Не потому ли, размышлял он, что я никогда не стремился к земным благам, я их не столь уж высоко ставлю? Теперь у меня шесть кораблей, курсирующих между Францией и Антильскими островами, фактории в Новом Орлеане и в Порт де Франс, и я зарабатываю за месяц больше, чем отец зарабатывал за год. Думаю, он гордился бы мной, но это дело его рук. Такую империю невозможно было бы создать за полгода, если бы не основа, заложенная им за двадцать лет. Это его имя, как по мановению волшебной палочки, открывает передо мной все двери…
Он закончил одеваться, и слуга принес ему кофе и бриоши. Он медленно выпил обжигающий черный напиток, не притронувшись, как всегда, к бриошам. Потом, поправив прическу и оглядев свой туалет, он стал спускаться по лестнице следом за слугой, с усилием несшим его багаж, к карете.
Вот он опять едет в Париж после стольких месяцев. Каким он стал? По существу, он не переменился. Мои друзья-фельяны утратили власть. Поднялась новая группа – жирондисты, отколовшаяся фракция якобинского клуба, возглавляемая сыном кондитера Бриссо, оппозиционная Робеспьеру и прочим. Прекрасная драка между ворами…
Клавьер, в доме которого я обычно встречался с Мирабо, Клавьер, который изобрел ассигнаты и тем самым разрушил экономику Франции, сидит в правительстве вместе с этой новой личностью Роланом, о котором Пьер ничего не сообщал в своих письмах, кроме того, что у него потрясающая жена. В салоне этой молодой мадам Ролан бывают все, Пьер там частый гость, и вообще там бывают вне зависимости от политических взглядов.
Дантон – заместитель прокурора Парижа! Думаю, это очень опасно, когда он рядом с Петионом в качестве мэра и Мануэлем в должности прокурора, – ни один из этих двоих не обладает силой, чтобы противостоять Дантону… Есть и другие перемены. И тем не менее жизнь идет своим чередом: гражданские споры и полицейские облавы, убийства и грабежи, а жизнь все-таки идет…
Там ждет его Флоретта. Вот это главная проблема, пункт, которого я так долго избегал. Люблю ли я ее? Не знаю, и, вероятно, не в этом дело. Способен ли я теперь любить? Может ли любить человек моего возраста, с моим жизненным опытом? Ее слепота – это ничто, даже меньше, чем ничто, в действительности это даже преимущество, потому что мое изуродованное лицо не может беспокоить ее. Но остается сомнение, могу ли я дать ей всю ту доброту и терпение, в которых она нуждается, нежность и понимание…
Он смотрел из окна кареты на тополя, растущие вдоль дороги. Теперь уже скоро, скоро. А что такое любовь? Безумие, исступление, которое я испытывал с Люсьеной? Жар, иссушающий плоть, слияние тел, разрушительный экстаз? Это плотская любовь, в которой слишком много похоти, это замечательное искусство, смертельная борьба, но в ней чего-то всегда недостает… Чего? Нежности, веры, взаимного уважения…
Все дело в том, что в этой любви есть элемент предательства, потому что слезы, которые я лил, были не столь слезы об утрате, сколь о разрушенной цельности любви. Думаю, я плакал не столько о Люсьене, сколько об утрате последней, самой дорогой, самой лелеемой иллюзии – что это подлинная любовь и что любимого человека нельзя предать, каким бы сильным ни было искушение. Но любовь это только свойство человека, а человек недолговечен…
Странно. Я любил Люсьену больше, чем люблю Флоретту, и одновременно меньше. Видимо, я хочу заботиться о Флоретте, нежно любить ее. Люсьеной же я хотел только обладать…
Что же касается Николь, то это была совершенная любовь, теперь-то я это знаю, потому что этой любви не было времени утратить все свое совершенство. Но когда-нибудь это все равно произошло бы. Жизнь притупляет все, в конце концов разрушает все, превращает твою юность в старость, твою силу в усталость, надежды в безнадежность, пока в итоге ты не ощущаешь себя готовым принять смерть, – мало того, приветствовать ее…
Так что жди меня, моя любовь, моя маленькая, потерянная в вечном мраке любовь, я еду к тебе. Я буду улыбаться, буду нежен, и, благодарение Богу, ты никогда не узнаешь, как мало осталось во мне живого чувства, чтобы испытать любовь или радость. Но то, что во мне осталось, это твое, принадлежит тебе. И это счастье, даже больше, чем счастье, ибо я хоть в какой-то мере искуплю то зло, которое причинил своей стране и своим соотечественникам…
В Париж он въехал в начале дня и прежде всего остановился у лавки ювелира. Там он купил два кольца; одно с большим бриллиантом для церемонии принесения клятвы верности при обручении, другое массивное, золотое для свадьбы. После этого сразу же поехал к ней на квартиру.
Ее там не оказалось, но она была, как обычно, напротив, у Марианны. Теперь они обе гораздо меньше времени уделяли фирме; дело разрослось настолько, что они были вынуждены перепоручить свои обязанности хорошо подготовленным помощникам, так что и они, и Пьер могли позволить себе больше отдыхать.
Марианне не было нужды объявлять о его приходе. Флоретта, услышав его шаги, вскочила на ноги и бросилась ему навстречу с сияющим от радости лицом.
– Пойдем пройдемся, Флоретта, – сказал он, – хочу кое-что сказать тебе.
– А ты не можешь сказать это здесь? – выдохнула она. – У меня нет секретов от Марианны…
– Нет надобности говорить много слов, – улыбнулся Жан. – Дай мне твою руку…
Флоретта с удивленным лицом протянула ему руку.
– Не эту, – сказал Жан, – другую…
Она протянула левую руку, он надел кольцо ей на палец и сжал ее ладонь, так что ей понадобилось мгновение или два, чтобы освободить руку и дотронуться пальчиками до камня.
Флоретта медленно повернулась к Марианне и вытянула руку. Свет упал на большой драгоценный камень, и он засверкал. Марианна смотрела на кольцо в остолбенении, и две большие слезы выкатились у нее из глаз.
– В чем дело? – удивленно воскликнул Жан.
– Поцелуй ее, дурак! – выкрикнула Марианна. – Какого дьявола ты ждешь?
Флоретта привстала на цыпочки и коснулась губами его губ. Это прикосновение было таким воздушным и мимолетным, что он даже не ощутил ее поцелуя, а в следующий миг она оказалась в объятиях Марианны, и они обе разрыдались так, словно у них разбиты сердца.
– Что я такое сделал? – недоумевал Жан. – У меня не было никаких намерений…
– Да заткнись ты, Жан Марен! – всхлипнула Марианна. – Неужели не знаешь, что женщины плачут от счастья?
– Помилуй Бог! – вырвалось у Жана, и он шагнул к двери, но в этот момент из другой комнаты вышел Пьер. Он вынул трубку изо рта и уставился на свою жену и Флоретту.
– Что ты им сделал? – закричал он на Жана.
– Страшно оскорбил их, – ухмыльнулся Жан. – Попросил Флоретту выйти за меня замуж, только и всего.
– Sacre blue! – воскликнул Пьер и заключил Жана в свои медвежьи объятия. – Такое дело требует вина, – много вина, всего благословенного вина, какое только есть в этом благословенном мире!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Он закончил одеваться, и слуга принес ему кофе и бриоши. Он медленно выпил обжигающий черный напиток, не притронувшись, как всегда, к бриошам. Потом, поправив прическу и оглядев свой туалет, он стал спускаться по лестнице следом за слугой, с усилием несшим его багаж, к карете.
Вот он опять едет в Париж после стольких месяцев. Каким он стал? По существу, он не переменился. Мои друзья-фельяны утратили власть. Поднялась новая группа – жирондисты, отколовшаяся фракция якобинского клуба, возглавляемая сыном кондитера Бриссо, оппозиционная Робеспьеру и прочим. Прекрасная драка между ворами…
Клавьер, в доме которого я обычно встречался с Мирабо, Клавьер, который изобрел ассигнаты и тем самым разрушил экономику Франции, сидит в правительстве вместе с этой новой личностью Роланом, о котором Пьер ничего не сообщал в своих письмах, кроме того, что у него потрясающая жена. В салоне этой молодой мадам Ролан бывают все, Пьер там частый гость, и вообще там бывают вне зависимости от политических взглядов.
Дантон – заместитель прокурора Парижа! Думаю, это очень опасно, когда он рядом с Петионом в качестве мэра и Мануэлем в должности прокурора, – ни один из этих двоих не обладает силой, чтобы противостоять Дантону… Есть и другие перемены. И тем не менее жизнь идет своим чередом: гражданские споры и полицейские облавы, убийства и грабежи, а жизнь все-таки идет…
Там ждет его Флоретта. Вот это главная проблема, пункт, которого я так долго избегал. Люблю ли я ее? Не знаю, и, вероятно, не в этом дело. Способен ли я теперь любить? Может ли любить человек моего возраста, с моим жизненным опытом? Ее слепота – это ничто, даже меньше, чем ничто, в действительности это даже преимущество, потому что мое изуродованное лицо не может беспокоить ее. Но остается сомнение, могу ли я дать ей всю ту доброту и терпение, в которых она нуждается, нежность и понимание…
Он смотрел из окна кареты на тополя, растущие вдоль дороги. Теперь уже скоро, скоро. А что такое любовь? Безумие, исступление, которое я испытывал с Люсьеной? Жар, иссушающий плоть, слияние тел, разрушительный экстаз? Это плотская любовь, в которой слишком много похоти, это замечательное искусство, смертельная борьба, но в ней чего-то всегда недостает… Чего? Нежности, веры, взаимного уважения…
Все дело в том, что в этой любви есть элемент предательства, потому что слезы, которые я лил, были не столь слезы об утрате, сколь о разрушенной цельности любви. Думаю, я плакал не столько о Люсьене, сколько об утрате последней, самой дорогой, самой лелеемой иллюзии – что это подлинная любовь и что любимого человека нельзя предать, каким бы сильным ни было искушение. Но любовь это только свойство человека, а человек недолговечен…
Странно. Я любил Люсьену больше, чем люблю Флоретту, и одновременно меньше. Видимо, я хочу заботиться о Флоретте, нежно любить ее. Люсьеной же я хотел только обладать…
Что же касается Николь, то это была совершенная любовь, теперь-то я это знаю, потому что этой любви не было времени утратить все свое совершенство. Но когда-нибудь это все равно произошло бы. Жизнь притупляет все, в конце концов разрушает все, превращает твою юность в старость, твою силу в усталость, надежды в безнадежность, пока в итоге ты не ощущаешь себя готовым принять смерть, – мало того, приветствовать ее…
Так что жди меня, моя любовь, моя маленькая, потерянная в вечном мраке любовь, я еду к тебе. Я буду улыбаться, буду нежен, и, благодарение Богу, ты никогда не узнаешь, как мало осталось во мне живого чувства, чтобы испытать любовь или радость. Но то, что во мне осталось, это твое, принадлежит тебе. И это счастье, даже больше, чем счастье, ибо я хоть в какой-то мере искуплю то зло, которое причинил своей стране и своим соотечественникам…
В Париж он въехал в начале дня и прежде всего остановился у лавки ювелира. Там он купил два кольца; одно с большим бриллиантом для церемонии принесения клятвы верности при обручении, другое массивное, золотое для свадьбы. После этого сразу же поехал к ней на квартиру.
Ее там не оказалось, но она была, как обычно, напротив, у Марианны. Теперь они обе гораздо меньше времени уделяли фирме; дело разрослось настолько, что они были вынуждены перепоручить свои обязанности хорошо подготовленным помощникам, так что и они, и Пьер могли позволить себе больше отдыхать.
Марианне не было нужды объявлять о его приходе. Флоретта, услышав его шаги, вскочила на ноги и бросилась ему навстречу с сияющим от радости лицом.
– Пойдем пройдемся, Флоретта, – сказал он, – хочу кое-что сказать тебе.
– А ты не можешь сказать это здесь? – выдохнула она. – У меня нет секретов от Марианны…
– Нет надобности говорить много слов, – улыбнулся Жан. – Дай мне твою руку…
Флоретта с удивленным лицом протянула ему руку.
– Не эту, – сказал Жан, – другую…
Она протянула левую руку, он надел кольцо ей на палец и сжал ее ладонь, так что ей понадобилось мгновение или два, чтобы освободить руку и дотронуться пальчиками до камня.
Флоретта медленно повернулась к Марианне и вытянула руку. Свет упал на большой драгоценный камень, и он засверкал. Марианна смотрела на кольцо в остолбенении, и две большие слезы выкатились у нее из глаз.
– В чем дело? – удивленно воскликнул Жан.
– Поцелуй ее, дурак! – выкрикнула Марианна. – Какого дьявола ты ждешь?
Флоретта привстала на цыпочки и коснулась губами его губ. Это прикосновение было таким воздушным и мимолетным, что он даже не ощутил ее поцелуя, а в следующий миг она оказалась в объятиях Марианны, и они обе разрыдались так, словно у них разбиты сердца.
– Что я такое сделал? – недоумевал Жан. – У меня не было никаких намерений…
– Да заткнись ты, Жан Марен! – всхлипнула Марианна. – Неужели не знаешь, что женщины плачут от счастья?
– Помилуй Бог! – вырвалось у Жана, и он шагнул к двери, но в этот момент из другой комнаты вышел Пьер. Он вынул трубку изо рта и уставился на свою жену и Флоретту.
– Что ты им сделал? – закричал он на Жана.
– Страшно оскорбил их, – ухмыльнулся Жан. – Попросил Флоретту выйти за меня замуж, только и всего.
– Sacre blue! – воскликнул Пьер и заключил Жана в свои медвежьи объятия. – Такое дело требует вина, – много вина, всего благословенного вина, какое только есть в этом благословенном мире!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106