Она прислонилась к двери, обессилев от смеха.
– Сегодня ночью я в тебе не нуждаюсь, Жанно, – продолжала смеяться она, – и все остальные ночи на этот предмет… тоже. Когда ты спас меня от этих ведьм, я как раз возвращалась от Жерве. Я не разрешила ему провожать меня, чтобы не рисковать его жизнью…
Жан стоял, глядя на нее. В глазах его сверкала ненависть.
– Но ты не будешь слишком уж одинок, mon pauvre, – продолжала она. – На худой конец ты всегда можешь послать за той маленькой курочкой с нежным голоском, которую я спугнула, помнишь?
– Флоретта! – выдохнул Жан. – Святой Боже, я забыл о ней!
Он повернулся и пустился бежать по улице.
Люсьена смотрела ему вслед, маленькая задумчивая морщинка появилась у нее на лбу.
“Флоретта, – задумалась она. – Надо запомнить это имя”.

– Нет, – сказал консьерж, – бедная девочка не приходила сюда, месье… с тех пор, как была здесь две ночи назад. Я ужасно волнуюсь. При всех этих беспорядках на улицах, никто не может ручаться…
Однако Жан не дослушал его. Он опять бежал с удивительной быстротой для человека, чья голова не прикасалась к подушке более сорока восьми часов.
Но все напрасно. Флоретты не оказалось ни в одном из тех мест, где она обычно продавала цветы, хотя вряд ли можно было встретить ее там в столь ранний час. Не было ее и у дю Пэнов, куда она часто заходила повидать Марианну. Жан даже вернулся в свою квартиру, надеясь обнаружить ее там. Квартира была пуста, камин остыл, постель не убрана, как ее оставила Люсьена.
Он ополоснул лицо холодной водой и стер пыль полотенцем. Затем вновь взял саблю и пару пистолетов и вышел на улицу.
К десяти часам этого утра 14 июля 1789 года он вынужден был прекратить поиски. Он слишком устал, чтобы ходить по улицам. Он зашагал по направлению к своей квартире, еле передвигая ноги, как семидесятилетний старик, пока не оказался на улице Сент-Антуан.
Она была вся запружена людьми. В толпе попадались светские дамы и хорошо одетые мужчины. Все смотрели на мрачные башни Бастилии.
Жан не мог разглядеть вершины башен, они были окутаны дымом. До него доносились мушкетные выстрелы, он видел, как дымок от выстрелов появлялся на крышах, в окнах домов, на просторах площади.
Жан стал проталкиваться сквозь толпу, он забыл об усталости. То, что происходило в Париже до сих пор, это мятеж, уличные беспорядки, а вот атака на Бастилию – совсем иное, это уже революция.
“То, чего мы добиваемся, – думал Жан, – должно делаться постепенно, но в конце концов мы победим. А сейчас они все хотят проделать с ходу, но кто может предсказать, будут ли результаты хорошими или никуда не годными”.
Толпа стояла так плотно, что Жану пришлось прибегнуть к силе своих плеч и локтей, чтобы пробиться вперед. Впрочем, когда люди увидели у него в руке обнаженную саблю, они стали расступаться.
Первым, кого он увидел, когда выбрался на площадь перед внешними укреплениями четырехсотлетней крепости, ставшей тюрьмой, был Пьер дю Пэн, который, припав на колено за перевернутой телегой, стрелял вместе со всеми. Жан пригнулся, собираясь перебежать к другу, но вдруг понял, что будет выглядеть смешным. Восемьдесят стариков-инвалидов на башнях и тридцать два швейцарских гвардейца не стреляли. Жан выпрямился и, как бы прогуливаясь, дошел до своего друга.
Он простоял около Пьера несколько минут, пока этот рыжий был занят тем, что перезаряжал свой мушкет. Прежде чем Пьер выстрелил, Жан положил ему руку на плечо.
– Как по-твоему, чем ты занимаешься? – насмешливо спросил он.
Пьер ухмыльнулся в ответ.
– Стреляю, – ликующим голосом сообщил он. – На, выстрели!
Жан взял мушкет из рук Пьера.
– Может, расскажешь мне, – спросил он, держа мушкет так, словно первый раз в жизни видел эту штуку, – что с ним надо делать?
– Как что? Стрелять, конечно.
– В кого? – с насмешливой серьезностью задал вопрос Жан.
– Espece dun idiot? – заорал Пьер. – В Бастилию, длинноухий осел! Ты что хочешь сказать, что сам не видишь?
– Нет, я все вижу, – рассмеялся Жан. – Не вижу только смысла палить из мушкета по стенам в восемь футов толщиной, за которыми скрываются люди, которых я даже не вижу и которые к тому же не стреляют в ответ…
Пьер печально покачал головой.
– Жан, Жан, – простонал он, – иногда я сомневаюсь, есть ли у тебя что-либо в голове. Конечно, мы не можем взять Бастилию с помощью мушкетного огня. Но она все равно падет – от шума, от страха, как пали стены Иерихона… так что я собираюсь стрелять и дальше. Меня радует, что я не могу таким образом никого убить. Я не хочу убивать. Все, чего я хочу, pauvre bete, чтобы как можно больше людей видели, как я, мужчина с сердцем льва, храбрец и тому подобное, сражаюсь в первых рядах героев, разрушающих вековой символ тирании… а потом, неужели ты не понимаешь, что впоследствии это будет кое-что значить во Франции – оказаться одним из героев взятия Бастилии!
Жан сразу понял, что в этом безумии была определенная логика. В Бастилии, он знал, заключенных не было уже несколько лет. Ее охраняли ветераны, старые солдаты, вернувшиеся с полузабытых войн, однако недавно гарнизон крепости усилили отрядом молодых швейцарцев. Однако в сознании народа Бастилия оставалась главным символом многовековой тирании. Штурм и даже взятие Бастилии не причинили бы вреда режиму. Правительству крепость была не нужна, ее содержание ложилось бременем на бюджет.
Но когда в истории, подумал он, факты оказывались выше идей? Как объект, как тюрьма Бастилия ничего не стоит, но как идея… Победим или потерпим поражение, но сегодня мы подожжем всю Францию.
С такими мыслями он поднял мушкет и выстрелил, стараясь ни в кого не попасть.
Вплоть до полудня все это выглядело типично для французской комической оперы. Для людей было сумасшедшим испытанием стрелять стоя посреди незащищенной улицы и выпуская залп за залпом по крепости, которая им стрельбой не отвечала. И только после этого, как выборщика Тэрио де ла Розье с депутацией допустили в крепость для переговоров с комендантом Бастилии де Лонэ, Жан начал осознавать, что ситуация ухудшается и грозит перерасти в трагедию.
– Если начнется сражение, – сказал он Пьеру, – если они откроют ответный огонь, даже при том, что их там мало, представляешь, какая тут будет мясорубка? У них там, не забывай, есть пушки, и даже если де Лонэ откатит их немного назад…
– Ты прав, гражданин, – отозвался на эти слова молодой гигант, стоявший рядом, – но я собираюсь кое-что предпринять в этой связи.
– А что вы хотите сделать, гражданин? – спросил Пьер.
– Пойду на Гревскую площадь, – ответил гигант, – переговорю там с гвардией. Я у них резервист, меня они выслушают. Тогда, граждане, у нас будет орудие! А уж тогда эти уроды будут стоять на ушах!
– Как ваше имя, гражданин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106