Они создали огромные корабли, подобные тому, что был найден вблизи Солнечной системы или тому, что был уничтожен на Кармайкле. Они создали чудовищное оружие, способное уничтожать планеты. Они создали Формику, чтобы захватывать для себя рабов.
Но, наверное, что-то случилось с ними. Их кораблями теперь управляют Формики, они продолжают захватывать людей, но делают это для того, чтобы продать их. Значит, хозяев Формики больше нет и это вселяет в меня надежду.
Теперь о том, что твои родные и друзья могли спастись.
Помнишь, ты рассказывал о том чувстве панического страха, которое ты ощутил на своей планете? Так вот, Формика использовали специальные излучатели, работающие в ультразвуковом диапазоне волн, чтобы вселить панику при вторжении, чтобы им не оказывали сопротивления. Потом, когда основная масса людей была захвачена, они использовали Ловушку — устройство, воздействующее на психику человека так, чтобы полностью ее подавить, превратить в раба. Ловушка излучала в том же ультразвуковом диапазоне волн и по ее неслышному, но неумолимому приказу все, кто не был пойман, спешили к тому месту, где она стояла.
— Что-то вроде Гаммельнского крысолова? — спросил док, а я не понял о чем.
— Да, что-то вроде того, — невесело усмехнулся Худой.
Я смотрел на них, ничего не понимая и тогда Говоров рассказал мне сказку о крысолове, который мог игрой на своей волшебной дудочке избавить город от полчищ крыс. И я понял, нет, даже увидел, как те, кто спрятался, ощутив этот неслышный для человеческого уха безмолвный зов, спешат на него. Они спешат изо всех сил, забыв обо всем, забыв о своем страхе, они бегут, забыв про любовь и ненависть — бегут на этот зов. И тогда мне стало страшно. Я не заплакал только потому, что мне уже больше не хотелось плакать перед кем-то. Потом, когда все уйдут, я закрою дверь, накроюсь простыней и буду реветь, закусив зубами угол подушки. Потом.
— На Лиде, там где были захвачены первые наши люди, мы нашли подобное устройство. Оно работало, по нашим расчетам, еще десять лет после того, как улетел корабль Формики. Зона охвата излучения — несколько тысяч километров, — сказал Говоров, смотря мимо меня.
Я знал, почему он не смотрит на меня, я знал. Он умолчал о том, что же еще люди нашли на Лиде. Он не хотел мне этого говорить, но я мог себе представить, что они могли там найти, возле Ловушки. Я очень хорошо представил это себе и отогнал эту безумную картину из своего воображения. Я знал, почему еще он молчит. Его молчание было целой речью: «Тебе повезло, парень. Ты остался в живых, но ты остался в живых один. Тебе очень повезло, что ты остался в живых. Остальные... А что остальные? Погибли, когда взорвался корабль? Погибли в спасательных капсулах, которых догнала ударная волна? Изжарились в огне притянувшей их звезды? Безмолвными замороженными мумиями болтаются в этих чертовых капсулах на орбитах никому неизвестных планет? Продолжают лететь в неизвестность, в никуда, в пустоту? Остались умирать на вычищенной Формикой твоей родной планете? Очнись, парень, ты один. Все твои друзья, любимые, знакомые и незнакомые люди остались только в твоей голове. Сколько их там было? Триста тысяч, четыреста, пятьсот, может быть, больше? Смирись, парень. Я только сказал тебе факты, твое дело жить с этим».
А я, также молча отвечал ему: «Да, возможно ты прав, профессор. Возможно, что ты прав. Возможно, что все они погибли. Возможно, что все они остались только в моей голове, в моей душе и в моем сердце. Возможно. А может быть, их вытащили из такой же капсулы где-то там, на другой планете. Может быть, другие добрые люди, такие как док, вылечили их. Может быть, такие же полицейские, как Томпсон, сказали им, куда они прилетели. Может быть, такие же люди, как ты, Худой, обследовали их капсулу и сказали им: „Да вам просто повезло, ребята. Вы остались в живых“. Может быть, такие же ученые, как ты сидят, напротив них и говорят им те же вещи, что ты говоришь мне, а они не верят в это. Просто не хотят верить в то, что они остались одни. Может быть, мои любимые и друзья сейчас сидят и не верят в то, что я погиб, а они остались жить. Вот так, профессор».
Вот так мы поговорили с Худым. Хотя, возможно, что все это я рассказал себе сам, а Худой просто сидел в глубоком кресле, избегая моего умоляющего, просящего, требующего взгляда, потому что он никогда не захотел бы рассказать мне такие вещи и я был ему за это благодарен.
Я молча встал с кровати и протянул Худому руку. Он поднялся из кресла, такой длинный по сравнению со мной, и крепко пожал мою руку.
— Спасибо, профессор, — тихо, но уже твердо сказал я.
Он молча покивал головой и посмотрел в мои глаза. Его глаза были похожи на глаза собаки — добрые, печальные, темные, грустные, жалеющие, понимающие.
— Теперь остается моя последняя официальная задача, — сказал он мне, выпустив мою руку.
— По поручению института Альберта Эйнштейна, я хотел бы попросить тебя, Алекс, продать нам свой корабль для исследований. Сумма, предложенная нами, невелика, но увеличивать ее я не могу — наша кафедра стеснена в средствах, а мне еще предстоит оплатить расходы по транспортировке шлюпки до Земли, если ты, конечно, согласишься.
— Что вы посоветуете, док? — повернулся я.
Он усмехнулся:
— Чистильщики купят ее только на слом — свое она отлетала. Не знаю, сколько они тебе предложат, тут уже вертелся один, ушлый малый, но вряд ли они заплатят тебе больше, чем профессор Говоров.
— Дело не в деньгах, — сказал я, — просто мне не хочется, чтобы шлюпка исчезла.
— Ну, тогда, я думаю, что тебе стоит согласиться на предложение профессора.
Я повернулся к Худому.
— Профессор, дайте мне немного подумать, хорошо? Я что-то плоховато соображаю.
— Конечно, конечно, — ответил он и, еще раз пожав мою руку, вышел из палаты.
Док одобрительно покачал головой.
Я оделся и сказал, выходя из дверей:
— Пойду, пройдусь.
Так я обычно говорил Риве, или Марте, или Артуру. Я всегда обычно так говорил и они всегда отвечали мне: «Хорошо», или «Давай», или «С богом». Как же хорошо было, когда мне так говорили! И как же мне немного получше, когда док ответил мне:
— Хорошо, только смотри, не заблудись...
Я вышел на кольцевую галерею комплекса. На Ланкасете особенно смотреть не на что — атмосфера тут буйная: скорость ветра на поверхности планеты — примерно пятьдесят километров в час, поэтому местный комплекс почти весь находится под землей. Наверх выходит главный корпус, в нем — вентиляционные шахты, причальные шлюзы, ветроуловители (почти дармовая энергия ветра здесь используется по полной программе) и стартовые площадки грузовых ракет. Кольцевая галерея — это единственное место, где можно увидеть поверхность через сверхпрочные прозрачные окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Но, наверное, что-то случилось с ними. Их кораблями теперь управляют Формики, они продолжают захватывать людей, но делают это для того, чтобы продать их. Значит, хозяев Формики больше нет и это вселяет в меня надежду.
Теперь о том, что твои родные и друзья могли спастись.
Помнишь, ты рассказывал о том чувстве панического страха, которое ты ощутил на своей планете? Так вот, Формика использовали специальные излучатели, работающие в ультразвуковом диапазоне волн, чтобы вселить панику при вторжении, чтобы им не оказывали сопротивления. Потом, когда основная масса людей была захвачена, они использовали Ловушку — устройство, воздействующее на психику человека так, чтобы полностью ее подавить, превратить в раба. Ловушка излучала в том же ультразвуковом диапазоне волн и по ее неслышному, но неумолимому приказу все, кто не был пойман, спешили к тому месту, где она стояла.
— Что-то вроде Гаммельнского крысолова? — спросил док, а я не понял о чем.
— Да, что-то вроде того, — невесело усмехнулся Худой.
Я смотрел на них, ничего не понимая и тогда Говоров рассказал мне сказку о крысолове, который мог игрой на своей волшебной дудочке избавить город от полчищ крыс. И я понял, нет, даже увидел, как те, кто спрятался, ощутив этот неслышный для человеческого уха безмолвный зов, спешат на него. Они спешат изо всех сил, забыв обо всем, забыв о своем страхе, они бегут, забыв про любовь и ненависть — бегут на этот зов. И тогда мне стало страшно. Я не заплакал только потому, что мне уже больше не хотелось плакать перед кем-то. Потом, когда все уйдут, я закрою дверь, накроюсь простыней и буду реветь, закусив зубами угол подушки. Потом.
— На Лиде, там где были захвачены первые наши люди, мы нашли подобное устройство. Оно работало, по нашим расчетам, еще десять лет после того, как улетел корабль Формики. Зона охвата излучения — несколько тысяч километров, — сказал Говоров, смотря мимо меня.
Я знал, почему он не смотрит на меня, я знал. Он умолчал о том, что же еще люди нашли на Лиде. Он не хотел мне этого говорить, но я мог себе представить, что они могли там найти, возле Ловушки. Я очень хорошо представил это себе и отогнал эту безумную картину из своего воображения. Я знал, почему еще он молчит. Его молчание было целой речью: «Тебе повезло, парень. Ты остался в живых, но ты остался в живых один. Тебе очень повезло, что ты остался в живых. Остальные... А что остальные? Погибли, когда взорвался корабль? Погибли в спасательных капсулах, которых догнала ударная волна? Изжарились в огне притянувшей их звезды? Безмолвными замороженными мумиями болтаются в этих чертовых капсулах на орбитах никому неизвестных планет? Продолжают лететь в неизвестность, в никуда, в пустоту? Остались умирать на вычищенной Формикой твоей родной планете? Очнись, парень, ты один. Все твои друзья, любимые, знакомые и незнакомые люди остались только в твоей голове. Сколько их там было? Триста тысяч, четыреста, пятьсот, может быть, больше? Смирись, парень. Я только сказал тебе факты, твое дело жить с этим».
А я, также молча отвечал ему: «Да, возможно ты прав, профессор. Возможно, что ты прав. Возможно, что все они погибли. Возможно, что все они остались только в моей голове, в моей душе и в моем сердце. Возможно. А может быть, их вытащили из такой же капсулы где-то там, на другой планете. Может быть, другие добрые люди, такие как док, вылечили их. Может быть, такие же полицейские, как Томпсон, сказали им, куда они прилетели. Может быть, такие же люди, как ты, Худой, обследовали их капсулу и сказали им: „Да вам просто повезло, ребята. Вы остались в живых“. Может быть, такие же ученые, как ты сидят, напротив них и говорят им те же вещи, что ты говоришь мне, а они не верят в это. Просто не хотят верить в то, что они остались одни. Может быть, мои любимые и друзья сейчас сидят и не верят в то, что я погиб, а они остались жить. Вот так, профессор».
Вот так мы поговорили с Худым. Хотя, возможно, что все это я рассказал себе сам, а Худой просто сидел в глубоком кресле, избегая моего умоляющего, просящего, требующего взгляда, потому что он никогда не захотел бы рассказать мне такие вещи и я был ему за это благодарен.
Я молча встал с кровати и протянул Худому руку. Он поднялся из кресла, такой длинный по сравнению со мной, и крепко пожал мою руку.
— Спасибо, профессор, — тихо, но уже твердо сказал я.
Он молча покивал головой и посмотрел в мои глаза. Его глаза были похожи на глаза собаки — добрые, печальные, темные, грустные, жалеющие, понимающие.
— Теперь остается моя последняя официальная задача, — сказал он мне, выпустив мою руку.
— По поручению института Альберта Эйнштейна, я хотел бы попросить тебя, Алекс, продать нам свой корабль для исследований. Сумма, предложенная нами, невелика, но увеличивать ее я не могу — наша кафедра стеснена в средствах, а мне еще предстоит оплатить расходы по транспортировке шлюпки до Земли, если ты, конечно, согласишься.
— Что вы посоветуете, док? — повернулся я.
Он усмехнулся:
— Чистильщики купят ее только на слом — свое она отлетала. Не знаю, сколько они тебе предложат, тут уже вертелся один, ушлый малый, но вряд ли они заплатят тебе больше, чем профессор Говоров.
— Дело не в деньгах, — сказал я, — просто мне не хочется, чтобы шлюпка исчезла.
— Ну, тогда, я думаю, что тебе стоит согласиться на предложение профессора.
Я повернулся к Худому.
— Профессор, дайте мне немного подумать, хорошо? Я что-то плоховато соображаю.
— Конечно, конечно, — ответил он и, еще раз пожав мою руку, вышел из палаты.
Док одобрительно покачал головой.
Я оделся и сказал, выходя из дверей:
— Пойду, пройдусь.
Так я обычно говорил Риве, или Марте, или Артуру. Я всегда обычно так говорил и они всегда отвечали мне: «Хорошо», или «Давай», или «С богом». Как же хорошо было, когда мне так говорили! И как же мне немного получше, когда док ответил мне:
— Хорошо, только смотри, не заблудись...
Я вышел на кольцевую галерею комплекса. На Ланкасете особенно смотреть не на что — атмосфера тут буйная: скорость ветра на поверхности планеты — примерно пятьдесят километров в час, поэтому местный комплекс почти весь находится под землей. Наверх выходит главный корпус, в нем — вентиляционные шахты, причальные шлюзы, ветроуловители (почти дармовая энергия ветра здесь используется по полной программе) и стартовые площадки грузовых ракет. Кольцевая галерея — это единственное место, где можно увидеть поверхность через сверхпрочные прозрачные окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97