– Каплинджер кивнул в сторону Бабуна. – Ваша совесть, которую вы таскаете с собой?
– Это человек, которому есть дело до судеб мира, – медленно ответил Графтон. – По-настоящему есть дело.
– Нам всем есть, – проворчал Каплинджер, успокаиваясь и садясь на место. Он потер лысеющую макушку. – Нам всем есть дело, Таркингтон. Думаете, я наслаждаюсь своей ролью?
– Да. Именно так я думаю.
Каплинджер погладил щеки.
– Может, вы и правы. – Он крутил в пальцах ручку. – Да. «Наслаждаюсь» – не то слово. Но мне это доставляет удовлетворение. Да, действительно. – Он взглянул на Таркингтона. – Таков мой вклад. Ужасно, правда?
– Эта старушка, которую убил Олбрайт… о, конечно же, она получала наслаждение от своей эпизодической роли в этой драме. Ее кто-нибудь спрашивал?
Каплинджер отвернулся. Бабун продолжал:
– Вы ее просто списали, будто она была пустым местом. Разве вы не ко всем нам так относитесь? Мы ведь пешки, да? Рита… какое вы имели право пропускать ее через мясорубку ради всеобщего блага? Вы мерзавец!
Помолчав, Каплинджер произнес:
– Мы шли на большой риск, но награда стоила того. – Он выпятил челюсть. – Риск того стоил, – убежденно сказал он.
Оба офицера ничего не ответили. Каплинджер всмотрелся в их лица.
– Пойдемте, джентльмены. Сварим еще кофе. – Бабун остался сидеть, вертя в руках трубку из кукурузной кочерыжки, а двое других вышли в кухню.
Продолжая разговор, Джейк заметил:
– Кто-нибудь вполне способен убить Горбачева, вы же знаете. Слишком многим угрожает лишиться чашки риса. Революции сверху редко удаются.
– Даже если Горбачева не станет, Советский Союз никогда уже не будет прежним. Если старая гвардия попытается закрутить гайки, рано или поздно произойдет новая русская революция, на сей раз снизу. И в Китае рано или поздно совершится революция. Коммунисты не смогут повернуть назад, хотя и будут пытаться.
– Почему их так волновало, кто «Минотавр»?
– «Они» – это слишком неопределенно. ГРУ хотело получить доказательства ложности информации от «Минотавра», чтобы дискредитировать ее. Когда Камачо сказал им, что «Минотавр» – это министр обороны, они остались с пустым мешком. В Политбюро поняли, что правительство Соединенных Штатов поставляет информацию, как средство политического давления. Пришлось обдумать такую возможность. Трудно точно сформулировать, – запнулся он, подбирая слова. – Видимо, следует сказать так: некоторые из тех, кто у них принимает решения, увидели Америку, возможно, впервые в жизни так, как видим ее мы, – сильной и уверенной в себе, имеющей прочные основания для такой уверенности. Войны начинают те, кто боится, а мы не боимся.
Вернувшись в кабинет, Джейк спросил:
– Значит, мы так и не выяснили, кто эти три крота, законспирированные агенты?
– Скажем так: мы примирились с тем, что, если эти агенты существуют, мы их не сможем найти. Но мы так многого достигли! В Советском Союзе за последние три года произошли коренные перемены.
– Вы играете в ваши вонючие игры, – пробурчал Бабун, – а ловкие ребята уносят кое-что в мешке. Например, труп Камачо.
– То, что я слышу, – это вечные причитания рядового, что генералы приносят его в жертву, чтобы выиграть сражение.
– Извините, я ни в одной газете не читал о вашей войне. И не присягал участвовать в ней.
– Америка стала родиной для Луиса Камачо. Он любил эту страну и ее народ. Он все время точно знал, что делает. Как вы и ваша жена в полете, он верно рассчитывал риск. Думаете, его работа была легкой? Когда Харлан Олбрайт жил по соседству? У Камачо были жена и сын. По-вашему, он был человеком без нервов?
Бабун молча уставился в окно, сложив руки на груди. Джейк и Каплинджер продолжали беседовать. Около четырех часов министр вдруг сказал:
– Кстати, капитан, вы отлично сумели представить TRX и «Афину» в Конгрессе. Я рассчитываю когда-нибудь прокатиться на А-12.
– Значит, нас уже двое желающих.
Бабун снова снял с подставки трубку, сделанную из кочерыжки, и, продолжая ее изучать, бросил:
– Почему Камачо сознался в своем прошлом?
Каплинджер улыбнулся:
– Кому дано понять человеческое сердце? В его объяснении, которое я очень внимательно читал после того, как Олбрайт в прошлом году вышел на него, написано: «Америка – страна, где заботятся о людях». Понимаете, он был полицейским. И не где-нибудь, а в ведомстве Эдгара Гувера. Но, несмотря на параноидальное безумие этого деятеля, Луис видел, что подавляющее большинство агентов стараются применять закон честно, с должным соблюдением прав сограждан. Камачо приехал из страны, где полиция так себя не ведет. Там полицейские не считаются честными, уважаемыми людьми. – Он пожал плечами. – Луис Камачо инстинктивно понимал Гувера. Он вырос в стране, где у таких типов вся полнота власти. Но Камачо видел свою задачу в служении обществу. Он стал американцем.
– Спасибо, что уделили нам время, господин министр.
– Я провожу вас к машине.
Он провел их через кухню к двери, выходившей на площадку для машин. По дороге он спросил Джейка:
– Как вы узнали, что я «Минотавр»?
– Просто догадался. То, что вы сегодня нас приняли, – лучшее доказательство.
– Догадались?
– Да, сэр. Моя жена предположила, что «Минотавр» – это просто роль, разыгрываемая каким-то актером, и это интуитивное озарение сразу многое прояснило. Потом я вспомнил ваше замечание за обедом в Чайна-Лейк этим летом: вы говорили нечто вроде того, что субъективное восприятие реальности важнее, чем голые факты. Камачо сказал, что те, кому положено знать об этой операции, знают. Это замечание относилось и к вам. Вот я и пришел к выводу, что вы, очевидно, «Минотавр».
– Я считал, что ваши письма – шантаж, пока не увидел вас воочию.
– Я понимал, что у вас могут возникнуть такие подозрения.
Джейк подошел к машине и открыл дверцу.
– Все наши замыслы, – рассуждал Каплинджер, – были шиты белыми нитками. Неудивительно, что Камачо решил, что Олбрайт раскусил это. Олбрайт был не дурак.
Ройс Каплинджер остановился в конце дорожки и посмотрел на облака, собиравшиеся над вершинами гор на западе. Он вздрогнул, когда что-то твердое уткнулось ему в спину.
Бабун тихо сказал ему на ухо:
– Вы слишком часто просчитывались, Каплинджер.
Не разобрав слов, но уловив что-то необычное в тоне, Джейк Графтон повернулся с изумленным выражением лица.
Лейтенант положил руку на плечо Каплинджера и развернул его боком, так, что министр оказался между ним и Графтоном.
– Не двигайтесь, капитан. Клянусь, я пристрелю его, если придется.
– Что…
– Именно так, Каплинджер, – прошипел Бабун ему в ухо. – Я нажму на курок и выпущу из вас мозги. На сей раз будет не Матильда Джексон, и не Рита Моравиа, и не Луис Камачо. На сей раз будете вы! Вы думали, что все рассчитали, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
– Это человек, которому есть дело до судеб мира, – медленно ответил Графтон. – По-настоящему есть дело.
– Нам всем есть, – проворчал Каплинджер, успокаиваясь и садясь на место. Он потер лысеющую макушку. – Нам всем есть дело, Таркингтон. Думаете, я наслаждаюсь своей ролью?
– Да. Именно так я думаю.
Каплинджер погладил щеки.
– Может, вы и правы. – Он крутил в пальцах ручку. – Да. «Наслаждаюсь» – не то слово. Но мне это доставляет удовлетворение. Да, действительно. – Он взглянул на Таркингтона. – Таков мой вклад. Ужасно, правда?
– Эта старушка, которую убил Олбрайт… о, конечно же, она получала наслаждение от своей эпизодической роли в этой драме. Ее кто-нибудь спрашивал?
Каплинджер отвернулся. Бабун продолжал:
– Вы ее просто списали, будто она была пустым местом. Разве вы не ко всем нам так относитесь? Мы ведь пешки, да? Рита… какое вы имели право пропускать ее через мясорубку ради всеобщего блага? Вы мерзавец!
Помолчав, Каплинджер произнес:
– Мы шли на большой риск, но награда стоила того. – Он выпятил челюсть. – Риск того стоил, – убежденно сказал он.
Оба офицера ничего не ответили. Каплинджер всмотрелся в их лица.
– Пойдемте, джентльмены. Сварим еще кофе. – Бабун остался сидеть, вертя в руках трубку из кукурузной кочерыжки, а двое других вышли в кухню.
Продолжая разговор, Джейк заметил:
– Кто-нибудь вполне способен убить Горбачева, вы же знаете. Слишком многим угрожает лишиться чашки риса. Революции сверху редко удаются.
– Даже если Горбачева не станет, Советский Союз никогда уже не будет прежним. Если старая гвардия попытается закрутить гайки, рано или поздно произойдет новая русская революция, на сей раз снизу. И в Китае рано или поздно совершится революция. Коммунисты не смогут повернуть назад, хотя и будут пытаться.
– Почему их так волновало, кто «Минотавр»?
– «Они» – это слишком неопределенно. ГРУ хотело получить доказательства ложности информации от «Минотавра», чтобы дискредитировать ее. Когда Камачо сказал им, что «Минотавр» – это министр обороны, они остались с пустым мешком. В Политбюро поняли, что правительство Соединенных Штатов поставляет информацию, как средство политического давления. Пришлось обдумать такую возможность. Трудно точно сформулировать, – запнулся он, подбирая слова. – Видимо, следует сказать так: некоторые из тех, кто у них принимает решения, увидели Америку, возможно, впервые в жизни так, как видим ее мы, – сильной и уверенной в себе, имеющей прочные основания для такой уверенности. Войны начинают те, кто боится, а мы не боимся.
Вернувшись в кабинет, Джейк спросил:
– Значит, мы так и не выяснили, кто эти три крота, законспирированные агенты?
– Скажем так: мы примирились с тем, что, если эти агенты существуют, мы их не сможем найти. Но мы так многого достигли! В Советском Союзе за последние три года произошли коренные перемены.
– Вы играете в ваши вонючие игры, – пробурчал Бабун, – а ловкие ребята уносят кое-что в мешке. Например, труп Камачо.
– То, что я слышу, – это вечные причитания рядового, что генералы приносят его в жертву, чтобы выиграть сражение.
– Извините, я ни в одной газете не читал о вашей войне. И не присягал участвовать в ней.
– Америка стала родиной для Луиса Камачо. Он любил эту страну и ее народ. Он все время точно знал, что делает. Как вы и ваша жена в полете, он верно рассчитывал риск. Думаете, его работа была легкой? Когда Харлан Олбрайт жил по соседству? У Камачо были жена и сын. По-вашему, он был человеком без нервов?
Бабун молча уставился в окно, сложив руки на груди. Джейк и Каплинджер продолжали беседовать. Около четырех часов министр вдруг сказал:
– Кстати, капитан, вы отлично сумели представить TRX и «Афину» в Конгрессе. Я рассчитываю когда-нибудь прокатиться на А-12.
– Значит, нас уже двое желающих.
Бабун снова снял с подставки трубку, сделанную из кочерыжки, и, продолжая ее изучать, бросил:
– Почему Камачо сознался в своем прошлом?
Каплинджер улыбнулся:
– Кому дано понять человеческое сердце? В его объяснении, которое я очень внимательно читал после того, как Олбрайт в прошлом году вышел на него, написано: «Америка – страна, где заботятся о людях». Понимаете, он был полицейским. И не где-нибудь, а в ведомстве Эдгара Гувера. Но, несмотря на параноидальное безумие этого деятеля, Луис видел, что подавляющее большинство агентов стараются применять закон честно, с должным соблюдением прав сограждан. Камачо приехал из страны, где полиция так себя не ведет. Там полицейские не считаются честными, уважаемыми людьми. – Он пожал плечами. – Луис Камачо инстинктивно понимал Гувера. Он вырос в стране, где у таких типов вся полнота власти. Но Камачо видел свою задачу в служении обществу. Он стал американцем.
– Спасибо, что уделили нам время, господин министр.
– Я провожу вас к машине.
Он провел их через кухню к двери, выходившей на площадку для машин. По дороге он спросил Джейка:
– Как вы узнали, что я «Минотавр»?
– Просто догадался. То, что вы сегодня нас приняли, – лучшее доказательство.
– Догадались?
– Да, сэр. Моя жена предположила, что «Минотавр» – это просто роль, разыгрываемая каким-то актером, и это интуитивное озарение сразу многое прояснило. Потом я вспомнил ваше замечание за обедом в Чайна-Лейк этим летом: вы говорили нечто вроде того, что субъективное восприятие реальности важнее, чем голые факты. Камачо сказал, что те, кому положено знать об этой операции, знают. Это замечание относилось и к вам. Вот я и пришел к выводу, что вы, очевидно, «Минотавр».
– Я считал, что ваши письма – шантаж, пока не увидел вас воочию.
– Я понимал, что у вас могут возникнуть такие подозрения.
Джейк подошел к машине и открыл дверцу.
– Все наши замыслы, – рассуждал Каплинджер, – были шиты белыми нитками. Неудивительно, что Камачо решил, что Олбрайт раскусил это. Олбрайт был не дурак.
Ройс Каплинджер остановился в конце дорожки и посмотрел на облака, собиравшиеся над вершинами гор на западе. Он вздрогнул, когда что-то твердое уткнулось ему в спину.
Бабун тихо сказал ему на ухо:
– Вы слишком часто просчитывались, Каплинджер.
Не разобрав слов, но уловив что-то необычное в тоне, Джейк Графтон повернулся с изумленным выражением лица.
Лейтенант положил руку на плечо Каплинджера и развернул его боком, так, что министр оказался между ним и Графтоном.
– Не двигайтесь, капитан. Клянусь, я пристрелю его, если придется.
– Что…
– Именно так, Каплинджер, – прошипел Бабун ему в ухо. – Я нажму на курок и выпущу из вас мозги. На сей раз будет не Матильда Джексон, и не Рита Моравиа, и не Луис Камачо. На сей раз будете вы! Вы думали, что все рассчитали, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135