Лишь одна Карла слушала его по-настоящему внимательно.
– Только я одна его и ем, – проговорила Карла.
– Ты никогда не бываешь довольна, – еще раз повторила она, – никогда.
– Вы всегда так говорите, – заметила Карла.
– Как подумаю, – проговорил Эоло, – что эта бедная лоза вот уже тридцать лет каждый год приносит виноград, а мы его выбрасываем. Я-то ем даже больше, чем могу, но съесть все одному мне ведь не под силу.
Карла подала заказанные аперитивы. Потом снова прислонилась к косяку, дожидаясь, пока мать позовет ее накрывать к обеду. И все время держалась поближе к ее столику. Эоло, судя по всему, был уже немного навеселе.
– Нет, – продолжил он, – одному мне никак не справиться.
– Ну, опять начинается, – заметила Карла. – Каждый год одно и то же.
По-видимому, ей вовсе не было неприятно, когда на нее обращали внимание. Это я тоже пока был в состоянии заметить. И еще, что всякий раз, когда она заговаривала, лицо ее заливалось краской. А еще я снова заметил, что не вызываю у нее какой-то особой неприязни, во всяком случае, не больше, чем кто бы то ни было другой.
– Бывают в жизни такие вещи, к которым никак не удается привыкнуть, – изрек я.
– Я съедаю его столько, – проговорил Эоло, – что каждый год по две недели меня мучают колики, каждый год.
– Вы только посмотрите на него, – вмешалась Карла, – говорить про свои колики перед постояльцами.
– Надо же о чем-то говорить, – заметил я.
Я рассмеялся, она тоже. Мне было все трудней и трудней не смотреть на нее. Жаклин ничего не слышала. Попеременно смотрела то на нее, то на меня. И была бледна как полотно.
– Каждый год, – проговорила Карла, – он едва не умирает от этого винограда. Теряет по три кило за две недели. Вот-вот опять примется за свое, как раз сезон подходит.
– А может, эти колики как раз меня и спасают, – возразил Эоло, – от них снижается давление. И потом, не могу же я выбрасывать весь виноград, просто не могу, и все.
– Чистая правда, – заметил я.
– Если бы мы дали ему волю, – проговорила Карла, – он бы так и умер – ест его украдкой.
– Надо дать ему волю, – заметил я.
– Даже если он может от этого помереть? – переспросила Карла.
– Даже если может помереть, – подтвердил я. Эоло бросил на меня изумленный взгляд. Я был уже пьян в стельку. Жаклин подняла на меня глаза, мне показалось, очень злые. Какое-то время никто не произносил ни слова. Эоло оглядел мои стаканы из-под пастиса, все они были пусты. Потом я услыхал, как она голосом человека, желающего поменять тему разговора, спросила у Карлы:
– Ты была вчера на танцах?
– О чем вы говорите, – отозвалась Карла, – да он всю ночь так и сновал взад-вперед перед домом.
– Сегодня вечером опять будут танцы, – заметила она.
Она подняла глаза и бросила взгляд в мою сторону, но настолько украдкой, что, кроме меня, этого никто даже не заметил.
– А то я не знаю, – ответила Карла.
Эоло прислушивался к их разговору с явным интересом. У меня окончательно пропало всякое желание смеяться.
– А если я возьму тебя с собой, он отпустит? – спросила она.
– Вряд ли, – взглянув на отца, ответила Карла. Эоло расхохотался.
– Ну уж нет, – возразил он, – я ведь вам уже говорил, с кем угодно, только не с вами.
Внезапно я весь как-то очень насторожился. Сердце громко забилось.
– Я могу отвести ее на танцы, – предложил я. Лицо Жаклин исказилось от злости, но, похоже, страдала она уже чуть меньше. Да и все равно, чем я мог ей помочь? Карла глядела на меня с нескрываемым изумлением. Та же, как мне показалось, без особого удивления.
– Вот как, в самом деле? – удивился Эоло.
– Мне это будет приятно, – добавил я.
– Ну, не знаю, – засомневался Эоло, – я дам вам ответ вечером.
– Мне никогда ничего нельзя, – крикнула Карла, – вот сестрам, им, что ни захотят, все пожалуйста.
Должно быть, она уже вполне отдавала себе отчет, как очаровательно смотрится ее дерзкая выходка, и несколько форсировала свой гнев. Потом, надув губки, обиженно глянула на отца.
– Вот увидишь, – ласково успокоила она Карлу, – увидишь, он тебя отпустит.
Она погладила ее по голове. Карла даже не пошевелилась. Она по-прежнему не спускала сердитого взгляда с отца.
– А вечером, – пробормотала, – он скажет, что не хочет отпускать.
– Всего на час, – заверил я. – Она не будет танцевать ни с кем, кроме меня.
– Не знаю, – ответил Эоло, – я вам скажу вечером.
– Вот видите, какой он ужасный человек! – крикнула Карла.
В этот момент раздался голос матери. Обед был готов. Карла вскочила, опрокинув свой стул, и исчезла во внутренней части гостиницы. Пока ее не было, всем присутствующим оказалось нечего сказать друг другу. Потом Карла снова появилась в сопровождении сестер, все с огромными дымящимися блюдами в руках. По всей террасе распространился аромат рыбы с шафраном. Обед начался.
Этот обед длился очень долго. Карла прислуживала за столами. Эоло ушел на кухню помогать жене. Так что теперь мне уже совсем не с кем было даже словечком перекинуться. А меня как назло буквально распирало от неутоленного желания говорить, говорить и говорить. Да нет. Даже не говорить, а кричать. И ни о чем попало, а о вещах вполне конкретных: о том, как необходимо мне уплыть на этом корабле. Это стало какой-то навязчивой идеей, которая пришла мне в голову в самом начале обеда и овладела мной целиком – видно, таким манером выходил в тот день наружу мой хмель. Трижды, не в силах более противиться непреодолимому желанию заорать во все горло, я вскакивал из-за стола, собираясь уйти. И трижды взгляд Жаклин снова пригвождал меня к месту. Думаю, она успела хорошо разглядеть нас обоих. Я же изо всех сил старался не смотреть в ее сторону, потому что понимал, правда, пока еще довольно смутно, что в моем случае это было бы слишком опасно. И потом, я был слишком поглощен непрерывными потугами сдержать крик. Я почти ничего не ел, зато пил много вина. Пил его стакан за стаканом, как воду. Я уже напился в стельку. И если бы все-таки не сдержался и закричал, из уст моих могли бы вырваться только какие-нибудь нечленораздельные звуки, к примеру, «яхта» – что, будучи вырвано из конкретного контекста, ничуть не просветило бы никого из присутствующих насчет моих планов и того, что значит для меня потерять тот ничтожный шанс, который, как мне казалось, у меня появился, чтобы добиться их осуществления.
Этот обед был последней трапезой, какую я разделил с Жаклин. Она провела его, не спуская с меня взгляда, и в нем сквозило непреодолимое отвращение. Насколько я помню, она тоже ела не слишком-то много. Должно быть, я напрочь испортил ей аппетит. Мы не говорили друг с другом, она не отрывала от меня взгляда, а я все пил себе да пил. Она сидела спиной ко всей террасе, а потому едва заметно ухмылялась всякий раз, когда я разделывался с очередным стаканом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97