Прозрачный голубой дымок таял в быстро темнеющем небе, от костра пахло морем и смолой.
— Вы, ребята, тут что — охотитесь?
— Вроде того, — неопределенно откликнулся тощий. Верзила коротко хохотнул.
— Мы — мародеры, — вмешался старик. Он говорил резко, с вызовом. — А тот, кого наша компания не устраивает, может сваливать на все четыре стороны.
На лицах бродяг застыло ожидание,
— Байрон, отойди от окна, — сказала женщина. — За ним нет ничего, кроме холодного, вечно изменчивого океана. Погуляй, подыши свежим воздухом. Твой отец думает…
— Мой отец думает о деньгах и больше ни о чем!
— Да, кстати, у меня же с собой есть посудина. Вполне приличный бренди. — Чиновник извлек из чемоданчика бутылку, приложился к ней и обтер горлышко рукой. — Вы, ребята, можете верить мне, — можете — нет…
— Приятно иметь дело с понимающим человеком.
— Так ты что, в эту деревню? — поинтересовался тощий, когда бутылка дважды прошла по кругу.
— Да. Хочу зайти к матери Грегорьяна. Вы знаете ее дом?
Троица переглянулась.
— Ничего ты из этой старухи не вытащишь, — покачал головой тощий. — Местные про нее всякое рассказывают. Та еще стерва. Вот бы кого по ящику показать, вместо этой мутотени. — Он кивнул в сторону телевизора.
— А что они рассказывают?
— Сам увидишь. Вон там, — костлявая рука указала на поселок, — дорога упрется в крайнюю улицу. Спустись по этой улице к реке и прямо по берегу, до пятой…
— До шестой, — поправил старик.
— До шестой улицы. Поднимешься по ней, пройдешь мимо церкви, мимо кладбища, одним словом — до конца, до самого болота. Самый большой в поселке дом, так что мимо не пройдешь. И чего, спрашивается, они себе такую крепость отгрохали?
— Спасибо, — сказал чиновник и встал.
Бродяги снова повернулись к телевизору. Девочка-альбиноска, занимавшая центр экрана, словно не замечала остальных персонажей, вовлеченных в какой-то яростный спор. Розоватые, словно у кролика, глаза взирали на бушующие вокруг страсти со спокойной, почти неземной отрешенностью.
— Это Идеи, сестра того мальчонки, — объяснил тощий. — Так с того времени и молчит.
— С какого времени?
— С какого? — удивился верзила. — Да с того раза, когда она увидела единорога.
С высоты птичьего полета этот поселок должен был напоминать древнюю, предельно примитивную печатную плату, — примерно из таких Галилей спаял свой первый радиотелескоп. Гребенка неровных, бестолково изгибающихся линий, ведущих от реки вверх, — в поперечных улицах просто не было необходимости. А с Галилеем получается что-то не то; он же вроде совсем из другой эпохи.
Строения по большей части крохотные и облезлые, но из окон льется уютный, желтоватый свет, доносятся голоса. На берегу чернеют перевернутые вверх дном лодки, кое-где взбрехивают и тут же замолкают собаки. На берегу — ни души, если не считать хозяина гостиницы (а может, это — «постоялый двор»?), клюющего носом на крыльце своего заведения. Чиновник свернул в шестую улицу, оставив за спиной стылое серебро реки. Все верно, вон церковь, а за ней — кладбище, огороженная невысокой стеной рощица, сплошь увешанная ярко раскрашенными скелетами. Дующий от реки ветер раскачивал сцепленные проволокой кости; они тихо, печально постукивали. За кладбищем дорога пошла вверх; чиновник миновал несколько солидных особняков, брошенных, по всей видимости, совсем недавно — в темных, ослепших окнах целы все стекла, мародеры не успели еще здесь поработать. Состоятельные горожане спешат в Пидмонт, там сейчас экономический бум, широкие возможности… А вот и цель всей этой утомительной прогулки — на самом краю поселка, где улица снова уходит вниз, превращается в узкую тропинку и быстро пропадает в болоте.
Стены дома сплошь облеплены раковинами, усеяны пузырями шелушащейся краски, но даже эта короста не может скрыть добротной плотницкой работы, великолепной резьбы по дереву. Плотные шторы почти не пропускают свет. Чиновник подошел к массивной двери и тронул сигнальную пластину.
— К нам гости! — прозвучало где-то в глубине дома. — Подождите, пожалуйста, — добавил тот же механический голос, обращаясь на этот раз к чиновнику.
Дверь отворилась. По бледному худому лицу, показавшемуся в темном проеме, пробежала целая гамма выражений — удивление, что-то вроде испуга и, наконец, настороженность.
— Я думала, это оценщик. — Женщина вызывающе вскинула подбородок.
Чиновник улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок.
— Вы — мать Грегорьяна?
— Так вы, значит, к ней. — Тощая женщина равнодушно отвернулась и направилась внутрь дома, — Проходите.
Судя по всему, когда-то этот узкий коридор был обит яркой тканью с веселеньким растительным орнаментом, теперь же бурые складки, срисающие со стен, делали его похожим на пищевод какого-то чудовища. Желудок, подумал чиновник, оказавшись в мрачной, тесно заставленной мебелью комнате (гостиной?). Провожатая усадила его в темное массивное кресло с бахромой, мягкими подлокотниками и резными ножками в форме львиных лап.
— Это оценщик? — затараторила, врываясь в комнату, другая женщина. — Первым делом нужно показать хрусталь. Я хочу… — Увидев чиновника, она резко смолкла.
— Тик, — сказал метроном, втиснутый между двух стеклянных колпаков; его перевернутый маятник величественно поплыл назад, отсчитывая медленные секунды бренности и тщеты. Толстый слой пыли не давал рассмотреть, какие же такие диковинки бережно хранятся под колпаками. Сверху, из-под потолка, на чиновника взирали равнодушные глаза охотничьих трофеев — зеленые, оранжевые и жемчужно-серые стекляшки. И везде, куда ни повернись, — лица, везде тяжелые, набрякшие веки, широко распахнутые, словно зашедшиеся немым криком рты. Мрачные и враждебные лица, вырезанные на дверцах, ножках и стенках бесчисленных столов и столиков, шкафов и шкафчиков, комодов и буфетов, теснивших друг друга в отчаянной борьбе за жизненное пространство. А это уже на грани кощунства — ну кому, спрашивается, пришло в голову покрывать сплошной резьбой прекрасное розовое дерево? Интересно, где теперь стружки, не могли же такую драгоценность попросту выбросить. Эта мебель стоила бешеных денег, но будь ее раза в два меньше, гостиная была бы раза в два удобнее.
— Так, — согласился метроном. Две женщины продолжали молча изучать непрошенного гостя.
— Странно, Амбрим, почему ты не хочешь познакомить меня со своим приятелем?
— Никакой он не мой приятель, он к маме пришел.
— А если к маме — значит, нужно нарушать все приличия?
Вторая женщина шагнула вперед; чиновник торопливо вскочил, чтобы пожать холодную сухую ладонь.
— Меня зовут Ленора Грегорьян. Эсме! — обернулась женщина к двери. — Где ты там копаешься?
Тут же, словно из-под земли, появилась третья сестрица, одетая в унылое, тускло-коричневое платье, с кухонным полотенцем в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71