– Ничего общего с «Минотавром».
– А именно? – Олбрайт перестал шутить.
– Авария прототипа УТИ морской авиации. Разбился вчера в Неваде. – Камачо взглянул на стенные часы. – Вернее, уже позавчера. Похоже, кто-то подложил ложную информацию фирме-изготовителю, «Аэротек». Дерьмо хлынуло наружу, можно сказать.
– Бросьте все силы на «Минотавра». – Тон Олбрайта был очень жестким.
– Что мне положено делать? Отдать честь?
Олбрайт раздвинул дверь.
– Я не шучу, Луис. Нам необходим хоть какой-то прогресс. – Он вышел и закрыл за собой дверь. И исчез во тьме.
Минуту спустя Луис Камачо запер дверь и опустил шторы.
* * *
После того, как Джейк Графтон со всей группой уехал в Вашингтон и Бабун Таркингтон остался один, на базе Тонопа воцарилась мертвая тишина – как на кладбище, подумал Бабун. Он проводил время то в ангаре, где инженеры TRX возились с останками самолета, покинутого им и Ритой, то в госпитале, где лежала Рита, так и не приходя в сознание.
Бабун каждый день проезжал по три километра туда и обратно в военном седане, предоставленном ему одним из капитанов 3-го ранга с условием вернуть машину на базу. Однако Бабун не спешил этого делать. В конце концов, расписывался за машину капитан, а прямого приказа возвратить ее он не отдавал.
В холле общежития было пусто. Очевидно, командировочным некогда было слоняться вокруг стола, заключать пари и обмениваться анекдотами под приглушенный звук телевизора, как это принято в морской авиации. В этом роде войск всегда царил дух товарищества. Те, кто летал на самолетах, отличались дружелюбием и требовали этого от других.
В первый свой вечер в одиночестве Бабун гонял бильярдный шар по столу, наблюдая, как он скатывается в лузы. Посмотрев на пустые кресла, молчащий телевизор и корзинки под лузами, он побрел в свою комнату звонить Ритиным родителям. Теперь он делал это дважды в день.
Еще он звонил собственным родителям в Санта-Барбару, рассказывая им о состоянии Риты и поддерживая разговор просто затем, чтобы слышать их голоса.
Родители были слегка удивлены и про себя радовались такому вниманию со стороны сына, который обычно звонил им раз в месяц и никогда не писал, потому что, как он считал, все новости можно сообщить и по телефону.
Удивительно, размышлял он, теперь, теперь, когда Рита в таком ужасном положении, звук материнского голоса способен его немного утешить.
На второй день он понял: все дело в том, что ему нечем заняться. Он стоял в ангаре, смотрел, слушал, но ему не за кем было присматривать, не надо было сочинять докладные, поэтому его ничто не трогало. В госпитале он сидел возле Риты, которую перевели в отдельную палату, произносил монологи или глядел в стену. И думал. Очень много думал, размышлял, соображал.
В этот вечер по пути в госпиталь он заехал на почту и купил общую тетрадь.
В Ритиной палате он начал писать. «Дорогая Рита», – вывел он, потом пососал ручку и выглянул в окно. Поставил дату. Дорогая, дорогая Рита. «Когда-нибудь ты придешь в себя, и тогда я вручу тебе это письмо».
Он писал иногда по несколько часов кряду. Начал он с жизнеописания Бабуна Таркингтона: как он рос в южной Калифорнии, где стоило перебежать шоссе, и ты оказывался на пляже и мог кататься на доске, если хотел; бесконечным летом они гоняли в футбол и бейсбол, а на пляже он обхаживал красоток с упругим, тугим телом, иногда успешно. Он описывал, что с ним происходило, когда он испытал первую любовь, потом вторую, и третью, и четвертую. Много страниц было посвящено учебе в колледже и ночным студенческим загулам.
Наконец, он решил, что исчерпал тему юности, и обратился к флотской жизни.
Он даже не заметил, как у него изменился стиль. Вместо легкого, окрашенного юмором повествования о днях молодости он теперь писал сухо, вполне серьезно.
Факты, впечатления, мнения, устремления – все это сходило с кончика его пера.
Через четыре дня инженеры TRX закончили свою работу и таинственным образом испарились. Несколько дней спустя без предупреждения явилась группа офицеров и штатских из Вашингтона. Они осматривали и ощупывали бесформенные почерневшие обломки, все фотографировали, затем сели в ожидавшие их на полосе самолеты. Бабун остался со своим одиночеством и своими сочинениями.
Так проходил день за днем, а Рита все не приходила в себя.
* * *
В Вашингтоне Джейк Графтон тоже писал, хотя совершенно иначе, чем Таркингтон. Он наговаривал общие указания на диктофон и отдавал пленки подчиненным, которые облекали его идеи в гладкие, обкатанные фразы, а Джейк потом правил их карандашом. Результаты испытаний и наблюдений были обработаны, согласованы между собой и сведены в стройные таблицы. Группа чертила схемы и графики, оценивала тактико-технические характеристики, трудоемкость обслуживания, среднюю наработку на отказ и, разумеется, стоимость. С каждой страницы, казалось, ручьями текли деньги. Каждый офицер в группе имел свой участок работы, а общие выводы и рекомендации по сто раз обсуждались за столом Джейка; тот внимательно слушал, делал заметки и время от времени намекал, что по тому или иному вопросу сказано уже достаточно. Все это сводилось в единый документ с шапкой «совершенно секретно» на верху каждой страницы.
* * *
Вице-адмирал Тайлер Генри провел несколько неприятных часов с Луисом Камачо. Удалось быстро установить, что данные, содержавшиеся в микросхемах ЭППЗУ с разбившегося прототипа, соответствуют ложным данным в файле компьютерной системы Пентагона, последние изменения в который вносил покойный капитан 1-го ранга Гарольд Стронг. Последние, правильные данные TRX для ЭППЗУ также были введены в компьютерную память, но в совсем другой файл.
Через три дня после командировки Ллойда Дрейфуса в Детройт Камачо после дюжины телефонных звонков отправился туда сам. В полдень в четверг он выехал на метро в Национальный аэропорт и в три пятьдесят уже сидел в кабинете президента «Аэротек».
Хомер Т.Уиггинс пригласил адвоката, пожилого мужчину аристократичного вида, с маникюром, в костюме от братьев Брукс и темно-бордовом галстуке. Модный загар и седоватые бачки завершали образ будто сошедшего с конвейера преуспевающего юриста. «Мартин Прескотт Нэш», – процедил он, едва заметно кивнув Камачо и намеренно не замечая протянутой руки. Камачо вытер отвергнутую ладонь платком и бросил взгляд на Уиггинса, который пытался придать себе вид оскорбленной невинности.
– Мой клиент – один из самых уважаемых граждан этого штата, – начал Нэш тоном, каким активистка феминистского движения читала бы лекцию своре отъявленных насильников: легкая дрожь в голосе, четко разделяемые слова, едва уловимый гнев. – Он состоит более чем в десятке общественных организаций, тратит полмиллиона долларов в год на благотворительность и дает работу шести сотням людей, каждый из которых платит налоги на ваше содержание, джентльмены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135