– Ибо, не говоря уж о том, что я сам постоянно страдаю от этих жалких псов сикофантов, кто же решится шантажировать человека со столь безупречной репутацией? Теперь, когда богоподобный Данай отправился вправлять мозги надменным сиракузцам, наш Аристон утратил единственного любовника. Так что он может быть спокоен на сей счет. Скажи нам, о прекрасный Аристон, у твоей гермы тоже отбили уши и нос?
– Да, – сказал Аристон.
– Ну и что ты думаешь по этому поводу?
– Что я никогда не прощу тому, кто это сделал. Эта герма была моим величайшим сокровищем.
– Ха-ха! – воскликнул Ницерат. – Эта каменная уродина была твоим величайшим сокровищем? И это говоришь ты, который может с потрохами купить моего отца, Критона и Каллия вместе взятых?
– Да, – спокойно сказал Аристон, – ибо эту статую изготовил для меня Сократ.
– А! – сказал Антисфен. – Ну тогда конечно. За такую статую, даже изуродованную, я отвесил бы тебе столько золота, сколько она весит – если бы, конечно, у меня было столько золота, а у меня его, увы, нет, и если бы ты захотел ее продать, а ты, разумеется, не захочешь. Но ближе к делу, Аристон; ведь ты хорошо знал Алкивиада через своего друга и товарища по плену Орхомена. Кстати, я никогда не мог понять, почему вас обоих не выкупили вместе с другими спартанцами, взятыми в плен на Сфактерии.
– Спроси об этом Ницерата; его высокочтимый отец наверняка поведал ему эту историю во всех подробностях, – сухо сказал Аристон. – Но я слушаю тебя, Антисфен.
– Скажи нам вот что: как, по-твоему, это Алкивиад устроил избиение герм, охраняющих вход в каждый афинский дом?
– Не думаю, – сказал Аристон. – Более того, я знаю, что он здесь ни при чем.
– А каким это образом ты можешь это знать, молодой человек? – осведомился Критон.
– Ну если ты так ставишь вопрос, мой господин, – сказал Аристон с тем глубоко укоренившимся в нем ува– жением к старшим, которое афинянам казалось явно чрезмерным, точно так же, как его и всех других лакедемонян всегда шокировало полное отсутствие благоговения афинян перед преклонным возрастом, – то я, разумеется, не могу этого знать наверняка. Но тем не менее, я уверен, что он этого не делал. Я готов согласиться с вами, что Алкивиад вполне заслужил свою недобрую репутацию, но кто из присутствующих здесь осмелится назвать его глупцом?
– В этом ты прав, мой мальчик, – согласился Кри-тон. – Помните, как он избавился от Гипербола?
– Конечно, отец! – рассмеялся его сын Критобул. – Гипербол – этот гиперболический Клеон! – попытался подвергнуть его остракизму. Но когда стали подсчитывать черепки, Алкивиад и твой отец, Ницерат, устроили так, что черепков с начертанным на них именем Гипербола оказалось вдвое больше, чем с именами Алкивиада и Никия вместе взятыми. Так что остракизму подвергся сам изготовитель светильников, и ему пришлось отправляться в изгнание. Ха-ха! Аристон совершенно прав; Алкивиад кто угодно, но не глупец!
– И вот я спрашиваю вас, – продолжал Аристон. – Какую выгоду Алкивиад мог бы извлечь из подобного безумства? Ведь он уже получил командование флотом вместе с Никием. Так с какой стати ему нанимать людей, чтобы восстановить народ Афин против себя подобным святотатством по отношению к их домашним божествам? А в результате вы отправляете за ним эту внушительную полисную триеру, он возвращается в Афины и предстает перед судом по обвинению в святотатстве; ну что же, именно этого и хотели подлинные виновники этого преступления; вы попадаетесь в ловушку, приготовленную вам теми, кому в самом деле выгодно это на первый взгляд абсолютно бессмысленное надругательство над гермами.
– И кто же эти люди? – спросил Автолик.
– Те, кто, пытаясь обесчестить Алкивиада и добиться его опалы, добросовестно отрабатывают сиракузское серебро, полученное ими, – заявил Аристон.
– Но зачем им это нужно, как ты думаешь, калон? – спросил Сократ.
Аристон оглядел пирующих, его взгляд встретился со взглядом Ницерата.
– Ницерат, – сказал он, – надеюсь, ты простишь мне мою откровенность? Я бесконечно уважаю твоего отца; как человеком я им восхищаюсь, но как полководцем…
– Он старый трусливый перестраховщик с кучей предрассудков и безо всякого воображения, – спокойно произнес Ницерат. – Я это знаю лучше тебя. Аристон. Я имел несчастье сражаться под его командованием, и не один раз. С отвагой и напором Алкивиада мы без труда одолели бы сиракузцев, однако теперь…
– Теперь все в руках богов, – сказал Аристон. – Сократ, ты высечешь для меня еще одну герму?
– Охотно, – отозвался философ, – но предупреждаю тебя, плата будет высокой!
– Назови ее, – улыбнулся Аристон.
– Ты подаришь мне то же, что и поэту Софоклу, – с серьезным видом произнес Сократ. – Только еще прелестнее.
Столовое серебро задребезжало от разразившегося хохота. История о том, как Аристон якобы подарил маленькую гетеру Феорис великому поэту, разнеслась уже по всем Афинам и, судя по всему, принималась всерьез, к его немалому удивлению. Разговор переключился на эту тему; гости Хармида, горячо обсудив несравненные прелести Феорис, заговорили о недавнем судебном процессе, на котором сын поэта, Иофон, попытался объявить своего отца слабоумным на том основании, что тот в столь преклонном возрасте связался с гетерой, да еще рассчитывает на потомство. Из слов присутствующих следовало, что Софокл блестяще выиграл процесс, прочитав судьям несколько строк из своего нового произведения, еще неизвестного широкой публике. Аристон запомнил его название, решив при следующей встрече попросить поэта подарить ему копию этой пьесы. Она называлась «Эдип в Колоне».
Аристон терпеливо слушал громогласную болтовню Каллия насчет того, что Аристону следовало предъявить такое же обвинение, поскольку человек, отдавший другому одну из прекраснейших гетер во всей Эллаце, явно не в себе, если совсем не сумасшедший, когда вошел раб с маленьким серебряным подносом?, на котором лежало письмо. Он поклонился своему господину и что-то прошептал ему, кивая головой в сторону Аристона. Хармид взял письмо, взглянул на печать. Однако вместо эмблемы какого-либо афинского рода письмо было запечатано крохотным изображением лани, и он ничего не смог определить по ней. Тогда он поднес его к косу и шумно втянул в себя воздух.
– Ата! – воскликнул он. – Боюсь, что ты поторопился, Каллий, сказав, что после отплытия Даная у нашего друга Аристона не осталось любовников. Что-что, а любовница, я полагаю, у него есть – и к тому же весьма знатная особа, если судить по изяществу почерка и аромату духов! Итак, мои возлюбленные друзья, вот вам и разгадка тайны его жестокого обращения с бедной маленькой феорис: ему просто нужно было от нее избавиться! Это пророческое письмо – оно предсказывает скорую свадьбу, да такую, ччо не потерпит никаких гетер, алевтрид, порн или даже мальчиков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
– Да, – сказал Аристон.
– Ну и что ты думаешь по этому поводу?
– Что я никогда не прощу тому, кто это сделал. Эта герма была моим величайшим сокровищем.
– Ха-ха! – воскликнул Ницерат. – Эта каменная уродина была твоим величайшим сокровищем? И это говоришь ты, который может с потрохами купить моего отца, Критона и Каллия вместе взятых?
– Да, – спокойно сказал Аристон, – ибо эту статую изготовил для меня Сократ.
– А! – сказал Антисфен. – Ну тогда конечно. За такую статую, даже изуродованную, я отвесил бы тебе столько золота, сколько она весит – если бы, конечно, у меня было столько золота, а у меня его, увы, нет, и если бы ты захотел ее продать, а ты, разумеется, не захочешь. Но ближе к делу, Аристон; ведь ты хорошо знал Алкивиада через своего друга и товарища по плену Орхомена. Кстати, я никогда не мог понять, почему вас обоих не выкупили вместе с другими спартанцами, взятыми в плен на Сфактерии.
– Спроси об этом Ницерата; его высокочтимый отец наверняка поведал ему эту историю во всех подробностях, – сухо сказал Аристон. – Но я слушаю тебя, Антисфен.
– Скажи нам вот что: как, по-твоему, это Алкивиад устроил избиение герм, охраняющих вход в каждый афинский дом?
– Не думаю, – сказал Аристон. – Более того, я знаю, что он здесь ни при чем.
– А каким это образом ты можешь это знать, молодой человек? – осведомился Критон.
– Ну если ты так ставишь вопрос, мой господин, – сказал Аристон с тем глубоко укоренившимся в нем ува– жением к старшим, которое афинянам казалось явно чрезмерным, точно так же, как его и всех других лакедемонян всегда шокировало полное отсутствие благоговения афинян перед преклонным возрастом, – то я, разумеется, не могу этого знать наверняка. Но тем не менее, я уверен, что он этого не делал. Я готов согласиться с вами, что Алкивиад вполне заслужил свою недобрую репутацию, но кто из присутствующих здесь осмелится назвать его глупцом?
– В этом ты прав, мой мальчик, – согласился Кри-тон. – Помните, как он избавился от Гипербола?
– Конечно, отец! – рассмеялся его сын Критобул. – Гипербол – этот гиперболический Клеон! – попытался подвергнуть его остракизму. Но когда стали подсчитывать черепки, Алкивиад и твой отец, Ницерат, устроили так, что черепков с начертанным на них именем Гипербола оказалось вдвое больше, чем с именами Алкивиада и Никия вместе взятыми. Так что остракизму подвергся сам изготовитель светильников, и ему пришлось отправляться в изгнание. Ха-ха! Аристон совершенно прав; Алкивиад кто угодно, но не глупец!
– И вот я спрашиваю вас, – продолжал Аристон. – Какую выгоду Алкивиад мог бы извлечь из подобного безумства? Ведь он уже получил командование флотом вместе с Никием. Так с какой стати ему нанимать людей, чтобы восстановить народ Афин против себя подобным святотатством по отношению к их домашним божествам? А в результате вы отправляете за ним эту внушительную полисную триеру, он возвращается в Афины и предстает перед судом по обвинению в святотатстве; ну что же, именно этого и хотели подлинные виновники этого преступления; вы попадаетесь в ловушку, приготовленную вам теми, кому в самом деле выгодно это на первый взгляд абсолютно бессмысленное надругательство над гермами.
– И кто же эти люди? – спросил Автолик.
– Те, кто, пытаясь обесчестить Алкивиада и добиться его опалы, добросовестно отрабатывают сиракузское серебро, полученное ими, – заявил Аристон.
– Но зачем им это нужно, как ты думаешь, калон? – спросил Сократ.
Аристон оглядел пирующих, его взгляд встретился со взглядом Ницерата.
– Ницерат, – сказал он, – надеюсь, ты простишь мне мою откровенность? Я бесконечно уважаю твоего отца; как человеком я им восхищаюсь, но как полководцем…
– Он старый трусливый перестраховщик с кучей предрассудков и безо всякого воображения, – спокойно произнес Ницерат. – Я это знаю лучше тебя. Аристон. Я имел несчастье сражаться под его командованием, и не один раз. С отвагой и напором Алкивиада мы без труда одолели бы сиракузцев, однако теперь…
– Теперь все в руках богов, – сказал Аристон. – Сократ, ты высечешь для меня еще одну герму?
– Охотно, – отозвался философ, – но предупреждаю тебя, плата будет высокой!
– Назови ее, – улыбнулся Аристон.
– Ты подаришь мне то же, что и поэту Софоклу, – с серьезным видом произнес Сократ. – Только еще прелестнее.
Столовое серебро задребезжало от разразившегося хохота. История о том, как Аристон якобы подарил маленькую гетеру Феорис великому поэту, разнеслась уже по всем Афинам и, судя по всему, принималась всерьез, к его немалому удивлению. Разговор переключился на эту тему; гости Хармида, горячо обсудив несравненные прелести Феорис, заговорили о недавнем судебном процессе, на котором сын поэта, Иофон, попытался объявить своего отца слабоумным на том основании, что тот в столь преклонном возрасте связался с гетерой, да еще рассчитывает на потомство. Из слов присутствующих следовало, что Софокл блестяще выиграл процесс, прочитав судьям несколько строк из своего нового произведения, еще неизвестного широкой публике. Аристон запомнил его название, решив при следующей встрече попросить поэта подарить ему копию этой пьесы. Она называлась «Эдип в Колоне».
Аристон терпеливо слушал громогласную болтовню Каллия насчет того, что Аристону следовало предъявить такое же обвинение, поскольку человек, отдавший другому одну из прекраснейших гетер во всей Эллаце, явно не в себе, если совсем не сумасшедший, когда вошел раб с маленьким серебряным подносом?, на котором лежало письмо. Он поклонился своему господину и что-то прошептал ему, кивая головой в сторону Аристона. Хармид взял письмо, взглянул на печать. Однако вместо эмблемы какого-либо афинского рода письмо было запечатано крохотным изображением лани, и он ничего не смог определить по ней. Тогда он поднес его к косу и шумно втянул в себя воздух.
– Ата! – воскликнул он. – Боюсь, что ты поторопился, Каллий, сказав, что после отплытия Даная у нашего друга Аристона не осталось любовников. Что-что, а любовница, я полагаю, у него есть – и к тому же весьма знатная особа, если судить по изяществу почерка и аромату духов! Итак, мои возлюбленные друзья, вот вам и разгадка тайны его жестокого обращения с бедной маленькой феорис: ему просто нужно было от нее избавиться! Это пророческое письмо – оно предсказывает скорую свадьбу, да такую, ччо не потерпит никаких гетер, алевтрид, порн или даже мальчиков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135