Полагаю, вы все с этим согласны?
– Согласны, – сказал Жан.
– Хорошо. Вы двое будете моими помощниками в этом предприятии. Мой план прост, но вполне осуществим – король должен покинуть Париж.
– Но куда? – спросил Жан.
– Вы очень острый человек, месье Марен! Это действительно вопрос вопросов. К сожалению, королева, по всей видимости, хочет, чтобы он уехал за границу и положился на иностранную интервенцию, что естественно для нее, поскольку она не француженка. Но это будет…
– Самоубийством, – сухо заметил Ренуар Жерад.
– Совершенно верно! Они никогда не доберутся до границы. И в глазах всех французов они будут выглядеть предателями Франции. Кордельеры хотят именно этого – установить свою мерзкую республику, в которой Дантон, Демулен, Марат и им подобные захватят власть своими грязными руками. Часть якобинцев хочет того же самого – особенно та фракция, где главенствует Робеспьер. В отличие от них, я, не принадлежа ни к одной партии и не будучи никому обязан, как вы понимаете, могу рассуждать с ясной головой. Провинции сохраняют верность короне. Король должен бежать на Средиземноморское побережье, вы понимаете, и публично обратиться ко всем французам с призывом сплотиться вокруг него во имя восстановления монархии, при этом он заранее должен дать согласие придерживаться уже установленных ограничений.
– Это будет означать войну, – вздохнул Жан, – гражданскую войну, месье Мирабо…
– А что мы имеем сейчас, mon vieux? О, ла, ла! Мирное чаепитие? Я предпочитаю войну, которая по крайней мере организованна и дисциплинированна, и в результате которой хоть что-то получится, той анархии, при которой шлюхи, хулиганы и подлецы, заполняющие галереи, контролируют Национальное собрание Франции по приказам Филиппа Орлеанского. А вы нет?
– А если Ее Величество, – спокойно сказал Жерад, – откажется разрешить толстому простофиле держать слово, которое он дал, что тогда, граф?
– Да, в этом опасность, – простонал Мирабо. – Мы хотим сильной королевской власти, но что делать с королем, который не может управлять собственной женой? Как мы можем, во имя Господа Бога, надеяться, что он будет правильно управлять своим королевством?
“Я, – подумал Жан, кривя губы, – разделяю его опасения. Боюсь, королева во многом похожа на Люсьену. И никто из нас, ни Людовик Французский, ни я не можем бросить ту, которой не в силах управлять”. Но эту мысль он не стал высказывать. Вместо этого он предложил:
– Значит, мы должны обратиться к королеве.
– Превосходно. Но как? Я в конце концов добился того, чтобы увидеть их обоих третьего числа этого месяца.. Толстяк ничего не мог сказать, поэтому я говорил с ней. В тот момент я думал, что убедил ее, но с каждым днем я все менее в этом уверен. Я должен еще раз встретиться с ней, наедине. Но она отказывается видеть меня. Она считает меня и этого дурака Лафайета предателями, ей в голову не приходит, что нужно быть верным нации, а не сословию…
Он замолчал и посмотрел на Жан Поля.
– Вы! – сказал он. – Вы можете это сделать. Готов держать пари, вы можете добиться встречи с ней. Смотрите, какие у вас преимущества: вы никогда не были дворянином, но воспитаны, как человек благородный… нет, даже лучше. Мне сказали, что у вас исключительные манеры, когда вы этого хотите. Жерад рассказывал мне дикую историю о том, как вы однажды изображали из себя итальянского принца и в этом качестве удалились…
– Нет, – без всякого выражения сказал Жан Поль, – никаких больше маскарадов и тому подобных глупостей…
– Выслушайте меня. Вы отправитесь к ней таким, как вы есть, хорошо, но скромно одетым, и представитесь преданным подданным, более всего желающим служить Ее Величеству…
– Что совершенно верно, – заметил Жан, – но что вы сделаете с моим лицом? Хотите, чтобы королева впала в истерику?
– Она сделана из более крепкого материала, чем вы думаете, – возразил Мирабо. – Можете сказать ей, что получили этот шрам на одной из войн – скажем, на Корсике! И…
– Нет, – сказал Жан, – этого я не сделаю. Во-первых, я не хочу лгать. Во-вторых…
– Но ты должен это сделать, Жанно, – раздался прелестный голос Люсьены сквозь щель в двери, – ради меня. А потом ты можешь вернуться…
– Будь прокляты мои глаза! – прорычал Мирабо. – Она подслушивала! Входите, мадемуазель Тальбот, и мы решим, можем ли позволить вам выйти живой из этого дома…
Люсьена приоткрыла дверь, быстро проскользнула внутрь и прикрыла ее за собой.
– Как это необыкновенно волнует, – вздохнула она, – когда тебя приглашают на совет, решающий судьбу государства. Мне очень жаль, что я подслушивала, но, правда, я ничего не могла поделать. Ты, Жанно, оставил меня так надолго. Половина этих щеголей пыталась увезти меня к себе домой – как ты понимаешь, с нечистыми намерениями. А потом вы, мужчины, так громко говорили! Хорошие же вы заговорщики! Я подслушивала? Господин граф, вас можно услышать за десять ярдов от этой двери…
– Enter! – выругался Мирабо, потом разразился смехом. – Вы правы, мадемуазель. Я, наверное, самый бездарный заговорщик. Что бы я ни делал, никто не доверяет мне. Они считают меня бесчестным, потому что в юности, чтобы выжить, мне приходилось делать разные вещи. Но это общество отвергло меня, а не я общество. Я всегда осознавал свою силу… Но хватит об этом. Полагаю, вы наш союзник, мадемуазель Тальбот. Вы должны убедить его. Он должен сделать это – или, быть может, Франция погибнет. Если кто-то, любой человек, может убедить королеву в том, что она не должна вести переговоры с Австрией, Англией, Россией, Испанией… что она должна полагаться на добрый народ Франции…
– А как она может на него полагаться, – возразила Люсьена, – когда они плюют в нее, называют ее австриячкой, иностранкой и еще худшими словами?
– Правильно, – тяжело вздохнул Мирабо, – но Мария Антуанетта остается, malheureusement, королем Франции – другого у нас нет! Толстяк Людовик – кто он? Хороший слесарь, как мне говорили, прекрасный охотник. Но – король? Он подчиняется королеве так, словно он ребенок, а она его мать. У него нет собственного мнения, нет воли, нет… Sacre blen! Ему сделали операцию, чтобы он мог делать детей, наследников престола, – и один Бог знает, не считая самой австриячки и графа Ферзена, сделал их толстый Людовик или нет и не помогал ли ему кто-то другой, не королевских кровей. Я говорю бессвязно – простите меня…
Он замолк, сурово глядя на Жан Поля.
– Вы должны убедить ее, мой друг, что, если она не будет сотрудничать с нами в этом деле, она погибнет от рук цареубийц. Она, ее муж, ее дети – и Франция, помоги ей Бог, пропадет. Что вы скажете, месье Марен?
– Он это сделает, – ответила за него Люсьена. – За этим я прослежу. Конечно, потребуется долго его убеждать, но мне говорили, что я хорошо умею уговаривать мужчин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Согласны, – сказал Жан.
– Хорошо. Вы двое будете моими помощниками в этом предприятии. Мой план прост, но вполне осуществим – король должен покинуть Париж.
– Но куда? – спросил Жан.
– Вы очень острый человек, месье Марен! Это действительно вопрос вопросов. К сожалению, королева, по всей видимости, хочет, чтобы он уехал за границу и положился на иностранную интервенцию, что естественно для нее, поскольку она не француженка. Но это будет…
– Самоубийством, – сухо заметил Ренуар Жерад.
– Совершенно верно! Они никогда не доберутся до границы. И в глазах всех французов они будут выглядеть предателями Франции. Кордельеры хотят именно этого – установить свою мерзкую республику, в которой Дантон, Демулен, Марат и им подобные захватят власть своими грязными руками. Часть якобинцев хочет того же самого – особенно та фракция, где главенствует Робеспьер. В отличие от них, я, не принадлежа ни к одной партии и не будучи никому обязан, как вы понимаете, могу рассуждать с ясной головой. Провинции сохраняют верность короне. Король должен бежать на Средиземноморское побережье, вы понимаете, и публично обратиться ко всем французам с призывом сплотиться вокруг него во имя восстановления монархии, при этом он заранее должен дать согласие придерживаться уже установленных ограничений.
– Это будет означать войну, – вздохнул Жан, – гражданскую войну, месье Мирабо…
– А что мы имеем сейчас, mon vieux? О, ла, ла! Мирное чаепитие? Я предпочитаю войну, которая по крайней мере организованна и дисциплинированна, и в результате которой хоть что-то получится, той анархии, при которой шлюхи, хулиганы и подлецы, заполняющие галереи, контролируют Национальное собрание Франции по приказам Филиппа Орлеанского. А вы нет?
– А если Ее Величество, – спокойно сказал Жерад, – откажется разрешить толстому простофиле держать слово, которое он дал, что тогда, граф?
– Да, в этом опасность, – простонал Мирабо. – Мы хотим сильной королевской власти, но что делать с королем, который не может управлять собственной женой? Как мы можем, во имя Господа Бога, надеяться, что он будет правильно управлять своим королевством?
“Я, – подумал Жан, кривя губы, – разделяю его опасения. Боюсь, королева во многом похожа на Люсьену. И никто из нас, ни Людовик Французский, ни я не можем бросить ту, которой не в силах управлять”. Но эту мысль он не стал высказывать. Вместо этого он предложил:
– Значит, мы должны обратиться к королеве.
– Превосходно. Но как? Я в конце концов добился того, чтобы увидеть их обоих третьего числа этого месяца.. Толстяк ничего не мог сказать, поэтому я говорил с ней. В тот момент я думал, что убедил ее, но с каждым днем я все менее в этом уверен. Я должен еще раз встретиться с ней, наедине. Но она отказывается видеть меня. Она считает меня и этого дурака Лафайета предателями, ей в голову не приходит, что нужно быть верным нации, а не сословию…
Он замолчал и посмотрел на Жан Поля.
– Вы! – сказал он. – Вы можете это сделать. Готов держать пари, вы можете добиться встречи с ней. Смотрите, какие у вас преимущества: вы никогда не были дворянином, но воспитаны, как человек благородный… нет, даже лучше. Мне сказали, что у вас исключительные манеры, когда вы этого хотите. Жерад рассказывал мне дикую историю о том, как вы однажды изображали из себя итальянского принца и в этом качестве удалились…
– Нет, – без всякого выражения сказал Жан Поль, – никаких больше маскарадов и тому подобных глупостей…
– Выслушайте меня. Вы отправитесь к ней таким, как вы есть, хорошо, но скромно одетым, и представитесь преданным подданным, более всего желающим служить Ее Величеству…
– Что совершенно верно, – заметил Жан, – но что вы сделаете с моим лицом? Хотите, чтобы королева впала в истерику?
– Она сделана из более крепкого материала, чем вы думаете, – возразил Мирабо. – Можете сказать ей, что получили этот шрам на одной из войн – скажем, на Корсике! И…
– Нет, – сказал Жан, – этого я не сделаю. Во-первых, я не хочу лгать. Во-вторых…
– Но ты должен это сделать, Жанно, – раздался прелестный голос Люсьены сквозь щель в двери, – ради меня. А потом ты можешь вернуться…
– Будь прокляты мои глаза! – прорычал Мирабо. – Она подслушивала! Входите, мадемуазель Тальбот, и мы решим, можем ли позволить вам выйти живой из этого дома…
Люсьена приоткрыла дверь, быстро проскользнула внутрь и прикрыла ее за собой.
– Как это необыкновенно волнует, – вздохнула она, – когда тебя приглашают на совет, решающий судьбу государства. Мне очень жаль, что я подслушивала, но, правда, я ничего не могла поделать. Ты, Жанно, оставил меня так надолго. Половина этих щеголей пыталась увезти меня к себе домой – как ты понимаешь, с нечистыми намерениями. А потом вы, мужчины, так громко говорили! Хорошие же вы заговорщики! Я подслушивала? Господин граф, вас можно услышать за десять ярдов от этой двери…
– Enter! – выругался Мирабо, потом разразился смехом. – Вы правы, мадемуазель. Я, наверное, самый бездарный заговорщик. Что бы я ни делал, никто не доверяет мне. Они считают меня бесчестным, потому что в юности, чтобы выжить, мне приходилось делать разные вещи. Но это общество отвергло меня, а не я общество. Я всегда осознавал свою силу… Но хватит об этом. Полагаю, вы наш союзник, мадемуазель Тальбот. Вы должны убедить его. Он должен сделать это – или, быть может, Франция погибнет. Если кто-то, любой человек, может убедить королеву в том, что она не должна вести переговоры с Австрией, Англией, Россией, Испанией… что она должна полагаться на добрый народ Франции…
– А как она может на него полагаться, – возразила Люсьена, – когда они плюют в нее, называют ее австриячкой, иностранкой и еще худшими словами?
– Правильно, – тяжело вздохнул Мирабо, – но Мария Антуанетта остается, malheureusement, королем Франции – другого у нас нет! Толстяк Людовик – кто он? Хороший слесарь, как мне говорили, прекрасный охотник. Но – король? Он подчиняется королеве так, словно он ребенок, а она его мать. У него нет собственного мнения, нет воли, нет… Sacre blen! Ему сделали операцию, чтобы он мог делать детей, наследников престола, – и один Бог знает, не считая самой австриячки и графа Ферзена, сделал их толстый Людовик или нет и не помогал ли ему кто-то другой, не королевских кровей. Я говорю бессвязно – простите меня…
Он замолк, сурово глядя на Жан Поля.
– Вы должны убедить ее, мой друг, что, если она не будет сотрудничать с нами в этом деле, она погибнет от рук цареубийц. Она, ее муж, ее дети – и Франция, помоги ей Бог, пропадет. Что вы скажете, месье Марен?
– Он это сделает, – ответила за него Люсьена. – За этим я прослежу. Конечно, потребуется долго его убеждать, но мне говорили, что я хорошо умею уговаривать мужчин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106