А он часто просыпался от дурных сновидений и крепко заснул только на рассвете. Ему приснилось, что Квинт в одежде ликтора бьет его по спине железной палкой, но ему не больно. Будто это не палка, а цветущая апельсиновая ветка.
– Что случилось, Трулла? – встрепенулся он, заслышав стук в дверь.
Но это была не Трулла: ему ответил мужской голос. Открыв дверь, он увидел ликтора. Кумский префект приглашал юношу к себе и прислал за ним носилки.
– Носилки? Мне? – удивился Квинтипор.
Римские законы строго регламентировали, кому и что дозволено; невольнику, будь он хоть в самой высшей должности, носилки не полагались.
– Если ты – Квинтипор, магистр священной памяти, тогда – тебе.
Возвратился он уже вечером, тоже на носилках, приказав отнести себя прямо к Тите.
– Где ты только пропадаешь! Я избегалась, ища тебя по приказу нобилиссимы. Теперь сам за ней беги. Она ждет тебя внизу на большой аллее, на скамье с львиными головами, самой ближней к морю.
Квинтипор не побежал, а полетел, словно на ногах у него, как у Меркурия, выросли крылья. Встречные не мешали: их не было. Недавний ураган спугнул и людей-мотыльков и людей-зимородков; все разъехались.
Девушка еще издали замахала ему рукой. Она была в пеплуме, которого Квинтипор еще ни разу на ней не видел: точно такого же цвета, как то одеяло, под которым он впервые встретил девушку в антиохийском священном дворце.
– У тебя, я вижу, прекрасное настроение, Гранатовый Цветок, – протянула она руки ему навстречу. – Нет, нет! Сейчас ничего не говори. Потом. Солнце уже село на гору – видишь? Помоги мне смотреть и погладь мне руки… Обеими руками. Согрей, как тогда.
Море отливало пурпуром, как пеплум Титы. Порой оно вздрагивало, будто вздыхая, и гнало к берегу барашки – эти предвестники близкого прилива. Ни одна лодка не бороздила его шири; только далеко-далеко, там, где вода сливалась с небом, за сизой дымкой еле различались корабельные паруса.
Быстро стемнело; солнце скрылось. Края большой черной тучи засеребрились: уже поднималась луна.
Рука Титы вздрогнула. Девушка тесней прижалась к Квинтипору, пряча руку между его горячими ладонями.
– Поцелуй меня, Гранатовый Цветок! – обратила она к нему свое лицо и закрыла глаза, полные серебряных лунных блесток. – Поцелуй меня крепко-крепко!
Юноша оторвался, только когда почувствовал на губах вкус соли. Он испуганно откинул голову. Из-под опущенных ресниц Титаниллы струйками текли слезы. Впервые за все время их знакомства!
– Ты… маленькая Тита… ты – плачешь? – схватил он ее за худенькие плечи. И почувствовал, что вся она содрогается от судорожных рыданий. – Милая маленькая Тита, посмотри на меня!
Девушка открыла глаза. Слезы лились из них неудержимо, но все-таки она улыбалась.
– Спасибо, Гранатовый Цветок!
– За что, маленькая Тита?
– За то же самое, за что ты благодаришь меня в последнем стихотворении. Слушай, я изменила в нем только женский род на мужской:
Благодарю за то, что ты на свете!
Благословляю час, когда ты озарил
Своим сияньем этот скорбный мир.
Благодарю, что руку протянул
И стать позволил мне твоею тенью!
Неожиданно Тита перешла на шепот. Схватив руку юноши, она показала на небо:
– Смотри, смотри!
Лунный диск, бледный, словно от испуга, оказался между двух облаков. Одно напоминало длинного крокодила с разинутой пастью, другое – вздыбленного льва.
– Нет, не смотри! – вскликнул юноша и насильно повернул к себе лицо девушки. – Лучше послушай меня. Я скажу тебе радостную новость…
Он быстро поднялся и, выпрямившись, встал перед девушкой.
– Сегодня император освободил меня. По всем требованиям закона. Кумскому префекту было велено сообщить мне об этом. Диоклетиан подарил мне дворец в Риме на Виа Номентана и пожаловал мне звание всадника с трабеей и перстнем. Теперь я могу при всех брать тебя за руку, маленькая Тита.
Опустившись к ее ногам, он хотел было преклонить голову к ней на колени. Но Титанилла вдруг сама упала на колени, прижалась к нему и, заливаясь слезами, сказала:
– Я… Гранатовый Цветок… я… теперь открою тебе… душу. Я еще в Антиохии… стала… невестой… Максентия. Завтра за мной прибудет его корабль… Мы… мы больше никогда не увидимся, Гранатовый Цветок! Будь же счастливей меня!
Она встала, легонько опершись на его плечи. Квинтипор, не поднимаясь с колен, уставился на нее немигающими глазами. Девушка наклонилась и поцеловала его в темя.
– Знай, Гранатовый Цветок: я никогда, никогда никого не любила, кроме тебя. И клянусь тебе: больше никого не полюблю!
Она подняла руку, ища поблизости изображение бога, к которому бы прикоснуться. Положила ее на буллу с антиохийским крестиком, которою закалывала на шее пеплум.
– Вот этой девичьей буллой клянусь тебе, Гранатовый Цветок!
И пошла, низко опустив голову, пошатываясь. Уходя, три раза оглянулась назад. Квинтипор не бросился за ней. Он даже не видел, что она ушла. Голова его упала на скамью. Уже забрезжило, когда он очнулся и побрел домой.
Часть четвертая
Рим, или книга о крови
34
Два воина, стоявшие в карауле перед новой пристройкой дворца Анулиния, застыли, подобно поддерживающим портал кариатидам. Один – мрачный римлянин, преторианец, в шлеме и с копьем в руке, другой – перс, в высокой кожаной шапке, кожаной куртке и с кинжалом за поясом. Между ними, бренча доспехами, еле протиснулся ко входу Максентий. На нем была золотая цепь, шлем с металлическим гребнем, тяжелые латы. Сбоку – широкий иберийский меч. Перс подмигнул римлянину:
– Хорош молодожен!
– Кто это?
– Ты что ж? Не знаешь сына своего хозяина?
– Откуда мне знать здешних воротил? Я служил все время в Нумидии, а сюда прислан совсем недавно: я сопровождал льва для триумфальных игр.
– Это сын августа. Только прошлой осенью женился, а уж больше бывает с нашей госпожой, чем со своей женой.
– Видно, чужая голубка вкусней своей курицы, – осклабился римлянин.
– Какая там чужая! – возразил перс, стараясь и руками и плечами показать свою осведомленность. – Мог освоить в пути: времени было довольно.
– В каком пути?
– Ну, когда мы везли сюда красавицу нашу, – кивнул он в сторону внутренних покоев дворца. – Дочь хозяина моего. Так что видишь: и я тоже сопровождал… только львицу.
– Укротил, значит… ну как его?..
– Максентий.
– Наложил руку?
– Об этом ты у Бабека спроси.
Бабек, толстый старик с серьгой в ухе, был главным евнухом персидской царевны. Он сидел в восточной части атриума и ткал ковер, то и дело останавливаясь, чтобы подуть себе на руки. Мартовское солнце, хоть и бросало на него довольно приветливые лучи, уже клонилось к закату. А для чувствительной кожи восточного скопца римская весна была холодновата. Между делом он вполголоса разговаривал с седым человеком в плаще, вертевшим в руке виноградную палку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
– Что случилось, Трулла? – встрепенулся он, заслышав стук в дверь.
Но это была не Трулла: ему ответил мужской голос. Открыв дверь, он увидел ликтора. Кумский префект приглашал юношу к себе и прислал за ним носилки.
– Носилки? Мне? – удивился Квинтипор.
Римские законы строго регламентировали, кому и что дозволено; невольнику, будь он хоть в самой высшей должности, носилки не полагались.
– Если ты – Квинтипор, магистр священной памяти, тогда – тебе.
Возвратился он уже вечером, тоже на носилках, приказав отнести себя прямо к Тите.
– Где ты только пропадаешь! Я избегалась, ища тебя по приказу нобилиссимы. Теперь сам за ней беги. Она ждет тебя внизу на большой аллее, на скамье с львиными головами, самой ближней к морю.
Квинтипор не побежал, а полетел, словно на ногах у него, как у Меркурия, выросли крылья. Встречные не мешали: их не было. Недавний ураган спугнул и людей-мотыльков и людей-зимородков; все разъехались.
Девушка еще издали замахала ему рукой. Она была в пеплуме, которого Квинтипор еще ни разу на ней не видел: точно такого же цвета, как то одеяло, под которым он впервые встретил девушку в антиохийском священном дворце.
– У тебя, я вижу, прекрасное настроение, Гранатовый Цветок, – протянула она руки ему навстречу. – Нет, нет! Сейчас ничего не говори. Потом. Солнце уже село на гору – видишь? Помоги мне смотреть и погладь мне руки… Обеими руками. Согрей, как тогда.
Море отливало пурпуром, как пеплум Титы. Порой оно вздрагивало, будто вздыхая, и гнало к берегу барашки – эти предвестники близкого прилива. Ни одна лодка не бороздила его шири; только далеко-далеко, там, где вода сливалась с небом, за сизой дымкой еле различались корабельные паруса.
Быстро стемнело; солнце скрылось. Края большой черной тучи засеребрились: уже поднималась луна.
Рука Титы вздрогнула. Девушка тесней прижалась к Квинтипору, пряча руку между его горячими ладонями.
– Поцелуй меня, Гранатовый Цветок! – обратила она к нему свое лицо и закрыла глаза, полные серебряных лунных блесток. – Поцелуй меня крепко-крепко!
Юноша оторвался, только когда почувствовал на губах вкус соли. Он испуганно откинул голову. Из-под опущенных ресниц Титаниллы струйками текли слезы. Впервые за все время их знакомства!
– Ты… маленькая Тита… ты – плачешь? – схватил он ее за худенькие плечи. И почувствовал, что вся она содрогается от судорожных рыданий. – Милая маленькая Тита, посмотри на меня!
Девушка открыла глаза. Слезы лились из них неудержимо, но все-таки она улыбалась.
– Спасибо, Гранатовый Цветок!
– За что, маленькая Тита?
– За то же самое, за что ты благодаришь меня в последнем стихотворении. Слушай, я изменила в нем только женский род на мужской:
Благодарю за то, что ты на свете!
Благословляю час, когда ты озарил
Своим сияньем этот скорбный мир.
Благодарю, что руку протянул
И стать позволил мне твоею тенью!
Неожиданно Тита перешла на шепот. Схватив руку юноши, она показала на небо:
– Смотри, смотри!
Лунный диск, бледный, словно от испуга, оказался между двух облаков. Одно напоминало длинного крокодила с разинутой пастью, другое – вздыбленного льва.
– Нет, не смотри! – вскликнул юноша и насильно повернул к себе лицо девушки. – Лучше послушай меня. Я скажу тебе радостную новость…
Он быстро поднялся и, выпрямившись, встал перед девушкой.
– Сегодня император освободил меня. По всем требованиям закона. Кумскому префекту было велено сообщить мне об этом. Диоклетиан подарил мне дворец в Риме на Виа Номентана и пожаловал мне звание всадника с трабеей и перстнем. Теперь я могу при всех брать тебя за руку, маленькая Тита.
Опустившись к ее ногам, он хотел было преклонить голову к ней на колени. Но Титанилла вдруг сама упала на колени, прижалась к нему и, заливаясь слезами, сказала:
– Я… Гранатовый Цветок… я… теперь открою тебе… душу. Я еще в Антиохии… стала… невестой… Максентия. Завтра за мной прибудет его корабль… Мы… мы больше никогда не увидимся, Гранатовый Цветок! Будь же счастливей меня!
Она встала, легонько опершись на его плечи. Квинтипор, не поднимаясь с колен, уставился на нее немигающими глазами. Девушка наклонилась и поцеловала его в темя.
– Знай, Гранатовый Цветок: я никогда, никогда никого не любила, кроме тебя. И клянусь тебе: больше никого не полюблю!
Она подняла руку, ища поблизости изображение бога, к которому бы прикоснуться. Положила ее на буллу с антиохийским крестиком, которою закалывала на шее пеплум.
– Вот этой девичьей буллой клянусь тебе, Гранатовый Цветок!
И пошла, низко опустив голову, пошатываясь. Уходя, три раза оглянулась назад. Квинтипор не бросился за ней. Он даже не видел, что она ушла. Голова его упала на скамью. Уже забрезжило, когда он очнулся и побрел домой.
Часть четвертая
Рим, или книга о крови
34
Два воина, стоявшие в карауле перед новой пристройкой дворца Анулиния, застыли, подобно поддерживающим портал кариатидам. Один – мрачный римлянин, преторианец, в шлеме и с копьем в руке, другой – перс, в высокой кожаной шапке, кожаной куртке и с кинжалом за поясом. Между ними, бренча доспехами, еле протиснулся ко входу Максентий. На нем была золотая цепь, шлем с металлическим гребнем, тяжелые латы. Сбоку – широкий иберийский меч. Перс подмигнул римлянину:
– Хорош молодожен!
– Кто это?
– Ты что ж? Не знаешь сына своего хозяина?
– Откуда мне знать здешних воротил? Я служил все время в Нумидии, а сюда прислан совсем недавно: я сопровождал льва для триумфальных игр.
– Это сын августа. Только прошлой осенью женился, а уж больше бывает с нашей госпожой, чем со своей женой.
– Видно, чужая голубка вкусней своей курицы, – осклабился римлянин.
– Какая там чужая! – возразил перс, стараясь и руками и плечами показать свою осведомленность. – Мог освоить в пути: времени было довольно.
– В каком пути?
– Ну, когда мы везли сюда красавицу нашу, – кивнул он в сторону внутренних покоев дворца. – Дочь хозяина моего. Так что видишь: и я тоже сопровождал… только львицу.
– Укротил, значит… ну как его?..
– Максентий.
– Наложил руку?
– Об этом ты у Бабека спроси.
Бабек, толстый старик с серьгой в ухе, был главным евнухом персидской царевны. Он сидел в восточной части атриума и ткал ковер, то и дело останавливаясь, чтобы подуть себе на руки. Мартовское солнце, хоть и бросало на него довольно приветливые лучи, уже клонилось к закату. А для чувствительной кожи восточного скопца римская весна была холодновата. Между делом он вполголоса разговаривал с седым человеком в плаще, вертевшим в руке виноградную палку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123