Было так смешно слушать, как они обсуждают провинциализм американцев, продажность их средств массовой информации.
— Это не вьетнамцы. Это китайцы, — сказал докладчик, чье потертое лицо так часто мелькало по американскому телевидению, когда он заявлял о своем желании трудиться во благо человечества.
— И что же? — спросил Римо.
— Бегут не вьетнамцы, а семьи тех, кто когда-то приехал из Китая, — сказал докладчик от комитета по правам человека.
— Вы хотите сказать, что они имеют права только в том случае, если их национальность безупречна? — спросил Римо.
Он много раз слышал об этом в Штатах, с тех пор, как стало очевидно, что Вьетнам превратился в концлагерь. Иначе почему бы оттуда стали бежать люди?
Этот человек, твердивший через слово о необходимости борьбы с фашизмом, сам тупо проповедовал те же идеи. Он мог не подозревать о том, что он гуманист и быть фашистом. Собственную глупость он признал бы в самую последнюю очередь. К моменту посадки в Ханое было признано, что американская пресса искажает прогрессивность ханойского режима.
Пресс-релиз на завтра должен был касаться проблемы бомбежек вьетнамских рисовых плантаций, которые повредили почву и создали трудности в сельском хозяйстве.
Комитет по правам все еще работал над проектом сообщения, отрицавшего наличие в Ханое американских пленных, но его сначала должны были утвердить во вьетнамском министерстве обороны.
По прибытии в Ханой их встречала толпа журналистов, которые ждали выступления руководителя группы. Тот взъерошил волосы и расстегнул рубашку, чтобы походить на журналиста. Он зачитал резолюцию, и в голосе его сквозили нотки сожаления по поводу того, что средства информации его страны искажают положение вещей в стране, народ которой мечтает только о мире во всем мире.
По плану в гостинице комитет должен был зачитать резолюцию о подъеме экономики, но они опоздали. У рикш случилось несколько поломок.
Для актера самым приятном в коммунизме было то, что, если полотенца были грязными, не надо было дожидаться свежих или страдать от отсутствия оных, виновную горничную немедленно наказывал полицейский.
— Как мы найдем установку? — спросила Кэти. — Ясно, что она спрятана.
— Если она спрятана, значит кто-то ее спрятал. Следовательно, кто-то знает, где она.
— Но как мы найдем этого человека?
— Ну, если это не один человек, а правительство, как и бывает в подобных местах, надо поймать высокопоставленного чиновника и заставить его рассказать о ком-нибудь, кто может знать о новом изобретении.
— А если он не скажет?
— Скажет.
— Но если он действительно не знает?
— Тем хуже для него.
— Как мне это нравится! — сказала Кэти О’Доннел. — Очень нравится. Начни с того парня с пулеметом и в каске.
— Я начну там, где мне захочется, — сказал Римо.
— А где ты собираешься начать?
— Пока не знаю, — сказал Римо.
Улицы были жалкие и холодные, даже с деревьев, казалось, содрали кору. Очевидно, ее съели голодные граждане. Неудивительно, что на улицах Ханоя не было мусора. Его подобрали счастливчики себе на обед.
Повсюду были солдаты. И повсюду были лозунги. Римо узнавал старые китайские иероглифы. Большая часть этой земли принадлежала раньше Китаю. Чиун рассказывал о вероломных восстаниях против китайских императоров. Вероломные восстания отличались от всех остальных тем, что на усмирение их императоры нанимали мастеров Синанджу.
Часто за восстанием стояла лишь горстка людей. Они играли на страданиях других и звали народ за собой. У нынешних освободительных движений история длиной в три с половиной тысячелетия.
Осматриваясь на улицах Ханоя, Римо заметил, что толстыми были только старшие офицеры. Все остальные были неправдоподобно худы.
— Посмотри, какие тощие здесь люди, — сказал Римо. Его слова услышал руководитель комитета по правам человека. Он стоял перед входом в гостиницу и собирался съесть леденец.
— Капитализм не дает им наесться досыта, — сказал он.
Обертка от леденца упала на землю. Швейцар бросился ее подбирать, но был сбит с ног управляющим гостиницей, который кроме того пользовался правом подбирать крошки с одежды американцев.
Американскому актеру сказали, какой он умный человек. Ему это часто говорили. Еще ему говорили, насколько он развитее среднего американца, который не знает правды о мире.
— Мой долг перед соотечественниками, — сказал актер, — рассказать им о подлинном мире, а не о его пластиковой версии.
— Что такое пластик? — спросил коммунистический министр.
— Это такой блестящий материал, на который можно пролить что угодно, и пятен не останется. Всегда выглядит как новый. В нем нет характера, — объяснил актер.
— Можете достать нам такого? — спросил министр.
Актер рассмеялся. Они снова просили. Он не верил, что им нужно нечто столь буржуазное, как пластик.
Он сказал, что хочет побывать в обычной вьетнамской семье. Римо понимал, о чем говорят два чиновника, правда не каждое слово, потому что он учил язык времен императоров. Скорее, обрывки фраз, которые пришли еще из старого китайского, о чем эти чиновники и не подозревали. Китайцы, которых комитет легко отмел, как не имеющих в Китае прав, были в этой стране дольше, чем норманны в Англии.
Вот что понял Римо:
— Задержите этого толстого идиота до тех пор, пока мы не подготовим семью.
— А он ничего не заподозрит?
— Если эта жирная свинья считает себя умником потому, что умеет прочитать по бумажке то, что написали за него другие, он поверит чему угодно.
— Да, ума в нем, как в пугале огородном.
Американский актер специально для фотографов сделал себе умное лицо. Еще он попросил отвезти его на места американских бомбежек.
— Американцы имеют право знать, что сделало правительство, прикрываясь их именем.
Римо отстал от группы, хотя какие-то чиновники пытались погнать его вместе со всеми. Он внутренне настраивался.
Все утро Римо ходил по Ханою с гидом и Кэти по, казалось, случайному маршруту. Гид, естественно, был не культработником, как он себя называл, а вьетнамским офицером полиции.
Взглянув на одно не самое значительное здание и заметив, как мимо него проходят люди, Римо догадался, что это какое-то важное учреждение.
— Туда ходить нельзя, — сказал культработник.
Кэти кивнула Римо. Даже она поняла по его поведению, что это важное место.
— Как тебе это удалось? — спросила она.
— Просто. Надо смотреть, вот и все.
— Ты меня научишь?
— Научишь меня пользоваться тем фотоаппаратом? — спросил Римо.
— Туда нельзя, нет, нет, нет, — сказал культработник.
— Римо, пленку с морковкой надо сунуть кролику в рот, потом навести аппарат на человека и нажать кролику на нос.
— Я все это делал, — сказал Римо сурово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Это не вьетнамцы. Это китайцы, — сказал докладчик, чье потертое лицо так часто мелькало по американскому телевидению, когда он заявлял о своем желании трудиться во благо человечества.
— И что же? — спросил Римо.
— Бегут не вьетнамцы, а семьи тех, кто когда-то приехал из Китая, — сказал докладчик от комитета по правам человека.
— Вы хотите сказать, что они имеют права только в том случае, если их национальность безупречна? — спросил Римо.
Он много раз слышал об этом в Штатах, с тех пор, как стало очевидно, что Вьетнам превратился в концлагерь. Иначе почему бы оттуда стали бежать люди?
Этот человек, твердивший через слово о необходимости борьбы с фашизмом, сам тупо проповедовал те же идеи. Он мог не подозревать о том, что он гуманист и быть фашистом. Собственную глупость он признал бы в самую последнюю очередь. К моменту посадки в Ханое было признано, что американская пресса искажает прогрессивность ханойского режима.
Пресс-релиз на завтра должен был касаться проблемы бомбежек вьетнамских рисовых плантаций, которые повредили почву и создали трудности в сельском хозяйстве.
Комитет по правам все еще работал над проектом сообщения, отрицавшего наличие в Ханое американских пленных, но его сначала должны были утвердить во вьетнамском министерстве обороны.
По прибытии в Ханой их встречала толпа журналистов, которые ждали выступления руководителя группы. Тот взъерошил волосы и расстегнул рубашку, чтобы походить на журналиста. Он зачитал резолюцию, и в голосе его сквозили нотки сожаления по поводу того, что средства информации его страны искажают положение вещей в стране, народ которой мечтает только о мире во всем мире.
По плану в гостинице комитет должен был зачитать резолюцию о подъеме экономики, но они опоздали. У рикш случилось несколько поломок.
Для актера самым приятном в коммунизме было то, что, если полотенца были грязными, не надо было дожидаться свежих или страдать от отсутствия оных, виновную горничную немедленно наказывал полицейский.
— Как мы найдем установку? — спросила Кэти. — Ясно, что она спрятана.
— Если она спрятана, значит кто-то ее спрятал. Следовательно, кто-то знает, где она.
— Но как мы найдем этого человека?
— Ну, если это не один человек, а правительство, как и бывает в подобных местах, надо поймать высокопоставленного чиновника и заставить его рассказать о ком-нибудь, кто может знать о новом изобретении.
— А если он не скажет?
— Скажет.
— Но если он действительно не знает?
— Тем хуже для него.
— Как мне это нравится! — сказала Кэти О’Доннел. — Очень нравится. Начни с того парня с пулеметом и в каске.
— Я начну там, где мне захочется, — сказал Римо.
— А где ты собираешься начать?
— Пока не знаю, — сказал Римо.
Улицы были жалкие и холодные, даже с деревьев, казалось, содрали кору. Очевидно, ее съели голодные граждане. Неудивительно, что на улицах Ханоя не было мусора. Его подобрали счастливчики себе на обед.
Повсюду были солдаты. И повсюду были лозунги. Римо узнавал старые китайские иероглифы. Большая часть этой земли принадлежала раньше Китаю. Чиун рассказывал о вероломных восстаниях против китайских императоров. Вероломные восстания отличались от всех остальных тем, что на усмирение их императоры нанимали мастеров Синанджу.
Часто за восстанием стояла лишь горстка людей. Они играли на страданиях других и звали народ за собой. У нынешних освободительных движений история длиной в три с половиной тысячелетия.
Осматриваясь на улицах Ханоя, Римо заметил, что толстыми были только старшие офицеры. Все остальные были неправдоподобно худы.
— Посмотри, какие тощие здесь люди, — сказал Римо. Его слова услышал руководитель комитета по правам человека. Он стоял перед входом в гостиницу и собирался съесть леденец.
— Капитализм не дает им наесться досыта, — сказал он.
Обертка от леденца упала на землю. Швейцар бросился ее подбирать, но был сбит с ног управляющим гостиницей, который кроме того пользовался правом подбирать крошки с одежды американцев.
Американскому актеру сказали, какой он умный человек. Ему это часто говорили. Еще ему говорили, насколько он развитее среднего американца, который не знает правды о мире.
— Мой долг перед соотечественниками, — сказал актер, — рассказать им о подлинном мире, а не о его пластиковой версии.
— Что такое пластик? — спросил коммунистический министр.
— Это такой блестящий материал, на который можно пролить что угодно, и пятен не останется. Всегда выглядит как новый. В нем нет характера, — объяснил актер.
— Можете достать нам такого? — спросил министр.
Актер рассмеялся. Они снова просили. Он не верил, что им нужно нечто столь буржуазное, как пластик.
Он сказал, что хочет побывать в обычной вьетнамской семье. Римо понимал, о чем говорят два чиновника, правда не каждое слово, потому что он учил язык времен императоров. Скорее, обрывки фраз, которые пришли еще из старого китайского, о чем эти чиновники и не подозревали. Китайцы, которых комитет легко отмел, как не имеющих в Китае прав, были в этой стране дольше, чем норманны в Англии.
Вот что понял Римо:
— Задержите этого толстого идиота до тех пор, пока мы не подготовим семью.
— А он ничего не заподозрит?
— Если эта жирная свинья считает себя умником потому, что умеет прочитать по бумажке то, что написали за него другие, он поверит чему угодно.
— Да, ума в нем, как в пугале огородном.
Американский актер специально для фотографов сделал себе умное лицо. Еще он попросил отвезти его на места американских бомбежек.
— Американцы имеют право знать, что сделало правительство, прикрываясь их именем.
Римо отстал от группы, хотя какие-то чиновники пытались погнать его вместе со всеми. Он внутренне настраивался.
Все утро Римо ходил по Ханою с гидом и Кэти по, казалось, случайному маршруту. Гид, естественно, был не культработником, как он себя называл, а вьетнамским офицером полиции.
Взглянув на одно не самое значительное здание и заметив, как мимо него проходят люди, Римо догадался, что это какое-то важное учреждение.
— Туда ходить нельзя, — сказал культработник.
Кэти кивнула Римо. Даже она поняла по его поведению, что это важное место.
— Как тебе это удалось? — спросила она.
— Просто. Надо смотреть, вот и все.
— Ты меня научишь?
— Научишь меня пользоваться тем фотоаппаратом? — спросил Римо.
— Туда нельзя, нет, нет, нет, — сказал культработник.
— Римо, пленку с морковкой надо сунуть кролику в рот, потом навести аппарат на человека и нажать кролику на нос.
— Я все это делал, — сказал Римо сурово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66