолчала.
– А что было после этого?
– Ах, после этого?.. Да после этого в моей жизни уже не могло случиться ничего такого важного. Мы нагнали своих приятелей. Они ничего не услыхали из нашего разговора, разве что мой вопль, но так и не поняли, о чем шла речь. Хотя не могли не заметить, что мы купили у него товар, который они с таким негодованием отвергли.
«Неужели вы купили у него эту гадость?» – не поверил приятель.
«Ведь таким образом вы поощряете порок», – поддержала его супруга.
Я поинтересовалась, какой такой порок, но никто так и не смог мне ответить, какой же именно. И я почувствовала, будто мы с ним одни в целом свете. Я крепко прижимала к себе спрятанную в муфте пачку конвертиков. Думаю, я любила его тогда так же, как в первый день.
«Мы были когда-то знакомы с этим торговцем», – пояснил муж.
«Ах вот как, – удивился друг. – Ну, раз вы с ним были знакомы, тогда другое дело…»
Я спросила, почему, но никто почему-то мне не ответил.
«Он был матросом, – проговорил муж, – и полгода провел на «Анне».
Это была чистейшая правда, точней не скажешь, и я не смогла сдержать улыбки.
«Да нет, – поправила я, – вы ошибаетесь, на «Сиприсе».
«Ах, да, – согласился муж, – в те времена наша яхта еще называлась «Сиприсом».
Потом как-то легкомысленно добавил, что тот был с Гибралтара. Я возразила, что ни с какого он не с Гибралтара, во всяком случае, не больше, чем, скажем, из Шанхая, и вообще никому не известно, откуда он родом.
«Странный тип», – с понимающим видом заметил приятель.
И тогда я сказала им, кем он был на самом деле. На меня иногда находит такое. Не думаю, чтобы я поступила неосторожно, потому что эти люди, как, впрочем, и я сама, все равно не знали его настоящего имени. Почему я сказала это именно им, сама не знаю, в сущности, мне было все равно, ведь о приятелях своего мужа я знала ничуть не больше, чём о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97