– Да, Ксантиппа и Мирта. Продолжай, Хрис.
– И он поговорил со мной. Или, скорее, задавал мне вопросы. А когда перестал их задавать, меня вдруг – словно по волшебству – осенило, какой же жестокой, самовлюбленной дурой я была; я поняла, что сама толкнула тебя в объятия Клеотеры. Я на коленях поклялась ему, что отныне буду добра к тебе. Я поклялась Герой, и ему, кажется, это понравилось. И я сдержала слово, не так ли?
– Да, – сказал Аристон и поцеловал ее.
– Благодарю тебя, мой повелитель! – Она рассмеялась, слегка неуверенно.
– Я уж думала, что ты никогда больше этого не сделаешь, не говоря уже о…
– Хрис, – с упреком возразил он, – ведь ты же знаешь почему.
– Здесь нет никакой опасности, Аристон. Я уже не смогу зачать, и я докажу это тебе сегодня ночью. А сейчас я хочу просто поговорить с тобой. Ты давно не видел Сократа, ведь так?
– Одного – давно. В последнее время я вижу его только в обществе его учеников. Все дело в том, что Фаэдон мешает нашему общению. Нет, он ничего такого не говорит и не делает, но он смотрит на меня с таким неприкрытым ужасом, что меня бросает в дрожь.
– А почему? – спросила Хрисея.
– Поначалу все было нормально. Затем кто-то сказал ему, что я тоже когда-то был рабом в банях. Ты знаешь эту историю? Критон выкупил его из бани Гургоса по просьбе Сократа. Судя по всему, я слишком живо напоминаю ему об этом ужасе. Во всяком случае, мне он многое напоминает. Он даже похож на меня в юности.
– Ну, тридцать шесть – это еще не старость, – проворковала Хрисея.
– Но и не юность. А Фаэдон еще совсем мальчик. Его захватили на Мелосе. Он избежал смерти только благодаря своему возрасту. Видишь ли, когда он смотрит на меня своими огромными черными глазами, это меня настолько отвлекает, что я теряю нить беседы с Сократом.
– Так подружись с ним, – предложила Хрисея. – Объясни ему, что даже такое постыдное рабство не может быть поставлено в вину ни ему, ни тебе. Впрочем, тебе-то оно вроде бы не причинило особого вреда.
– В том-то и дело, что причинило, – спокойно сказал Аристон.
– И что это за вред? – спросила Хрисея.
– Да тот же, что твое излишнее внимание к твоей, как ты выражаешься, уродливости, причинило тебе, Хрис: я не могу любить себя. Или уважать. Понимаешь, я знаю, что должен был лишить себя жизни, прежде чем подвергнуться такому позору. Таким образом, получается, что все последующие годы моей жизни были куплены такой ценой. А она слишком высока.
– В таком случае, хвала небесам, что ты все-таки решил заплатить ее! – воскликнула Хрисея. – А то я никогда бы не узнала тебя.
– А ты уверена, что знаешь меня? – осведомился Аристон. – Послушай, Хрис, давай поговорим о чем-нибудь другом, а?
– Ну хорошо. Например, об Алкивиаде. Какой необыкновенный человек!
Аристон улыбнулся ей.
– Хочешь вызвать во мне ревность, Хрис? – спросил он.
– Если бы я могла! Но, увы, это невозможно. Ты меня больше не любишь – если, конечно, ты вообще меня когда-нибудь любил, в чем я сильно сомневаюсь. Не возражай, прошу тебя. Ты добр ко мне, и этого достаточно. А главное, ты здесь, со мной. И этих крох мне хватает, чтобы жить. Но все-таки расскажи мне об Алкивиаде. Если хотя бы половина из того, что о нем говорят, правда…
Аристон с минуту колебался, затем сказал с задумчивым видом:
– Боюсь, что да. Но что я могу рассказать о нем такого, чего ты бы еще не знала? Кроме того, ты завтра сама его увидишь. Я хочу взять тебя с собой на торжественную церемонию, Хрис…
Хрисея выронила свой челнок и по-детски захлопала в ладоши.
– Ах, Аристон, в самом деле? Как это мило с твоей стороны!
Триумфальное возвращение Алкивиада в Афины, после которого с него должны были быть официально сняты обвинения, выдвинутые против него еще до злосчастного поражения Афин под Сиракузами, то есть почти восемь лет назад, явилось одним из немногих праздничных мероприятий, на которые афиняне могли приводить своих жен. Ибо, как правило, женщины, принадлежавшие к высшим кругам общества, содержались в изоляции, почти такой же строгой, как на Востоке, хотя и не настолько, как утверждали более поздние авторы.
К примеру, Хрисея, как и любая знатная дама, могла совершенно свободно посещать театр; она присутствовала на всех основных религиозных праздниках, включая, разумеется, и те, что предназначались только для женщин и на которые ни Аристон, ни другие афинские мужья не допускались. Она могла навещать своих подруг и при желании своих братьев; ибо Пандор, ее отец, уже умер, причем именно так, как можно было ожидать, в бане Поликсена, держа в своих мертвых объятиях перепуганного обнаженного мальчика. Но желания навещать Брима или Халкодона у нее не было, в чем ее вряд ли можно было упрекнуть, если вспомнить, что те продали ее самым недостойным образом. В сущности, днем она могла выходить из дому, когда ей заблагорассудится, при условии соблюдения приличий, которые заключались в том, что она брала с собой рабыню и закрывала свое лицо. Последнее требование не доставляло ей никаких неудобств; более того, стыд, который она постоянно испытывала из-за своей внешности, заставлял ее относиться к этому обычаю с чрезмерным рвением. Большинство замужних афинянок ограничивались прозрачной вуалью, а то и вовсе обходились без нее; однако Хрисея в самом деле закрывала лицо – что в тот день и привело к на редкость печальным последствиям.
Ибо, не успели они добраться до Акрополя, где должна была состояться оправдательная церемония, как услыхали радушный низкий голос, восклицавший:
– Аристон? Приветствую тебя, старина! Присоединяйтесь к нам! Клянусь Зевсом Громовержцем, приятель, я так давно не видел тебя!
И в следующее мгновение Аристон очутился в железных объятиях Автолика.
«Он ничего не знает, – пронеслось в его смятенном мозгу, пока огромные мозолистые кулаки друга хлопали его по спине. – Он в самом деле ничего не знает!»
– Чем я обидел тебя, – вопрошал атлет, – что ты обходишь мой дом стороной, как зачумленный? Наши жены могли бы дружить, и дети тоже – впрочем, кажется, у тебя нет детей?
– Нет, – выдавал из себя Аристон, моля всех богов, в которых он не верил, не дать ему пошатнуться, помочь ему устоять на ногах. И ему, и Клеотере. Ее лицо было белее снегов на вершине горы Тайгет. Даже губы ее побелели. Казалось, что вся ее жизненная энергия сосредоточилась в ее глазах. В двух сапфирах, излучающих неземной свет, в двух зеркалах, которые воспроизводили все мельчайшие черты его лица.
Тогда Хрисея прервала паузу, становившуюся совершенно невыносимой. Она подняла вуаль и, ко всеобщему удивлению, поцеловала Клеотеру в щеку.
– Приветствую тебя, Клео! – сказала она. – Это что, твои дети?
– Да, Хрисея, – прошептала Клеотера.
– Так вы знакомы! – воскликнул Автолик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135