Любопытство не дает угаснуть жажде жизни. Несколько часов ничего не значили по сравнению с целой жизнью.
Пытка продолжалась до начала пятого. Лишь после того, как подали кофе, Робер Шиффле как ни в чем не бывало повел меня в библиотеку на первом этаже, захватив с собой кофейник. Он держался со мной, как с посетителем, который только что пришел.
– Знаете ли, мне нечего стыдиться своего прошлого. Я исполнял приказы...
Может быть, в библиотеке кто-то был? Или в ней царил беспорядок? Если только там не хранились документы, которые Шиффле хотел скрыть от моего пытливого взора. Так или иначе, он передумал и повел меня в детскую. Хозяин опустился на единственный в комнате стул. Мне оставалось только последовать его примеру, и я сел на нижнюю из двух кроватей, расположенных в два яруса. Я бы не смог сказать, что было хуже – гнетущая атмосфера или нелепое положение, в котором я оказался. Если Шиффле хотел таким образом дать мне понять, что наш разговор будет коротким, то он умело взялся за дело.
За полчаса я удостоился полной картины оккупации, увиденной глазами чиновника из своего кабинета. Старик нехотя уточнил, что он был ревностным служакой весьма секретного отдела полиции, которая продолжала исполнять свои функции в этот довольно критический период истории Франции. Мировосприятие бывшего инспектора было настолько бюрократическим, что это обескураживало.
Как обычно в подобных случаях, я воздерживался от каких-либо возражений. Я пришел сюда не для того, чтобы спорить с Шиффле или в чем-то его уличать, а чтобы вытянуть из него сведения. Однако поводов для неприязни было предостаточно. Глядя, как старик дымит трубкой, слушая, как он воссоздает историю на языке законов и указов, я испытывал тошноту. Никогда еще мне не приходилось так близко соприкасаться с обыденным злом.
Вынырнув из этого чудовищного словесного потока, я составил некоторое представление не об антисемитизме, а о Власти. Обладает ли должностное лицо, будь-то высокопоставленный чиновник или мелкая сошка, совестью? Все сводилось к этому неразрешимому вопросу. Так или иначе, даже если у Шиффле и были угрызения, то он искусно их скрывал.
Подобные люди страшнее всех, так как они гораздо чаще встречаются, меньше бросаются в глаза и причиняют больше вреда, чем подлинные злодеи. Они выставляют напоказ свои принципы, носятся с чувством долга и прикрываются службой отечеству. Если когда-нибудь снова грянет война, надо будет в первую очередь остерегаться чиновников, тех, кто составляют отчеты и подписывают циркуляры. Одним махом печати они могут послать человека на смерть, никогда не задумываясь о последствиях своего поступка. Жертвы бюрократических зверств безлики. Коллективная ответственность смягчает вину преступников. Можно ли более безнаказанно творить зло?
Когда Шиффле встал, чтобы налить себе еще кофе, я, воспользовавшись паузой, вставил слово:
– Вы так ничего и не сказали о деле Фешнеров...
– Что вы хотите услышать? Обычное дело. Эти подпольные кустари среди бела дня мухлевали со своей бывшей клиентурой, я накрыл их с поличным, бах! Такова жизнь. В конце концов, то, что с ними случилось... Каждый должен отвечать за свои действия, не так ли?
– Как же вы их нашли?
– На то и сыщик, чтобы искать, – невозмутимо отвечал старик. – Я был молод, у меня были крепкие башмаки, я не боялся ходить пешком и стучаться в разные двери.
– Как же вы проникли к Фешнерам?
– Я назвал имя одной клиентки. Это была единственная возможность внушить им доверие. Они все-таки соблюдали некоторую осторожность.
– Какой клиентки?
Наступила напряженная тишина. Робер Шиффле, не сводя с меня глаз, раскурил свою погасшую трубку. С самого начала, с первого момента, как только мы обменялись приветствиями, он прекрасно знал, какую цель я преследовал. Садист заставил меня томиться ожиданием еще несколько минут. Атмосфера была гнетущей. Я не видел выхода из положения. В сущности, я уже ничего не понимал. Собеседник воспользовался моей растерянностью:
– Зачем вы спрашиваете, если сами только что, ворвавшись в мой дом, произнесли ее имя?
– Я хочу услышать его от вас.
– От меня? Ни за что. Это вопрос принципа, я никого не выдаю, даже доносчиков.
Подумать только, мне приходилось выслушивать нравоучения от человека с таким сомнительным прошлым! Однако я был готов на куда более тяжкие испытания. Для меня был важен лишь результат.
Дверь открылась. В комнату заглянула женщина, вероятно жена Шиффле. Он отослал ее прочь легким движением подбородка, а затем снова, не говоря ни слова, уставился на меня. Старик ждал. Чего? Я понятия не имел. Но он чего-то ждал, и, учитывая мое возбужденное состояние, это было невыносимо.
– Сударь, – произнес я, откашлявшись, – я знаю, что речь идет о Сесиль Арман-Кавелли, цветочнице с улицы Конвента. Я хочу только, чтобы вы помогли мне понять причину.
– Причину чего?
– Причину ее поступка.
Шиффле удивленно поднял брови: он явно не ожидал, что мои притязания окажутся столь умеренными.
– Это все? Я полагал, что у вас более грандиозные планы, нечто более честолюбивое и эффектное, ведь вы, журналисты, умеете пускать пыль в глаза...
– Я лишь пытаюсь понять, что произошло в ее голове, когда она перешла грань...
– Она еще жива? – недоуменно протянул он. – Вы могли бы у нее об этом спросить...
Вместо ответа я лишь потупил взор. Мой собеседник наверняка понял, что я уже уперся в стену. Я пытался не выглядеть подавленным, хотя именно так себя чувствовал. Я бы не простил себе, если бы проявил малейшую слабость при общении с подобным субъектом. Мне следовало, напротив, дать почувствовать ему свою уверенность, хладнокровие и непреклонную волю.
Я не знаю, что повлияло на решение Шиффле. Так или иначе, после долгих раздумий он довольно церемонно поднялся и дважды повернул ключ в замке. Когда мы оказались взаперти, старик вернулся на прежнее место. И наконец заговорил о цветочнице.
Действительно, бывший инспектор отлично помнил эту историю. Его рассказ был поразительно точным, хотя минуло столько лет. Можно было подумать, что те давние события наложили на него отпечаток. Но мне и в голову не приходило, что эта глубокая зарубка в его памяти связана с угрызениями совести, причиной которых были не Фешнеры, а госпожа Арман. Как будто пострадали не они, а она.
Не без опаски я достал из кармана блокнот с ручкой и воспринял отсутствие реакции со стороны собеседника как согласие. Слушая его, я осознавал, что передо мной впервые открывается тайная жизнь незнакомой женщины. По ходу рассказа я начал понимать, что мы ничего не знаем о человеке до тех пор, пока не обнаружим слабое место, за которым кроются секреты, растворенные в его крови и питающие его разум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Пытка продолжалась до начала пятого. Лишь после того, как подали кофе, Робер Шиффле как ни в чем не бывало повел меня в библиотеку на первом этаже, захватив с собой кофейник. Он держался со мной, как с посетителем, который только что пришел.
– Знаете ли, мне нечего стыдиться своего прошлого. Я исполнял приказы...
Может быть, в библиотеке кто-то был? Или в ней царил беспорядок? Если только там не хранились документы, которые Шиффле хотел скрыть от моего пытливого взора. Так или иначе, он передумал и повел меня в детскую. Хозяин опустился на единственный в комнате стул. Мне оставалось только последовать его примеру, и я сел на нижнюю из двух кроватей, расположенных в два яруса. Я бы не смог сказать, что было хуже – гнетущая атмосфера или нелепое положение, в котором я оказался. Если Шиффле хотел таким образом дать мне понять, что наш разговор будет коротким, то он умело взялся за дело.
За полчаса я удостоился полной картины оккупации, увиденной глазами чиновника из своего кабинета. Старик нехотя уточнил, что он был ревностным служакой весьма секретного отдела полиции, которая продолжала исполнять свои функции в этот довольно критический период истории Франции. Мировосприятие бывшего инспектора было настолько бюрократическим, что это обескураживало.
Как обычно в подобных случаях, я воздерживался от каких-либо возражений. Я пришел сюда не для того, чтобы спорить с Шиффле или в чем-то его уличать, а чтобы вытянуть из него сведения. Однако поводов для неприязни было предостаточно. Глядя, как старик дымит трубкой, слушая, как он воссоздает историю на языке законов и указов, я испытывал тошноту. Никогда еще мне не приходилось так близко соприкасаться с обыденным злом.
Вынырнув из этого чудовищного словесного потока, я составил некоторое представление не об антисемитизме, а о Власти. Обладает ли должностное лицо, будь-то высокопоставленный чиновник или мелкая сошка, совестью? Все сводилось к этому неразрешимому вопросу. Так или иначе, даже если у Шиффле и были угрызения, то он искусно их скрывал.
Подобные люди страшнее всех, так как они гораздо чаще встречаются, меньше бросаются в глаза и причиняют больше вреда, чем подлинные злодеи. Они выставляют напоказ свои принципы, носятся с чувством долга и прикрываются службой отечеству. Если когда-нибудь снова грянет война, надо будет в первую очередь остерегаться чиновников, тех, кто составляют отчеты и подписывают циркуляры. Одним махом печати они могут послать человека на смерть, никогда не задумываясь о последствиях своего поступка. Жертвы бюрократических зверств безлики. Коллективная ответственность смягчает вину преступников. Можно ли более безнаказанно творить зло?
Когда Шиффле встал, чтобы налить себе еще кофе, я, воспользовавшись паузой, вставил слово:
– Вы так ничего и не сказали о деле Фешнеров...
– Что вы хотите услышать? Обычное дело. Эти подпольные кустари среди бела дня мухлевали со своей бывшей клиентурой, я накрыл их с поличным, бах! Такова жизнь. В конце концов, то, что с ними случилось... Каждый должен отвечать за свои действия, не так ли?
– Как же вы их нашли?
– На то и сыщик, чтобы искать, – невозмутимо отвечал старик. – Я был молод, у меня были крепкие башмаки, я не боялся ходить пешком и стучаться в разные двери.
– Как же вы проникли к Фешнерам?
– Я назвал имя одной клиентки. Это была единственная возможность внушить им доверие. Они все-таки соблюдали некоторую осторожность.
– Какой клиентки?
Наступила напряженная тишина. Робер Шиффле, не сводя с меня глаз, раскурил свою погасшую трубку. С самого начала, с первого момента, как только мы обменялись приветствиями, он прекрасно знал, какую цель я преследовал. Садист заставил меня томиться ожиданием еще несколько минут. Атмосфера была гнетущей. Я не видел выхода из положения. В сущности, я уже ничего не понимал. Собеседник воспользовался моей растерянностью:
– Зачем вы спрашиваете, если сами только что, ворвавшись в мой дом, произнесли ее имя?
– Я хочу услышать его от вас.
– От меня? Ни за что. Это вопрос принципа, я никого не выдаю, даже доносчиков.
Подумать только, мне приходилось выслушивать нравоучения от человека с таким сомнительным прошлым! Однако я был готов на куда более тяжкие испытания. Для меня был важен лишь результат.
Дверь открылась. В комнату заглянула женщина, вероятно жена Шиффле. Он отослал ее прочь легким движением подбородка, а затем снова, не говоря ни слова, уставился на меня. Старик ждал. Чего? Я понятия не имел. Но он чего-то ждал, и, учитывая мое возбужденное состояние, это было невыносимо.
– Сударь, – произнес я, откашлявшись, – я знаю, что речь идет о Сесиль Арман-Кавелли, цветочнице с улицы Конвента. Я хочу только, чтобы вы помогли мне понять причину.
– Причину чего?
– Причину ее поступка.
Шиффле удивленно поднял брови: он явно не ожидал, что мои притязания окажутся столь умеренными.
– Это все? Я полагал, что у вас более грандиозные планы, нечто более честолюбивое и эффектное, ведь вы, журналисты, умеете пускать пыль в глаза...
– Я лишь пытаюсь понять, что произошло в ее голове, когда она перешла грань...
– Она еще жива? – недоуменно протянул он. – Вы могли бы у нее об этом спросить...
Вместо ответа я лишь потупил взор. Мой собеседник наверняка понял, что я уже уперся в стену. Я пытался не выглядеть подавленным, хотя именно так себя чувствовал. Я бы не простил себе, если бы проявил малейшую слабость при общении с подобным субъектом. Мне следовало, напротив, дать почувствовать ему свою уверенность, хладнокровие и непреклонную волю.
Я не знаю, что повлияло на решение Шиффле. Так или иначе, после долгих раздумий он довольно церемонно поднялся и дважды повернул ключ в замке. Когда мы оказались взаперти, старик вернулся на прежнее место. И наконец заговорил о цветочнице.
Действительно, бывший инспектор отлично помнил эту историю. Его рассказ был поразительно точным, хотя минуло столько лет. Можно было подумать, что те давние события наложили на него отпечаток. Но мне и в голову не приходило, что эта глубокая зарубка в его памяти связана с угрызениями совести, причиной которых были не Фешнеры, а госпожа Арман. Как будто пострадали не они, а она.
Не без опаски я достал из кармана блокнот с ручкой и воспринял отсутствие реакции со стороны собеседника как согласие. Слушая его, я осознавал, что передо мной впервые открывается тайная жизнь незнакомой женщины. По ходу рассказа я начал понимать, что мы ничего не знаем о человеке до тех пор, пока не обнаружим слабое место, за которым кроются секреты, растворенные в его крови и питающие его разум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38