А мне до смерти захотелось обнять ее так, как в детстве, и вдохнуть тот знакомый успокаивающий запах дома, уюта, тепла. Запах мамы.
Но я не обнял ее. Вместо этого я расстелил туго накрахмаленные хрустевшие скатерти на отполированных столах, и начал расставлять тарелки, и раскладывать ножи и вилки, и стаканы, и бокалы, и продолжал я это делать до тех пор, пока в двери зала не вошла моя «звездочка» и не улыбнулась мне...
Дальше все было очень просто — как я уже говорил, мы с Чарли выходили в город только два раза в неделю. Артур, Арчер и Лис выходили вместе с нами: Арчер — чтобы проверить нашу бригаду охраны, Артур — как вожак, Лис — просто за компанию. Так что я мог проводить с Ривой гораздо больше времени, чем раньше. Я помогал ей в работе по дому, в этом не было ничего зазорного для меня. Готовить еду мне было несложно — сказались уроки Марты, к тому же готовка в чем-то нравилась мне — я своими руками делал самые необходимые вещи, без которых вряд ли кто-нибудь может обойтись. Конечно, я не претендую на что-нибудь особенное — женщины, особенно моя Рива, всегда справлялись с этим гораздо лучше меня, но сам по себе я бы никогда с голоду не пропал бы. Никогда раньше я не знал, как все-таки приятно помогать тому, кому любишь. Тогда работа не казалась мне тяжелой.
Вечера мы проводили вместе — она всегда чем-нибудь занималась — вязала или шила, по большей части она вязала. Я помню первый свитер, который она связала мне — из серой шерсти с воротником под горло, очень теплый. Конечно же, я мешал ей, я любил сидеть на полу рядом с ее креслом. Я любил брать ее за щиколотку, сначала она пугалась — она вообще боялась щекотки. Наверное, со стороны это было смешно — я ложу голову ей на колени:
— Ты мне мешаешь, — говорит она, но дыхание выдает ее.
Дыхание прерывистое, иногда ей трудно говорить.
— Честно? — нахально интересуюсь я.
— Да, — отвечает она мне и в первый раз за этот вечер заглядывает мне в глаза.
— Честно-честно? — продолжаю я и смотрю в ее глаза.
Когда долго смотришь человеку в глаза, то они заполняют тебя целиком. Кажется, что в мире нет больше таких карих, таких теплых, таких загадочных глаз. Эти глаза все время, пока смотришь в них, становятся все больше и больше, ты тонешь в них, ты растворяешься в них, они поглощают тебя. Глаза, женские глаза — это всегда загадка для меня. Они были, и есть, и будут загадкой для меня, вечной тайной, секретом, который нельзя раскрыть.
Она не выдерживала моего взгляда. Мне так всегда нравилось, как она смущается, глядя мне в глаза. Может, в этом было что-то неправильное, что-то от моей дикой природы. Может, мне просто нравилось, как за занавесью длинных ресниц прячется загорающееся теплое пламя. Может, мне нравилась линия ее ресниц на белизне кожи. Не знаю.
Он накрывает мою голову вязанием и смеется. За недовязанным свитером она прячет мой взгляд. В этот раз она победила меня. Хотя, может быть, она победила себя.
Возможностей много: за завтраком мы сидим вместе, наши ноги под столом соприкасаются, иногда это делаю я, иногда она. Мы похожи на детей, которые влюблены друг в друга без памяти. Я откладываю ей лакомые кусочки, например, куриную грудку, она перекладывает их мне. Иногда мы не можем удержаться от смеха, который распирает нас. Мы чувствуем себя такими живыми, когда мы рядом. Жизнь переполняет нас, свет в нас бьет ручьями, ревет водопадами, брызжет, как брызги шампанского, которое и я, и она попробовали в первый раз в этом году — в нашей семье появились деньги.
Иногда мне хочется ее обнять. Да что я вру — мне хочется ее обнять всегда. Просто иногда я могу противостоять этому желанию, а иногда нет. Иногда я могу угадать момент, когда она хочет, чтобы я обнял ее.
Больше всего я люблю, когда она сама обнимает меня. Ее голова при этом прячется на моей груди и я ощущаю запах ее волос, все еще по-прежнему сводящий меня с ума так же сильно, как и на первом свидании в башне. Я люблю тепло ее дыхания сквозь ткань моей рубашки, я люблю стук ее сердца, частый, ровный, сильный, как молоточки стенных часов. Я люблю, когда у нее перехватывает дыхание, как она замирает в этот момент.
Я люблю, когда она кладет голову мне на колени. Она любит, когда я глажу ее лицо. В этот момент ее лицо напоминает мне лики святых — на нем нет ни единой горькой складки, только тепло и покой. Я обожаю гладить ее кожу — она нежная, гораздо нежнее шелка, прохладная, я провожу по ней своими пальцами, которые кажутся мне в это момент грубыми деревяшками. Я люблю перебирать ее волосы, гладить кожу лба, проводить пальцем по ее бровям, трогать губы. Ее губы нежные, мягкие, иногда обветренные — мы часто гуляем вместе по берегу океана. Мне жарко от горячей волны, заполняющей меня. Это тепло поднимается от живота вверх, в глазах наворачиваются слезы, я могу дышать только ртом. Я умираю от нежности, я задыхаюсь, когда держу ее лицо в своих руках.
Она любит лежать на моих коленях. Иногда она может даже задремать от моих прикосновений — это когда я не прикасаюсь к ее губам. Она может даже крепко заснуть, но когда я трогаю ее губы она всегда просыпается.
При работе в кухне мне кажется, что мы ставимся еще ближе. Мы вместе делаем одну и ту же работу, иногда наши руки соприкасаются. Одно сознание, что я работаю рядом с ней, сознание того, что в любой момент я могу прикоснуться к ней, заставляет дрожать мое сердце.
Сердце мое, оказывается, может биться по-разному, когда я рядом с ней. Оно может замирать, а может биться, как паровой молот, так, что шумит в ушах. Иногда оно может биться в моем горле, иногда в моем животе, а иногда не биться вообще.
Я жду, терпеливо жду. Я жду, когда она поймет, что любит меня...
Время идет. Мы иногда выходим в город только вдвоем с Ривой, иногда вместе с остальными. Зима заявляет о себе — ветер становится жалящим, резким, иногда он бьет тебя наотмашь. Небо все чаще заполняется серыми тучами, океан становится свинцовым, в гавани все меньше торговых судов. Иногда идет дождь, в эти дни мы сидим дома. Теперь все чаще топится плита, все больше ставится чайников на огонь. Скоро сезон дождей — у нас это время называется зимой. Мы с парнями прочищаем сточные канавы вокруг дома, убираем опавшие листья и поджигаем отсыревшие желто-красные кучи, дым от них, тяжелый и удушливый, стелется по самой земле. Мы покупаем уголь и дрова, и проводим три дня за разгрузкой. Еще столько же мы тратим на то, чтобы засыпать уголь в погреба, и неделю — на распилку дров. Эта работа мне нравится, мне нравится пилить дерево, по крайней мере, первые пятнадцать минут. Потом мы долго вытаскиваем занозы из рук, правда, я уже этого не делаю — их вытаскивает иглой Рива, у нее глаза, как у кошки. Мы готовим дом к зиме: закрываем ставни, проверяем петли, конопатим щели в стенах и окнах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97