В некоторых группах, состоявших в основном из пожилых украинцев, прибалтов и армян, у него были свои информаторы и осведомители. Эти организации занимались тем, что время от времени собирались в холодных и сырых помещениях, пели забытые гимны и салютовали устаревшим флагам, произнося друг перед другом патетические речи. Иногда они заходили настолько далеко, что облачались в пропахшие нафталином мундиры, увешанные ржавыми медалями, и мрачными голосами приветствовали грядущее освобождение своей родины.
Среди всех этих свихнувшихся стариков, впавших в маразм, попадались, однако, немногочисленные руководители, способные и в самом деле организовать боеспособное движение сопротивления. На них-то и отрабатывал Тринадцатый отдел свои достижения в области разработки новейшего оружия: электрические пистолеты, отравленные пули и необнаружимые яды, весьма эффективно и своевременно ликвидируя как действующих, так и потенциальных врагов советского народа.
Дмитрию доставляло особое удовольствие просматривать газетенки и журнальчики, на издание которых уходила большая часть и без того скромных доходов эмигрантских организаций. Одно из таких изданий, оптимистично названное “Победа близка”, имело особый раздел, в котором рассказывалось о “преступлениях Советов” Там всегда было одно и то же – лагеря, массовые чистки, ликвидация кулачества и тому подобная дребедень. Закосневшие в своей ненависти авторы статей от выпуска к выпуску увеличивали число жертв коммунизма, как будто пара нулей, добавленных к спискам жертв, была в состоянии заставить мир немедленно ринуться в Россию новым крестовым походом. Товарищи Дмитрия шутили, что если и дальше пойдет такими темпами, то все население СССР через пару лет будет умерщвлено рьяными писаками. Возможно, именно поэтому журнальчик и получил свое помпезное название “Победа близка”.
В июньском номере журнала Дмитрий обнаружил статью о сталинской расправе над еврейскими писателями и рассеянно просмотрел абзац, касающийся расстрела на Лубянке его матери – это было лишь простым переложением старых газетных публикаций, и он не узнал ничего нового.
Зато на второй странице статьи помещалось обведенное рамочкой интервью с сыном Тони Гордон.
В статье сообщалось, что доктор Александр Гордон является блестящим молодым ученым, профессором Университета Брауна в Провиденсе, Род-Айленд. Сам доктор Гордон улыбался с крупнозернистой фотографии. В своем интервью он рассказывал о глубокой любви к матери и о безуспешных поисках своего сводного брата Дмитрия, которые он ведет вот уже двенадцать лет.
Дмитрий перечитал интервью несколько раз, прежде чем обратился к фотографии. При помощи сильного увеличительного стекла он внимательно изучил улыбающееся лицо светловолосого молодого человека, уверенно глядящего в объектив камеры. Он был одет в рубашку с расстегнутым воротом, и вокруг его шеи Дмитрий разглядел толстую цепочку со звездой Давида.
Дмитрий стиснул зубы. Еще один еврей. Впрочем, еврей или нет, но он был его братом.
Он не вставал из-за стола на протяжении целого часа, загипнотизированный улыбающимся лицом брата. Александр жив и чувствует себя хорошо. Александр разыскивал его чуть ли не с самого детства. Его брат помнил о нем.
Это было престранное ощущение. Впервые в своей жизни Дмитрий почувствовал, что он кому-то нужен, что кому-то не безразлична его судьба. Он и Александр принадлежали к одной семье, в их жилах текла одна кровь. Ему стало интересно, что за человек его брат: еще один горластый еврейский активист? Американский реакционер? В своем интервью он не высказал своего отношения к советской власти, лишь упомянул о своей глубокой любви к Родине.
“Держись от него подальше! – подсказывала Дмитрию интуиция. – Брат-еврей, живущий в Америке, нужен тебе как прошлогодний снег. Менее тесные родственные связи положили конец не одной многообещающей карьере. В детском доме ты пошел на убийство только ради того, чтобы тебя не разоблачили. Забудь об Александре Гордоне. Не ищи с ним встречи, не звони, не пиши писем, а этот журнал – сожги!”
Дмитрий медленно пришел в себя и потянулся к телефону. Его голос слегка дрожал и, должно быть, прозвучал странно, так как ему пришлось дважды повторить приказ, прежде чем его поняли.
Глава 11
Письмо из Парижа пришло в августе, в пятницу, в самый разгар неистовой летней грозы. Нины не было дома, и Алекс сам спустился к дверям подъезда. Он был небрит, в наброшенном на плечи старом купальном халате. Снаружи сердито грохотал гром, а в окнах лестничной клетки вспыхивали ослепительно белые молнии.
– Будьте добры, распишитесь вот здесь – это заказное, – сказал почтальон, скептически разглядывая его. Только после того, как Алекс расписался на бланке, он вручил ему толстый конверт. Почтальон был в желтой пластиковой накидке, и с козырька его форменной фуражки упало на иностранные почтовые марки несколько капель воды.
Рассматривая конверт, Алекс увидел, что письмо было послано на адрес Университета Брауна и только оттуда переправлено к нему домой, в Нью-Йорк. Конверт был официальный, нанесенная типографским способом надпись на французском языке гласила: “Институт Восточной Европы – Исследовательский центр”. Не распечатывая конверта, он отнес его на кухню, где пил свой утренний кофе, хотя на самом деле было уже около полудня.
Тоскливый вой ветра и неяркий свет дождливого полдня как нельзя лучше соответствовали его мрачному настроению. Впервые за всю свою жизнь, насколько он мог припомнить, ему нечем было заняться; апатия овладела всем его существом. Будущее казалось неопределенным и туманным. В июне он закончил университет, и Нина с гордостью вывесила на стене его диплом доктора философии, заключенный в рамочку. Однако чувство удовлетворения, которое он испытывал поначалу, довольно скоро сменилось тупым безразличием. Преподавание в престижном учебном заведении представлялось ему скучным и непривлекательным. Размолвка с Клаудией в “Уолдорф-Астории” лишь усилила его подавленность.
Их будущая совместная жизнь была тем фундаментом, на котором он строил свои планы на будущее. Без нее ему не хотелось ни отправляться в Стэнфорд, ни преподавать в Брауне. Если он согласится на предложения Колумбийского или Бостонского университетов, то его жизнь превратится в сплошное ожидание ее свободных уик-эндов, которые Клаудия будет швырять ему как кость голодной собаке. Возможно, наилучшим выходом для обоих было ненадолго расстаться. Вот только куда ему уехать от Клаудии? В последнее время он возобновил свои попытки добиться советской визы, но ему даже перестали отвечать. Он списался с несколькими французскими и британскими университетами, однако результаты были неутешительны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
Среди всех этих свихнувшихся стариков, впавших в маразм, попадались, однако, немногочисленные руководители, способные и в самом деле организовать боеспособное движение сопротивления. На них-то и отрабатывал Тринадцатый отдел свои достижения в области разработки новейшего оружия: электрические пистолеты, отравленные пули и необнаружимые яды, весьма эффективно и своевременно ликвидируя как действующих, так и потенциальных врагов советского народа.
Дмитрию доставляло особое удовольствие просматривать газетенки и журнальчики, на издание которых уходила большая часть и без того скромных доходов эмигрантских организаций. Одно из таких изданий, оптимистично названное “Победа близка”, имело особый раздел, в котором рассказывалось о “преступлениях Советов” Там всегда было одно и то же – лагеря, массовые чистки, ликвидация кулачества и тому подобная дребедень. Закосневшие в своей ненависти авторы статей от выпуска к выпуску увеличивали число жертв коммунизма, как будто пара нулей, добавленных к спискам жертв, была в состоянии заставить мир немедленно ринуться в Россию новым крестовым походом. Товарищи Дмитрия шутили, что если и дальше пойдет такими темпами, то все население СССР через пару лет будет умерщвлено рьяными писаками. Возможно, именно поэтому журнальчик и получил свое помпезное название “Победа близка”.
В июньском номере журнала Дмитрий обнаружил статью о сталинской расправе над еврейскими писателями и рассеянно просмотрел абзац, касающийся расстрела на Лубянке его матери – это было лишь простым переложением старых газетных публикаций, и он не узнал ничего нового.
Зато на второй странице статьи помещалось обведенное рамочкой интервью с сыном Тони Гордон.
В статье сообщалось, что доктор Александр Гордон является блестящим молодым ученым, профессором Университета Брауна в Провиденсе, Род-Айленд. Сам доктор Гордон улыбался с крупнозернистой фотографии. В своем интервью он рассказывал о глубокой любви к матери и о безуспешных поисках своего сводного брата Дмитрия, которые он ведет вот уже двенадцать лет.
Дмитрий перечитал интервью несколько раз, прежде чем обратился к фотографии. При помощи сильного увеличительного стекла он внимательно изучил улыбающееся лицо светловолосого молодого человека, уверенно глядящего в объектив камеры. Он был одет в рубашку с расстегнутым воротом, и вокруг его шеи Дмитрий разглядел толстую цепочку со звездой Давида.
Дмитрий стиснул зубы. Еще один еврей. Впрочем, еврей или нет, но он был его братом.
Он не вставал из-за стола на протяжении целого часа, загипнотизированный улыбающимся лицом брата. Александр жив и чувствует себя хорошо. Александр разыскивал его чуть ли не с самого детства. Его брат помнил о нем.
Это было престранное ощущение. Впервые в своей жизни Дмитрий почувствовал, что он кому-то нужен, что кому-то не безразлична его судьба. Он и Александр принадлежали к одной семье, в их жилах текла одна кровь. Ему стало интересно, что за человек его брат: еще один горластый еврейский активист? Американский реакционер? В своем интервью он не высказал своего отношения к советской власти, лишь упомянул о своей глубокой любви к Родине.
“Держись от него подальше! – подсказывала Дмитрию интуиция. – Брат-еврей, живущий в Америке, нужен тебе как прошлогодний снег. Менее тесные родственные связи положили конец не одной многообещающей карьере. В детском доме ты пошел на убийство только ради того, чтобы тебя не разоблачили. Забудь об Александре Гордоне. Не ищи с ним встречи, не звони, не пиши писем, а этот журнал – сожги!”
Дмитрий медленно пришел в себя и потянулся к телефону. Его голос слегка дрожал и, должно быть, прозвучал странно, так как ему пришлось дважды повторить приказ, прежде чем его поняли.
Глава 11
Письмо из Парижа пришло в августе, в пятницу, в самый разгар неистовой летней грозы. Нины не было дома, и Алекс сам спустился к дверям подъезда. Он был небрит, в наброшенном на плечи старом купальном халате. Снаружи сердито грохотал гром, а в окнах лестничной клетки вспыхивали ослепительно белые молнии.
– Будьте добры, распишитесь вот здесь – это заказное, – сказал почтальон, скептически разглядывая его. Только после того, как Алекс расписался на бланке, он вручил ему толстый конверт. Почтальон был в желтой пластиковой накидке, и с козырька его форменной фуражки упало на иностранные почтовые марки несколько капель воды.
Рассматривая конверт, Алекс увидел, что письмо было послано на адрес Университета Брауна и только оттуда переправлено к нему домой, в Нью-Йорк. Конверт был официальный, нанесенная типографским способом надпись на французском языке гласила: “Институт Восточной Европы – Исследовательский центр”. Не распечатывая конверта, он отнес его на кухню, где пил свой утренний кофе, хотя на самом деле было уже около полудня.
Тоскливый вой ветра и неяркий свет дождливого полдня как нельзя лучше соответствовали его мрачному настроению. Впервые за всю свою жизнь, насколько он мог припомнить, ему нечем было заняться; апатия овладела всем его существом. Будущее казалось неопределенным и туманным. В июне он закончил университет, и Нина с гордостью вывесила на стене его диплом доктора философии, заключенный в рамочку. Однако чувство удовлетворения, которое он испытывал поначалу, довольно скоро сменилось тупым безразличием. Преподавание в престижном учебном заведении представлялось ему скучным и непривлекательным. Размолвка с Клаудией в “Уолдорф-Астории” лишь усилила его подавленность.
Их будущая совместная жизнь была тем фундаментом, на котором он строил свои планы на будущее. Без нее ему не хотелось ни отправляться в Стэнфорд, ни преподавать в Брауне. Если он согласится на предложения Колумбийского или Бостонского университетов, то его жизнь превратится в сплошное ожидание ее свободных уик-эндов, которые Клаудия будет швырять ему как кость голодной собаке. Возможно, наилучшим выходом для обоих было ненадолго расстаться. Вот только куда ему уехать от Клаудии? В последнее время он возобновил свои попытки добиться советской визы, но ему даже перестали отвечать. Он списался с несколькими французскими и британскими университетами, однако результаты были неутешительны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162