Однако едва разговор касался поездки офицеров «Воли» на «Демократию», он становился немногословен. По его утверждению, целью визита было совместное музицирование, что уставом не возбранялось, а командованием рассматривалось положительно. Да и матросы начинали понемногу проявлять неподдельный интерес к концертам классической музыки, которые вечерами звучали на юте линкора («Знаете ли, поручик, эдакое приобщение народа к культуре»). Что же касается подозрительных обстоятельств, которые могли бы указать на приближение катастрофы, то таковые им не были замечены.
Терпеливо внимая пространным речам Панаева, Петр не заметил, как пролетело время. Мичман вдруг прервался на полуслове и объявил, что ему необходимо успеть переодеться к обеду, после чего исчез. Спохватившись, Шувалов тоже, начал собираться: привел в порядок бумаги на столе, тщательно запомнил их расположение. Блокнот с рабочими записями положил в карман френча. Выйдя в коридор, дождался, пока писарь запрет дверь, и, поторапливая Евченко, устремился в кают-компанию.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Убранство кают-компании «Воли» поразило Петра своей роскошью. Чувствуя некоторое смущение, он подошел к офицерам, которые в ожидании приглашения к обеду сгрудились в центре кают-компании. После взаимного представления Храбро-Василевский как хозяин кают-компании предложил всем занять свои места. По его настоянию гости сели рядом с ним. Судовой священник отец Иринарх – пожилой человек, с добрым взглядом праведника, философски относящегося к окружавшим его грешникам, благословил трапезу. Шувалов заметил, что серьезно к молитве отнеслись всего трое-четверо из присутствовавших, включая старшего офицера, перекрестившегося на католический манер. Остальные стояли равнодушно, а молодые мичманы в конце стола и вовсе кривили губы в усмешке. Наконец все сели, принялись наполнять рюмки, передавая друг другу графинчики, накладывать в тарелки закуски. Вслед за старшим офицером выпили без тоста, но дружно. За столом потек неторопливый разговор на вполне безобидную тему – предстоящие гастроли Шаляпина.
Минный офицер линкора лейтенант Игнатьев припомнил благотворительный концерт в пользу раненых, устроенный великим артистом в Севастополе в июне 1917 года. Шаляпин несколько дней подряд ездил по кораблям эскадры, отбирая лучших певцов, без устали проводил репетиции сводного хора. Успех выступления был огромным. Федор Иванович появился на сцене в матросской форме, с красным флагом в руке и исполнил «Песню свободы» собственного сочинения. Публика рукоплескала, неистово требовала спеть на бис.
– А затем эти певцы свободы принялись хватать офицеров и убивать, как собак, – со злостью перебил вдруг рассказчика мичман Катков.
Повисла неловкая пауза. Храбро-Василевский пристально взглянул на молодого офицера, и тот сразу сник, уткнувшись взглядом в стол. Ситуация разрядилась появлением вестовых, которые внесли супницы с борщом. Пока они разносили тарелки, дразня молодежь в дальнем конце стола чудесным ароматом, разговор понемногу возобновился.
Теперь предметом обсуждения стала новая программа развития флота, и на ее фоне слух о предстоящей закупке в Германии большого парусного судна. По плану Морского министерства оно должно было заменить отплававший свой век учебный корабль «Дальний», Новый парусник позволил бы готовить к флотской службе в длительных, может, даже кругосветных, плаваниях гардемаринов Морского корпуса и будущих боцманов. Раньше именно так было поставлено дело, но после русско-японской войны из-за финансовых трудностей пришлось отказаться от дальних походов. Немедленно возник спор: нужно ли в век железа и пара тратить деньги на такой анахронизм, как парусная практика. Механики яростно доказывали, что технический прогресс вынес окончательный приговор старому флоту еще в Крымскую войну. Их оппоненты – строевые офицеры – упорно стояли на своем: настоящий морской характер закаляется в борьбе со стихией, а лучшие условия для этого существуют на парусном корабле. Спор не смогла прервать даже подача второго блюда – нежнейшей свиной отбивной.
– Монтекки и Капулетти, – усмехнулся Храбро-Василевский, заметив, как Петр пытается вникнуть в суть полемики. – Вечные противники: машинное отделение – «низы» и «верхи» – командный мостик. Готовы схлестнуться по любому поводу.
Однако улыбка застыла у него на губах, когда один из спорщиков в запале произнес: «Наверняка ваши демократы хорошо погреют руки на этом заказе». Грозно сдвинув брови, старший офицер произнес с нажимом:
– Эдуард Оттович! Сейчас подадут мороженое. Настоятельно рекомендую отведать – очень освежает.
В ответ на эти слова остроносый блондин повернул голову, недоуменно посмотрел на старшего офицера; подумав, кивнул, давая понять, что принял замечание к сведению. Потом скользнул взглядом по контрразведчикам, на мгновение встретился глазами с Петром. Поручик всегда скептически относился к теории животного магнетизма, но тут ему показалось, что между ним и этим моряком («Вспомнил! Он мне представился как лейтенант Мирбах») установилась связь – нечто вроде месмерической. Непонятно отчего промелькнула мысль: «После обеда лейтенант подойдет и заведет со мной разговор». Прогоняя наваждение, Шувалов слегка мотнул головой, взял стакан с водой, сделал несколько глотков. Когда он снова взглянул на Мирбаха, тот уже был занят своей отбивной, попутно ведя негромкую беседу с сидевшим напротив корабельным доктором.
После обеда Владимир Иосифович взял под руку Жохова и повел его в дальний угол кают-компании, где стояли два кресла. Неподалеку от них за шахматным столиком устроились старший механик и штурман. Остальные моряки расположились на диванах, курильщики защелкали портсигарами. Мичман Катков сел за рояль, полистав ноты, с чувством заиграл прелюд Шопена. Желая лучше рассмотреть картины, Шувалов остановился перед «Синопским боем».
– Не правда ли, прекрасная живопись, – услышал он за спиной голос Мирбаха. – Жаль, в наше время нет маринистов, которые смогли бы с таким же мастерством воспеть броненосный флот. К тому же правдиво изобразить бой современных кораблей все равно не получится даже у самого гениального художника.
– Почему же? – спросил Петр, поворачиваясь к собеседнику.
– Да потому, что сражающиеся корабли на этой картине занимают всю площадь полотна – это вполне соответствует исторической правде. Общеизвестно, по приказу Нахимова огонь открывался с дистанции пистолетного выстрела, практически вплотную. Наш линкор будет осыпать снарядами противника, находящегося за линией горизонта. Что в таком случае прикажете нарисовать на картине – эскадру, стреляющую в белый свет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Терпеливо внимая пространным речам Панаева, Петр не заметил, как пролетело время. Мичман вдруг прервался на полуслове и объявил, что ему необходимо успеть переодеться к обеду, после чего исчез. Спохватившись, Шувалов тоже, начал собираться: привел в порядок бумаги на столе, тщательно запомнил их расположение. Блокнот с рабочими записями положил в карман френча. Выйдя в коридор, дождался, пока писарь запрет дверь, и, поторапливая Евченко, устремился в кают-компанию.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Убранство кают-компании «Воли» поразило Петра своей роскошью. Чувствуя некоторое смущение, он подошел к офицерам, которые в ожидании приглашения к обеду сгрудились в центре кают-компании. После взаимного представления Храбро-Василевский как хозяин кают-компании предложил всем занять свои места. По его настоянию гости сели рядом с ним. Судовой священник отец Иринарх – пожилой человек, с добрым взглядом праведника, философски относящегося к окружавшим его грешникам, благословил трапезу. Шувалов заметил, что серьезно к молитве отнеслись всего трое-четверо из присутствовавших, включая старшего офицера, перекрестившегося на католический манер. Остальные стояли равнодушно, а молодые мичманы в конце стола и вовсе кривили губы в усмешке. Наконец все сели, принялись наполнять рюмки, передавая друг другу графинчики, накладывать в тарелки закуски. Вслед за старшим офицером выпили без тоста, но дружно. За столом потек неторопливый разговор на вполне безобидную тему – предстоящие гастроли Шаляпина.
Минный офицер линкора лейтенант Игнатьев припомнил благотворительный концерт в пользу раненых, устроенный великим артистом в Севастополе в июне 1917 года. Шаляпин несколько дней подряд ездил по кораблям эскадры, отбирая лучших певцов, без устали проводил репетиции сводного хора. Успех выступления был огромным. Федор Иванович появился на сцене в матросской форме, с красным флагом в руке и исполнил «Песню свободы» собственного сочинения. Публика рукоплескала, неистово требовала спеть на бис.
– А затем эти певцы свободы принялись хватать офицеров и убивать, как собак, – со злостью перебил вдруг рассказчика мичман Катков.
Повисла неловкая пауза. Храбро-Василевский пристально взглянул на молодого офицера, и тот сразу сник, уткнувшись взглядом в стол. Ситуация разрядилась появлением вестовых, которые внесли супницы с борщом. Пока они разносили тарелки, дразня молодежь в дальнем конце стола чудесным ароматом, разговор понемногу возобновился.
Теперь предметом обсуждения стала новая программа развития флота, и на ее фоне слух о предстоящей закупке в Германии большого парусного судна. По плану Морского министерства оно должно было заменить отплававший свой век учебный корабль «Дальний», Новый парусник позволил бы готовить к флотской службе в длительных, может, даже кругосветных, плаваниях гардемаринов Морского корпуса и будущих боцманов. Раньше именно так было поставлено дело, но после русско-японской войны из-за финансовых трудностей пришлось отказаться от дальних походов. Немедленно возник спор: нужно ли в век железа и пара тратить деньги на такой анахронизм, как парусная практика. Механики яростно доказывали, что технический прогресс вынес окончательный приговор старому флоту еще в Крымскую войну. Их оппоненты – строевые офицеры – упорно стояли на своем: настоящий морской характер закаляется в борьбе со стихией, а лучшие условия для этого существуют на парусном корабле. Спор не смогла прервать даже подача второго блюда – нежнейшей свиной отбивной.
– Монтекки и Капулетти, – усмехнулся Храбро-Василевский, заметив, как Петр пытается вникнуть в суть полемики. – Вечные противники: машинное отделение – «низы» и «верхи» – командный мостик. Готовы схлестнуться по любому поводу.
Однако улыбка застыла у него на губах, когда один из спорщиков в запале произнес: «Наверняка ваши демократы хорошо погреют руки на этом заказе». Грозно сдвинув брови, старший офицер произнес с нажимом:
– Эдуард Оттович! Сейчас подадут мороженое. Настоятельно рекомендую отведать – очень освежает.
В ответ на эти слова остроносый блондин повернул голову, недоуменно посмотрел на старшего офицера; подумав, кивнул, давая понять, что принял замечание к сведению. Потом скользнул взглядом по контрразведчикам, на мгновение встретился глазами с Петром. Поручик всегда скептически относился к теории животного магнетизма, но тут ему показалось, что между ним и этим моряком («Вспомнил! Он мне представился как лейтенант Мирбах») установилась связь – нечто вроде месмерической. Непонятно отчего промелькнула мысль: «После обеда лейтенант подойдет и заведет со мной разговор». Прогоняя наваждение, Шувалов слегка мотнул головой, взял стакан с водой, сделал несколько глотков. Когда он снова взглянул на Мирбаха, тот уже был занят своей отбивной, попутно ведя негромкую беседу с сидевшим напротив корабельным доктором.
После обеда Владимир Иосифович взял под руку Жохова и повел его в дальний угол кают-компании, где стояли два кресла. Неподалеку от них за шахматным столиком устроились старший механик и штурман. Остальные моряки расположились на диванах, курильщики защелкали портсигарами. Мичман Катков сел за рояль, полистав ноты, с чувством заиграл прелюд Шопена. Желая лучше рассмотреть картины, Шувалов остановился перед «Синопским боем».
– Не правда ли, прекрасная живопись, – услышал он за спиной голос Мирбаха. – Жаль, в наше время нет маринистов, которые смогли бы с таким же мастерством воспеть броненосный флот. К тому же правдиво изобразить бой современных кораблей все равно не получится даже у самого гениального художника.
– Почему же? – спросил Петр, поворачиваясь к собеседнику.
– Да потому, что сражающиеся корабли на этой картине занимают всю площадь полотна – это вполне соответствует исторической правде. Общеизвестно, по приказу Нахимова огонь открывался с дистанции пистолетного выстрела, практически вплотную. Наш линкор будет осыпать снарядами противника, находящегося за линией горизонта. Что в таком случае прикажете нарисовать на картине – эскадру, стреляющую в белый свет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74