Лицо ее побагровело от прихлынувшей крови, голос пресекся, и только глаза, огненные, злые, говорили о силе невысказанного чувства.
Марина испугалась. Она никогда не видела маму в таком настроении, никогда не слышала от нее таких слов, как в эти дни.
– Чтобы это было в последний раз! И никаких ответов. Слышишь? Никаких!
И то, что Марина по-прежнему не говорила ни «да», ни «нет», сердило ее еще больше. А Марина сама не знала, что чувствует к Антону, и упорно отмалчивалась. Отмалчивалась, но думала свое, и спорила с собой, и не знала, как быть. Честно, самой себе говоря, она, конечно, мечтала вовсе не о таком друге. Но что же делать, если так получилось, если не встретила она того самого хорошего человека, который грезился ей когда-то в ее полудетском стихотворении? Что же делать, если встретился ей и зацепился за душу совсем-совсем другой. Так как же быть: заглушить голос разума или зажать сердце в кулак и ждать незапятнанного героя? И обязательно ли искать хороших людей и не лучше ли превращать их в хороших?
Несколько дней продолжалась эта схватка характеров. А потом вдруг Марина поняла, что мать совсем не сердится, а очень боится за нее, за свою дочь, и за ее дальнейшую судьбу. Марина не выдержала и быстро схватила лист бумаги:
«Прости, Антон, я больше писать не могу».
32
Первое недоумение, вызванное письмом Марины, сменилось долго не утихающей болью. Антон не мог решить: писать еще или не писать? Но чем больше он думал, тем больше запутывался. Написать! Чтобы знать, чтобы просто выяснить! Но это значит – навязываться. А разве можно навязываться?.. Что же произошло? Ведь как трогательно сказала она в первом своем новогоднем письме: «Разве я не ответила бы?» И разве теперь могла бы она так написать, если бы не случилось чего-то очень важного?
Первый ответ напрашивался сам собой.
«Все очень просто: девушка нашла другого молодого человека, лучше, и…» – нашептывал безжалостный внутренний голос.
«Но почему же она не оборвала сразу? Зачем нужно было писать?» – торопливо прерывал его другой, очень робкий.
«Пожалела».
Антон пробовал строить разные догадки, но они рассыпались одна за другой. Все было ясно: нашелся другой, лучший, и… И что тут удивительного, да и как могло быть иначе? Заключенный, остается заключенным, и как он мог на что-нибудь рассчитывать?
Ну, а если так, если ей безразличны все его успехи и достижения, если ее не обрадовало, что он кончил школу, что стал председателем совета воспитанников, совестью колонии, если ее не трогают все его страдания и радости, – зачем он будет напоминать о себе?
Антон пробовал утаить от Славы и письмо, и все свои переживания, но разве от друга скроешь? Да и зачем скрывать, когда он все равно видит, что ты в полном смятении, а потом, разузнав все от тебя, вместе с тобою ищет выхода и, наконец, подумав, говорит:
– В общем, ты прав. Ты натурально поступил. Только знаешь что?.. Только нос не вешай! Все обойдется. А нос не вешай! Держись! Будь мужчиной!
Ну нет! Носа Антон вешать не собирался. Слишком широко и бурно жила у него сейчас душа. Антон хотел было разозлиться, но из этого ничего не вышло: не мог он сердиться на Марину. Ведь все началось с нее, весь свет его жизни, и уж за одно это он будет ей всегда благодарен, а теперь он станет еще больше работать, он будет безгранично работать и снимет, сдерет, смоет с себя всю грязь и нечисть, всю лень и слабость, все, что мешало ему жить, – он сам, без всякой посторонней, хотя бы и дорогой для него помощи! И он работал в полную силу, во весь размах, запрятав на самое дно души боль от разрыва с Мариной.
Когда Антон после избрания, после всех своих горячих речей и обещаний одумался, его сначала испугала та громада ответственности, которая легла на его плечи. Тем более что и начальник, вызвав его к себе, поставил перед ним задачу: не теряя времени, браться за работу, и «браться сразу, и уж так, чтобы все бурлило и у самого сердце, как у орла, билось».
– Ты не жди дела, ты ищи, сам к нему навстречу иди, тогда оно всегда найдется.
Но дело все-таки пришло само, и очень срочное: в первом отделении избили парня, который залез в полученную товарищем посылку и вытащил пачку папирос. В расправе принимал участие и командир отделения. Пришлось вне всякой очереди и плана собрать совет и обсудить на нем и этот случай, и всю работу командира. В результате совет воспитанников решил снять командира с работы и просить руководство наложить на него взыскание.
На этом же заседании Максим Кузьмич прочел только что полученное письмо от трактористов с целинных земель. Обращаясь «к молодым приборостроителям», они писали о работе подвижных бензоколонок, которые выпускала колония, высказывали свои предложения по улучшению конструкции, а главное, просили побольше выпускать колонок – «чтобы тракторы заправлять не ведром, на глазок да с песочком, а точно, по счетчику». Пришлось обсудить, как ликвидировать прорыв в токарно-механическом цехе, который задержал поставку основной детали для бензоколонок, а потом сочинить ответ «молодым покорителям целины».
А в конце заседания Архипов из пятого отделения неожиданно предложил, чтобы в столовой во время обеда да по воскресеньям духовой оркестр «играл вальсы и разное другое, что умеет». Эта мысль всем понравилась, и начальник обещая обязательно провести это в жизнь и впоследствии провел. Правда, кое с кем пришлось поспорить: кое-кто из сотрудников усомнился – не будет ли это слишком?
«Дома люди и по воскресеньям обедают просто, без всяких вальсов – зачем же нам здесь ресторанные порядки заводить?»
«А почему нам не завести то, чего нет дома? – не соглашался Максим Кузьмич. – Почему не скрасить жизнь ребятам, если этого они сами хотят?»
Так первое и совсем неожиданное заседание совета оказалось важным и интересным, особенно когда речь зашла о дальнейших планах и ребята заговорили о лете, о летних работах и развлечениях. И тогда Анисов, член совета из пятнадцатого, вспомнил, как они во время работы в колхозе прошлым летом купались в тихой и теплой реке, в той самой, в которой, по преданию, утопилась татарская царевна.
– Плохо, что у нас купаться негде! – перебил его другой из первого отделения. – Вот, говорят, на Кавказе есть колония, там ребята реку отвели прямо в зону. Вот мирово!
– А что, – сказал третий, – полкилометра канал прорыть, и мы в свою зону реку можем отвести.
– Председатель! Председатель! Веди собрание! – заметил Антону Максим Кузьмич.
Но Антон даже не слышал слов начальника – он вспомнил вдруг озерко за стеной зоны и ручей, протекающий рядом, который видел из своего «окна в мир», и с сожалением сказал:
– Вот если б это в зоне было!
– Что в зоне? – спросил начальник.
Антон рассказал об озерке и закончил с тем же сожалением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Марина испугалась. Она никогда не видела маму в таком настроении, никогда не слышала от нее таких слов, как в эти дни.
– Чтобы это было в последний раз! И никаких ответов. Слышишь? Никаких!
И то, что Марина по-прежнему не говорила ни «да», ни «нет», сердило ее еще больше. А Марина сама не знала, что чувствует к Антону, и упорно отмалчивалась. Отмалчивалась, но думала свое, и спорила с собой, и не знала, как быть. Честно, самой себе говоря, она, конечно, мечтала вовсе не о таком друге. Но что же делать, если так получилось, если не встретила она того самого хорошего человека, который грезился ей когда-то в ее полудетском стихотворении? Что же делать, если встретился ей и зацепился за душу совсем-совсем другой. Так как же быть: заглушить голос разума или зажать сердце в кулак и ждать незапятнанного героя? И обязательно ли искать хороших людей и не лучше ли превращать их в хороших?
Несколько дней продолжалась эта схватка характеров. А потом вдруг Марина поняла, что мать совсем не сердится, а очень боится за нее, за свою дочь, и за ее дальнейшую судьбу. Марина не выдержала и быстро схватила лист бумаги:
«Прости, Антон, я больше писать не могу».
32
Первое недоумение, вызванное письмом Марины, сменилось долго не утихающей болью. Антон не мог решить: писать еще или не писать? Но чем больше он думал, тем больше запутывался. Написать! Чтобы знать, чтобы просто выяснить! Но это значит – навязываться. А разве можно навязываться?.. Что же произошло? Ведь как трогательно сказала она в первом своем новогоднем письме: «Разве я не ответила бы?» И разве теперь могла бы она так написать, если бы не случилось чего-то очень важного?
Первый ответ напрашивался сам собой.
«Все очень просто: девушка нашла другого молодого человека, лучше, и…» – нашептывал безжалостный внутренний голос.
«Но почему же она не оборвала сразу? Зачем нужно было писать?» – торопливо прерывал его другой, очень робкий.
«Пожалела».
Антон пробовал строить разные догадки, но они рассыпались одна за другой. Все было ясно: нашелся другой, лучший, и… И что тут удивительного, да и как могло быть иначе? Заключенный, остается заключенным, и как он мог на что-нибудь рассчитывать?
Ну, а если так, если ей безразличны все его успехи и достижения, если ее не обрадовало, что он кончил школу, что стал председателем совета воспитанников, совестью колонии, если ее не трогают все его страдания и радости, – зачем он будет напоминать о себе?
Антон пробовал утаить от Славы и письмо, и все свои переживания, но разве от друга скроешь? Да и зачем скрывать, когда он все равно видит, что ты в полном смятении, а потом, разузнав все от тебя, вместе с тобою ищет выхода и, наконец, подумав, говорит:
– В общем, ты прав. Ты натурально поступил. Только знаешь что?.. Только нос не вешай! Все обойдется. А нос не вешай! Держись! Будь мужчиной!
Ну нет! Носа Антон вешать не собирался. Слишком широко и бурно жила у него сейчас душа. Антон хотел было разозлиться, но из этого ничего не вышло: не мог он сердиться на Марину. Ведь все началось с нее, весь свет его жизни, и уж за одно это он будет ей всегда благодарен, а теперь он станет еще больше работать, он будет безгранично работать и снимет, сдерет, смоет с себя всю грязь и нечисть, всю лень и слабость, все, что мешало ему жить, – он сам, без всякой посторонней, хотя бы и дорогой для него помощи! И он работал в полную силу, во весь размах, запрятав на самое дно души боль от разрыва с Мариной.
Когда Антон после избрания, после всех своих горячих речей и обещаний одумался, его сначала испугала та громада ответственности, которая легла на его плечи. Тем более что и начальник, вызвав его к себе, поставил перед ним задачу: не теряя времени, браться за работу, и «браться сразу, и уж так, чтобы все бурлило и у самого сердце, как у орла, билось».
– Ты не жди дела, ты ищи, сам к нему навстречу иди, тогда оно всегда найдется.
Но дело все-таки пришло само, и очень срочное: в первом отделении избили парня, который залез в полученную товарищем посылку и вытащил пачку папирос. В расправе принимал участие и командир отделения. Пришлось вне всякой очереди и плана собрать совет и обсудить на нем и этот случай, и всю работу командира. В результате совет воспитанников решил снять командира с работы и просить руководство наложить на него взыскание.
На этом же заседании Максим Кузьмич прочел только что полученное письмо от трактористов с целинных земель. Обращаясь «к молодым приборостроителям», они писали о работе подвижных бензоколонок, которые выпускала колония, высказывали свои предложения по улучшению конструкции, а главное, просили побольше выпускать колонок – «чтобы тракторы заправлять не ведром, на глазок да с песочком, а точно, по счетчику». Пришлось обсудить, как ликвидировать прорыв в токарно-механическом цехе, который задержал поставку основной детали для бензоколонок, а потом сочинить ответ «молодым покорителям целины».
А в конце заседания Архипов из пятого отделения неожиданно предложил, чтобы в столовой во время обеда да по воскресеньям духовой оркестр «играл вальсы и разное другое, что умеет». Эта мысль всем понравилась, и начальник обещая обязательно провести это в жизнь и впоследствии провел. Правда, кое с кем пришлось поспорить: кое-кто из сотрудников усомнился – не будет ли это слишком?
«Дома люди и по воскресеньям обедают просто, без всяких вальсов – зачем же нам здесь ресторанные порядки заводить?»
«А почему нам не завести то, чего нет дома? – не соглашался Максим Кузьмич. – Почему не скрасить жизнь ребятам, если этого они сами хотят?»
Так первое и совсем неожиданное заседание совета оказалось важным и интересным, особенно когда речь зашла о дальнейших планах и ребята заговорили о лете, о летних работах и развлечениях. И тогда Анисов, член совета из пятнадцатого, вспомнил, как они во время работы в колхозе прошлым летом купались в тихой и теплой реке, в той самой, в которой, по преданию, утопилась татарская царевна.
– Плохо, что у нас купаться негде! – перебил его другой из первого отделения. – Вот, говорят, на Кавказе есть колония, там ребята реку отвели прямо в зону. Вот мирово!
– А что, – сказал третий, – полкилометра канал прорыть, и мы в свою зону реку можем отвести.
– Председатель! Председатель! Веди собрание! – заметил Антону Максим Кузьмич.
Но Антон даже не слышал слов начальника – он вспомнил вдруг озерко за стеной зоны и ручей, протекающий рядом, который видел из своего «окна в мир», и с сожалением сказал:
– Вот если б это в зоне было!
– Что в зоне? – спросил начальник.
Антон рассказал об озерке и закончил с тем же сожалением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127