он понял и пережил
историю не как o6лaсть знании, а как реальность, как жизнь, что
с необходимостью повлекло за собой пресуществление и его
собственного личного бытия в субстанцию истории. У
обыкновенного ученого он этому не смог бы научиться. Отец
Иаков, в придачу к своей солидной учености, был не только
мудрым созерцателем, но и деятельным созидателей; он
использовал место, на которое его поставила судьба, не для
того, чтобы услаждаться уютом созерцательного существования, но
отворил свою ученую келью всем ветрам мира и открыл свое сердце
бедам и чаяниям своей эпохи, он сам был участник событий своего
времени, он нес свою долю вины и ответственности за них; он не
только трудился над обозрением, упорядочением, осмыслением
давно минувшего и имел дело не только с идеями, но и
преодолевал строптивое сопротивление материи и людей. Отца
Иакова вместе с его соратником и соперником, недавно умершим
иезуитом, не без причины считали теми, кто заложил основы
дипломатической и моральной мощи, высокого политического
авторитета, которые вновь обрела после периода бездействия и
великой скудости Римская церковь.
Если во время бесед учителя с учеником редко когда
заходила речь о политической современности - тому
препятствовали не только умение отца Иакова молчать и
воздерживаться от замечаний, но в не меньшей мере страх более
молодого собеседника перед вовлечением в сферу дипломатии и
политики, - то все же политический вес и деятельность
бенедиктинца настолько сказывались в его экскурсах во всемирную
историю, что каждая его мысль, каждый взгляд, проницающий
переплетение мировых сил, выдавал практического политика,
однако не честолюбивого интригана от политики, не правителя и
не вождя, равным образом и не властолюбца, но советчика и
примирителя, государственного мужа, чья активность и стремление
вперед смягчались мудростью и глубоким проникновением в
несовершенство и многосложность человеческой природы, которому
его великая слава, его опытность, его знание людей и
обстоятельств и, не в последнюю очередь, его бескорыстие и
личная безупречность давали немаловажную власть. Обо всем этом
Кнехт, прибыв впервые в Мариафельс, не имел никакого
представления, он не знал даже имени святого отца. Большинство
касталийцев пребывали в такой политической невинности и
слепоте, как разве что некоторые представители ученого сословия
более ранних эпох; активных политических прав и обязанностей
они не имели, газеты редко кто читал, и если такова была
позиция итаковы привычки среднего касталийца, то еще больший
страх перед актуальностью, политикой, газетой испытывали адепты
Игры, любившие смотреть на себя как на подлинную элиту, сливки
Педагогической провинции и очень пекшиеся о том, чтобы
окружавшая их весьма разреженная и прозрачная атмосфера
интеллектуально-артистического существования ничем не была бы
омрачена. Ведь при своем первом появлении в обители Кнехт не
имел дипломатического поручения, он прибыл туда как учитель
Игры и не обладал другими политическими сведениями, кроме тех,
что сообщил ему господин Дюбуа за две-три недели,
предшествовавшие отъезду из Вальдцеля. По сравнению с тем
временем он знал теперь гораздо больше, однако ж ни в коей мере
не изменил неприязни вальдцельца к занятиям политикой. И хотя в
этом отношении он много почерпнул из общения с отцом Иаковом,
но не потому, что чувствовал какую-нибудь потребность (как это
было с историей, до которой он был поистине жаден), нет, это
случилось само собой, незаметно и неизбежно.
Дабы пополнить свой арсенал и успешно решить почетную
задачу, читая святому отцу лекции de rebus
Саstaliensibus{2_5_04}, Кнехт захватил из Вальдцеля книги о
строе и истории Педагогической провинции, о системе школ элиты
и о становлении Игры в бисер. Некоторые из этих книг сослужили
ему хорошую службу двадцать лет назад в спорах с Плинио
Дезиньори (с тех пор он их в руки не брал); другие, в то время
ему еще недоступные, так как были предназначены лишь для
должностных лиц Касталии, он сам прочитал только теперь. Вот и
получилось, что в то самое время, когда область познании и
интересов его так расширилась, он был вынужден пересмотреть и
свой собственный духовный и исторический багаж, ибо нуждался в
осознании и укреплении его. Стараясь как можно яснее и проще
представить отцу Иакову самую сущность Ордена и всей
касталийской системы, он, как это и следовало ожидать, очень
скоро обнаружил самую слабую сторону своего собственного, а
потому и всего касталийского образования; выяснилось, что
представление его об исторической обстановке, создавшей в свое
время предпосылки для возникновения Ордена и всего, что за этим
последовало, более того, сделавшей это возникновение
необходимым, было весьма бледным и схематичным, оставлявшим
многое желать в смысле наглядности и стройности. Отца Иакова
можно было назвать кем угодно, только не пассивным учеником,
что и привело к весьма плодотворным коллегиальным занятиям, к
живому общению: в то время как Иозеф излагал святому отцу
историю касталийского Ордена, старый ученый в каком-то смысле
помогал ему самому впервые увидеть и пережить эту историю в
правильном освещении, прослеживая ее корни в общей истории мира
и государств. Ниже мы убедимся в том, как этот интенсивный, а
порой, благодаря темпераменту святого отца, выливающийся в
бурные диспуты обмен мнениями продолжал оказывать влияние на
Кнехта и многие годы спустя, вплоть до его последних дней. С
другой стороны, все последующее поведение отца Иакова
свидетельствует о том, как внимательно он слушая лекции Кнехта
и в какой мере он сам, в результате этих совместных занятий,
узнал, а затем и признал Касталию. Этим двум людям мы обязаны
сохранившимся до нынешнего дня согласием между Римом и
Касталией, которое началось с благожелательного нейтралитета и
обмена от случая к случаю результатами научных исследований, а
временами доходило до сотрудничества и союза. В конце концов,
отец Иаков пожелал, - а ведь сперва он с улыбкой отказался от
этого, - чтобы его познакомили и с теорией Игры; должно быть,
он почувствовал, что именно в Игре скрыта тайна Ордена, так
сказать, вера его и религия, и коль скоро он решил проникнуть в
этот, до сих пор лишь понаслышке знакомый ему и мало для него
привлекательный мир, он со всей присущей ему энергией и
хитростью двинулся в самый его центр, и если так и не стал
мастером Игры - для этого он был просто слишком стар, - то
гений Игры и Ордена навряд ли приобретал когда-нибудь вне
Касталии более серьезного и ценного друга, нежели великий
бенедиктинец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
историю не как o6лaсть знании, а как реальность, как жизнь, что
с необходимостью повлекло за собой пресуществление и его
собственного личного бытия в субстанцию истории. У
обыкновенного ученого он этому не смог бы научиться. Отец
Иаков, в придачу к своей солидной учености, был не только
мудрым созерцателем, но и деятельным созидателей; он
использовал место, на которое его поставила судьба, не для
того, чтобы услаждаться уютом созерцательного существования, но
отворил свою ученую келью всем ветрам мира и открыл свое сердце
бедам и чаяниям своей эпохи, он сам был участник событий своего
времени, он нес свою долю вины и ответственности за них; он не
только трудился над обозрением, упорядочением, осмыслением
давно минувшего и имел дело не только с идеями, но и
преодолевал строптивое сопротивление материи и людей. Отца
Иакова вместе с его соратником и соперником, недавно умершим
иезуитом, не без причины считали теми, кто заложил основы
дипломатической и моральной мощи, высокого политического
авторитета, которые вновь обрела после периода бездействия и
великой скудости Римская церковь.
Если во время бесед учителя с учеником редко когда
заходила речь о политической современности - тому
препятствовали не только умение отца Иакова молчать и
воздерживаться от замечаний, но в не меньшей мере страх более
молодого собеседника перед вовлечением в сферу дипломатии и
политики, - то все же политический вес и деятельность
бенедиктинца настолько сказывались в его экскурсах во всемирную
историю, что каждая его мысль, каждый взгляд, проницающий
переплетение мировых сил, выдавал практического политика,
однако не честолюбивого интригана от политики, не правителя и
не вождя, равным образом и не властолюбца, но советчика и
примирителя, государственного мужа, чья активность и стремление
вперед смягчались мудростью и глубоким проникновением в
несовершенство и многосложность человеческой природы, которому
его великая слава, его опытность, его знание людей и
обстоятельств и, не в последнюю очередь, его бескорыстие и
личная безупречность давали немаловажную власть. Обо всем этом
Кнехт, прибыв впервые в Мариафельс, не имел никакого
представления, он не знал даже имени святого отца. Большинство
касталийцев пребывали в такой политической невинности и
слепоте, как разве что некоторые представители ученого сословия
более ранних эпох; активных политических прав и обязанностей
они не имели, газеты редко кто читал, и если такова была
позиция итаковы привычки среднего касталийца, то еще больший
страх перед актуальностью, политикой, газетой испытывали адепты
Игры, любившие смотреть на себя как на подлинную элиту, сливки
Педагогической провинции и очень пекшиеся о том, чтобы
окружавшая их весьма разреженная и прозрачная атмосфера
интеллектуально-артистического существования ничем не была бы
омрачена. Ведь при своем первом появлении в обители Кнехт не
имел дипломатического поручения, он прибыл туда как учитель
Игры и не обладал другими политическими сведениями, кроме тех,
что сообщил ему господин Дюбуа за две-три недели,
предшествовавшие отъезду из Вальдцеля. По сравнению с тем
временем он знал теперь гораздо больше, однако ж ни в коей мере
не изменил неприязни вальдцельца к занятиям политикой. И хотя в
этом отношении он много почерпнул из общения с отцом Иаковом,
но не потому, что чувствовал какую-нибудь потребность (как это
было с историей, до которой он был поистине жаден), нет, это
случилось само собой, незаметно и неизбежно.
Дабы пополнить свой арсенал и успешно решить почетную
задачу, читая святому отцу лекции de rebus
Саstaliensibus{2_5_04}, Кнехт захватил из Вальдцеля книги о
строе и истории Педагогической провинции, о системе школ элиты
и о становлении Игры в бисер. Некоторые из этих книг сослужили
ему хорошую службу двадцать лет назад в спорах с Плинио
Дезиньори (с тех пор он их в руки не брал); другие, в то время
ему еще недоступные, так как были предназначены лишь для
должностных лиц Касталии, он сам прочитал только теперь. Вот и
получилось, что в то самое время, когда область познании и
интересов его так расширилась, он был вынужден пересмотреть и
свой собственный духовный и исторический багаж, ибо нуждался в
осознании и укреплении его. Стараясь как можно яснее и проще
представить отцу Иакову самую сущность Ордена и всей
касталийской системы, он, как это и следовало ожидать, очень
скоро обнаружил самую слабую сторону своего собственного, а
потому и всего касталийского образования; выяснилось, что
представление его об исторической обстановке, создавшей в свое
время предпосылки для возникновения Ордена и всего, что за этим
последовало, более того, сделавшей это возникновение
необходимым, было весьма бледным и схематичным, оставлявшим
многое желать в смысле наглядности и стройности. Отца Иакова
можно было назвать кем угодно, только не пассивным учеником,
что и привело к весьма плодотворным коллегиальным занятиям, к
живому общению: в то время как Иозеф излагал святому отцу
историю касталийского Ордена, старый ученый в каком-то смысле
помогал ему самому впервые увидеть и пережить эту историю в
правильном освещении, прослеживая ее корни в общей истории мира
и государств. Ниже мы убедимся в том, как этот интенсивный, а
порой, благодаря темпераменту святого отца, выливающийся в
бурные диспуты обмен мнениями продолжал оказывать влияние на
Кнехта и многие годы спустя, вплоть до его последних дней. С
другой стороны, все последующее поведение отца Иакова
свидетельствует о том, как внимательно он слушая лекции Кнехта
и в какой мере он сам, в результате этих совместных занятий,
узнал, а затем и признал Касталию. Этим двум людям мы обязаны
сохранившимся до нынешнего дня согласием между Римом и
Касталией, которое началось с благожелательного нейтралитета и
обмена от случая к случаю результатами научных исследований, а
временами доходило до сотрудничества и союза. В конце концов,
отец Иаков пожелал, - а ведь сперва он с улыбкой отказался от
этого, - чтобы его познакомили и с теорией Игры; должно быть,
он почувствовал, что именно в Игре скрыта тайна Ордена, так
сказать, вера его и религия, и коль скоро он решил проникнуть в
этот, до сих пор лишь понаслышке знакомый ему и мало для него
привлекательный мир, он со всей присущей ему энергией и
хитростью двинулся в самый его центр, и если так и не стал
мастером Игры - для этого он был просто слишком стар, - то
гений Игры и Ордена навряд ли приобретал когда-нибудь вне
Касталии более серьезного и ценного друга, нежели великий
бенедиктинец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181