Она считала зеркало дьявольским изобретением, противным Богу.
* * *
Голос господина Адре сорвался, и он прервал свой рассказ. Продолжать его он явно не желал. Деликатность не позволяла мне давить на собеседника. Наклонившись вперед, упираясь локтями в колени, зеркальщик рассматривал наше расплывчатое отражение в зеленоватой воде пруда. Две задумчивые фигуры, запечатленные снизу, в изысканном обрамлении ветвей, гармонично раскинутых над их головами. И вдруг зеркальщик схватил камень и бросил его в воду. В мгновение ока гладкая, как открытка, поверхность пруда покрылась рябью в виде концентрических кругов. Господин Адре погубил не картину, а ее красоту. Затем он впервые повернулся ко мне и сказал:
– Теперь вам все известно, ведь вам не терпелось все узнать. Но разве благодаря этому вы теперь больше понимаете?
Зеркальщик даже не стал дожидаться ответа, который я все равно не смог бы ему дать, и пошел прочь. Я смотрел ему вслед: он удалялся, ссутулившись, засунув руки в карманы, вперив взгляд в пространство. Внезапно он остановился, обернулся и направился ко мне, словно он позабыл что-то на скамье. Надев очки, он достал из бумажника клочок смятой бумаги и не прочел, а скорее расшифровал то, что там было написано:
– Per speculum in aenigmate?
– Святой Павел хотел этим сказать, что мы всё видим наоборот, – ответил я. – Люди осознают, что зеркало отражает жизнь, но совсем в другом смысле. Тогда у нас возникает вопрос, те ли мы действительно, кем себя считаем.
Господин Адре задумался и снова побрел прочь; на сей раз он больше не вернулся.
Я долго сидел на скамейке в одиночестве. Мое состояние можно было описать одним словом – «смятение». Я пребывал в смятении относительно всего, со всех точек зрения, во всех значениях слова. Я встал, прошелся, но легче не стало. Я разрывался между гневом и состраданием и не знал, чего во мне больше. Я злился на себя и жалел цветочницу, злился на нее и жалел себя; я злился на себя за жалость к ней и жалел, что она на меня злится... Это был замкнутый круг.
Мысль об одиночестве этой женщины не давала мне покоя. Я думал о том, как, наверно, ей тяжело по ночам. О ее молчании, когда я унижал ее в автобусе. О ее слезах, последовавших за этой сценой. Наконец, о смысле слов, которые она выпалила на улице Арколь, когда все в ней кричало мне в лицо: «Евреи – не единственные жертвы, я достаточно настрадалась, я тоже имею право на снисхождение за давностью лет, оставьте меня, оставьте меня в покое...» Тогда, только тогда, в ответ на эту всепоглощающую боль, у меня возникло смутное чувство вины перед моей жертвой.
Внезапно я бросился к телефонной будке и набрал номер магазина «Цветы Арман». Я узнал голос цветочницы в трубке.
– Кто говорит? – спокойно спросила она.
– Мадам, это я, вы знаете... Мне непременно нужно с вами встретиться. Я все выяснил, мне все известно, между нами произошло недоразумение, я должен с вами поговорить, прошу вас...
Госпожа Арман повесила трубку. Наверно, я напугал ее своей чудовищной скороговоркой. Но я спешил сказать как можно больше, прежде чем она прервет разговор. Цветочница должна была узнать о моем смятении. Я не собирался оправдываться, а только объясниться. Мне хотелось, чтобы она отнеслась к моему поведению с тем же снисхождением, с каким мы взираем на чужие ошибки, совершенные по нашей вине. Вероятно, я хотел чересчур многого. Очевидно, мы ступили на скользкий путь. Как бы я выглядел, если бы она заговорила о том, что пора простить друг другу обиды?
Я нажал на кнопку повтора и снова услышал ее голос, уже более сухой и строгий.
– Не кладите трубку, мадам, я нахожусь не очень далеко от вас, я сейчас приеду, и мы наконец...
Она бросила трубку. У светофора остановилось такси. Я сел в машину.
* * *
На улице Конвента образовался затор. Я продолжал путь пешком. Водители нервничали. Угрожающе гудели клаксоны. Вдали слышался рев сирены «скорой помощи». Чем дальше я шел вдоль вереницы попавших в пробку машин, тем больше нарастало напряжение.
Посреди дороги, между магазином меховой одежды Фешнеров и цветочной лавкой Арман, собрался народ. Я стал пробираться сквозь толпу зевак, натиск которых с большим трудом сдерживал полицейский.
И тут я увидел госпожу Арман, распростертую на земле. Она лежала на спине, изо рта бежала тонкая струйка крови. Голова цветочницы покоилась в руках господина Анри. Старик попросил своего подручного принести трикотин, который он использовал для утепления каракулевых манто. Он сделал из ткани подушечку и осторожно просунул ее под голову раненой.
Прохожие вызвались перенести госпожу Арман в ее магазин. Там ее положили у входа среди цветов. Как на кладбище. Не хватало только могилы. Никто и не подозревал, что могила находится в душе цветочницы. После Освобождения она неустанно рыла себе яму.
Глаза госпожи Арман были открыты. Она шевелила губами. Господин Анри наклонился, приблизив правое ухо. Потом прошептал что-то в ответ. После этого старик закрыл женщине глаза. Возле жертвы сидел водитель автобуса без пиджака, обхватив голову руками. Телефон, застрекотавший в кабине, заставил его опомниться от потрясения.
Вокруг толпились люди, и я увидел нескольких знакомых лавочников. Франсуа Фешнер присел на одно колено возле отца, спрашивая, не нужно ли помочь. Заметив меня, друг поднялся, обошел толпу и приблизился. Он взял меня за руку.
– Теперь ты знаешь все. Тебе известны факты и события. К чему это?
– Я ничего не стану об этом писать, – ответил я.
– Но не стоит брать чужую вину на себя, – тут же прибавил Франсуа. – Ты меня понимаешь? Иначе мы никогда не покончим с этой историей.
Я кивнул. Лицо друга озарилось широкой улыбкой. Мы вернулись в круг собравшихся.
Встретившись взглядом с зеркальщиком, я содрогнулся. По его глазам было видно, что он наконец избавился от невыносимо тягостной тайны, которую слишком долго держал в себе. Подоспевшие пожарные прервали наш безмолвный разговор. Когда они унесли труп на носилках, я присоединился к зевакам, чтобы послушать версии происшедшего.
* * *
Сразу же после моего звонка госпожа Арман стремглав выскочила из магазина. Казалось, цветочница снова не в себе, как будто она была в шоке. Люди, стоявшие на остановке, обратили внимание, с каким лихорадочным нетерпением пожилая женщина ожидала автобуса. В тот самый миг, когда водитель подъезжал к тротуару, она обернулась. Позади нее стоял мужчина в темных очках, стекла которых зловеще сверкали, отражая свет, подобно зеркалам. Придя в ужас от увиденного, цветочница покачнулась, потеряла равновесие и упала под колеса...
Незачем было слушать дальше. Улице вскоре предстояло обрести привычный облик. Я заметил господина Анри, стоявшего ко мне спиной, и окликнул его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
* * *
Голос господина Адре сорвался, и он прервал свой рассказ. Продолжать его он явно не желал. Деликатность не позволяла мне давить на собеседника. Наклонившись вперед, упираясь локтями в колени, зеркальщик рассматривал наше расплывчатое отражение в зеленоватой воде пруда. Две задумчивые фигуры, запечатленные снизу, в изысканном обрамлении ветвей, гармонично раскинутых над их головами. И вдруг зеркальщик схватил камень и бросил его в воду. В мгновение ока гладкая, как открытка, поверхность пруда покрылась рябью в виде концентрических кругов. Господин Адре погубил не картину, а ее красоту. Затем он впервые повернулся ко мне и сказал:
– Теперь вам все известно, ведь вам не терпелось все узнать. Но разве благодаря этому вы теперь больше понимаете?
Зеркальщик даже не стал дожидаться ответа, который я все равно не смог бы ему дать, и пошел прочь. Я смотрел ему вслед: он удалялся, ссутулившись, засунув руки в карманы, вперив взгляд в пространство. Внезапно он остановился, обернулся и направился ко мне, словно он позабыл что-то на скамье. Надев очки, он достал из бумажника клочок смятой бумаги и не прочел, а скорее расшифровал то, что там было написано:
– Per speculum in aenigmate?
– Святой Павел хотел этим сказать, что мы всё видим наоборот, – ответил я. – Люди осознают, что зеркало отражает жизнь, но совсем в другом смысле. Тогда у нас возникает вопрос, те ли мы действительно, кем себя считаем.
Господин Адре задумался и снова побрел прочь; на сей раз он больше не вернулся.
Я долго сидел на скамейке в одиночестве. Мое состояние можно было описать одним словом – «смятение». Я пребывал в смятении относительно всего, со всех точек зрения, во всех значениях слова. Я встал, прошелся, но легче не стало. Я разрывался между гневом и состраданием и не знал, чего во мне больше. Я злился на себя и жалел цветочницу, злился на нее и жалел себя; я злился на себя за жалость к ней и жалел, что она на меня злится... Это был замкнутый круг.
Мысль об одиночестве этой женщины не давала мне покоя. Я думал о том, как, наверно, ей тяжело по ночам. О ее молчании, когда я унижал ее в автобусе. О ее слезах, последовавших за этой сценой. Наконец, о смысле слов, которые она выпалила на улице Арколь, когда все в ней кричало мне в лицо: «Евреи – не единственные жертвы, я достаточно настрадалась, я тоже имею право на снисхождение за давностью лет, оставьте меня, оставьте меня в покое...» Тогда, только тогда, в ответ на эту всепоглощающую боль, у меня возникло смутное чувство вины перед моей жертвой.
Внезапно я бросился к телефонной будке и набрал номер магазина «Цветы Арман». Я узнал голос цветочницы в трубке.
– Кто говорит? – спокойно спросила она.
– Мадам, это я, вы знаете... Мне непременно нужно с вами встретиться. Я все выяснил, мне все известно, между нами произошло недоразумение, я должен с вами поговорить, прошу вас...
Госпожа Арман повесила трубку. Наверно, я напугал ее своей чудовищной скороговоркой. Но я спешил сказать как можно больше, прежде чем она прервет разговор. Цветочница должна была узнать о моем смятении. Я не собирался оправдываться, а только объясниться. Мне хотелось, чтобы она отнеслась к моему поведению с тем же снисхождением, с каким мы взираем на чужие ошибки, совершенные по нашей вине. Вероятно, я хотел чересчур многого. Очевидно, мы ступили на скользкий путь. Как бы я выглядел, если бы она заговорила о том, что пора простить друг другу обиды?
Я нажал на кнопку повтора и снова услышал ее голос, уже более сухой и строгий.
– Не кладите трубку, мадам, я нахожусь не очень далеко от вас, я сейчас приеду, и мы наконец...
Она бросила трубку. У светофора остановилось такси. Я сел в машину.
* * *
На улице Конвента образовался затор. Я продолжал путь пешком. Водители нервничали. Угрожающе гудели клаксоны. Вдали слышался рев сирены «скорой помощи». Чем дальше я шел вдоль вереницы попавших в пробку машин, тем больше нарастало напряжение.
Посреди дороги, между магазином меховой одежды Фешнеров и цветочной лавкой Арман, собрался народ. Я стал пробираться сквозь толпу зевак, натиск которых с большим трудом сдерживал полицейский.
И тут я увидел госпожу Арман, распростертую на земле. Она лежала на спине, изо рта бежала тонкая струйка крови. Голова цветочницы покоилась в руках господина Анри. Старик попросил своего подручного принести трикотин, который он использовал для утепления каракулевых манто. Он сделал из ткани подушечку и осторожно просунул ее под голову раненой.
Прохожие вызвались перенести госпожу Арман в ее магазин. Там ее положили у входа среди цветов. Как на кладбище. Не хватало только могилы. Никто и не подозревал, что могила находится в душе цветочницы. После Освобождения она неустанно рыла себе яму.
Глаза госпожи Арман были открыты. Она шевелила губами. Господин Анри наклонился, приблизив правое ухо. Потом прошептал что-то в ответ. После этого старик закрыл женщине глаза. Возле жертвы сидел водитель автобуса без пиджака, обхватив голову руками. Телефон, застрекотавший в кабине, заставил его опомниться от потрясения.
Вокруг толпились люди, и я увидел нескольких знакомых лавочников. Франсуа Фешнер присел на одно колено возле отца, спрашивая, не нужно ли помочь. Заметив меня, друг поднялся, обошел толпу и приблизился. Он взял меня за руку.
– Теперь ты знаешь все. Тебе известны факты и события. К чему это?
– Я ничего не стану об этом писать, – ответил я.
– Но не стоит брать чужую вину на себя, – тут же прибавил Франсуа. – Ты меня понимаешь? Иначе мы никогда не покончим с этой историей.
Я кивнул. Лицо друга озарилось широкой улыбкой. Мы вернулись в круг собравшихся.
Встретившись взглядом с зеркальщиком, я содрогнулся. По его глазам было видно, что он наконец избавился от невыносимо тягостной тайны, которую слишком долго держал в себе. Подоспевшие пожарные прервали наш безмолвный разговор. Когда они унесли труп на носилках, я присоединился к зевакам, чтобы послушать версии происшедшего.
* * *
Сразу же после моего звонка госпожа Арман стремглав выскочила из магазина. Казалось, цветочница снова не в себе, как будто она была в шоке. Люди, стоявшие на остановке, обратили внимание, с каким лихорадочным нетерпением пожилая женщина ожидала автобуса. В тот самый миг, когда водитель подъезжал к тротуару, она обернулась. Позади нее стоял мужчина в темных очках, стекла которых зловеще сверкали, отражая свет, подобно зеркалам. Придя в ужас от увиденного, цветочница покачнулась, потеряла равновесие и упала под колеса...
Незачем было слушать дальше. Улице вскоре предстояло обрести привычный облик. Я заметил господина Анри, стоявшего ко мне спиной, и окликнул его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38