Некогда оплот
схоластической премудрости и искусства диспута, и ныне еще
числивший среди своих богатств огромную библиотеку по
средневековой теологии, он после целой полосы прозябания и
инертности вновь обрел прежний блеск, на сей раз, благодаря
своему вниманию к музыке, знаменитому своему хору и сочиненным
святыми отцами и ими же исполняемым мессам и ораториям; с тех
пор в Мариафельсе хранили прекрасные музыкальные традиции, а
также и полдюжины ларцов орехового дерева, набитых рукописными
нотами, и лучший орган во всей стране. Затем настал
политический период, после него также сохранились некоторые
традиции и обычаи. Во времена жестокого одичания, порожденного
войнами, Мариафельс не раз был как бы островком разума и
успокоения, где лучшие умы враждующих сторон осторожно
прощупывали друг друга, изыскивая пути примирения, а однажды -
то был последний взлет в его истории - Мариафельс стал местом,
где был заключен мир, на некоторое время утоливший тоску
измученных народов. Когда затем наступили новые времена и была
основана Касталия, монастырь занял выжидательную и даже
отрицательную позицию, по всей вероятности, предварительно
запросив Рим. Ходатайство Воспитательной Коллегии о разрешении
для одного из ученых изучать схоластическую литературу в
библиотеке монастыря было вежливо отклонено, как и приглашение
прислать представителя на съезд историков музыки. Только с
правлением аббата Пия, который, правда, уже в пожилом возрасте,
живо заинтересовался Игрой, было положено начало некоему
общению и обмену, и с тех пор установились если не очень живые,
то, во всяком случае, дружественные отношения. Происходил обмен
книгами, представители обеих сторон принимались как желанные
гости. Покровитель Кнехта, Магистр музыки, в свои молодые годы
несколько лет провел в Мариафельсе, переписывая редкие ноты,
играл на знаменитом органе. Иозеф знал об этом и заранее
радовался возможности побывать в таком месте, о котором
Досточтимый рассказывал ему с видимым удовольствием.
Вопреки ожиданиям Кнехта, его встретили весьма учтиво,
даже с почетом, что не могло не смутить его. Все же Касталия
впервые присылала в монастырь, причем без ограничения срока,
учителя Игры и к тому же человека из элиты. Господин Дюбуа
наставлял его, чтобы он, особенно первое время, вел себя не как
Иозеф Кнехт, а только как представитель Касталии и на всякие
любезности и, напротив, некоторый холодок реагировал бы не
более как посланник. Это и помогло Кнехту преодолеть
первоначальную скованность. Он справился и с чувством
отчужденности, робости и легкого волнения, охватившего его в
первые ночи на новом месте, когда сон не шел к нему. Поскольку
же аббат Гервасий встретил его с добродушным и теплым
благоволением. Кнехт быстро освоился с новой обстановкой. Здесь
радовали его новизна сурового ландшафта, могучие горы, отвесные
скалы и зеленевшие между ними сочные луга, где пасся тучный
скот. Он был счастлив видеть мощь и величие старинных зданий
монастыря, на которые многовековая его история наложила свою
печать, понравились ему и уютные, скромные комнаты, отведенные
для него на верхнем этаже гостевого флигеля; он сразу же
пристрастился к долгим прогулкам по благоустроенному
монастырскому двору с двумя церквами, галереями, архивом,
библиотекой, покоями настоятеля, несколькими двориками,
обширными хозяйственными постройками, где содержалось много
упитанного скота, струящимися фонтанчиками, огромными подвалами
для вина и фруктов, двумя трапезными, знаменитым залом
заседаний капитула, ухоженными садами - все в отличном
порядке, а также мастерскими бельцов: бочарней, сапожной,
портновской, кузницей, и тому подобными, как бы образовавшими
отдельное селение вокруг самого большого двора. Вскоре Кнехта
допустили и в библиотеку, а органист показал ему изумительный
орган, разрешив поиграть на нем; не меньше привлекали его и
заветные ларцы, где, как он знал заранее, его ожидало немалое
количество неопубликованных, а частью вообще еще неизвестных
музыкальных рукописей прошлых эпох.
Казалось, в монастыре никто не ожидает с нетерпением
начала официальной деятельности Кнехта. Прошли дни, прошли и
многие недели, прежде чем монастырское начальство как бы
вспомнило о действительной цели прибытия Кнехта. Правда, с
первых же дней приезда Иозефа некоторые святые отцы, и особенно
сам настоятель, охотно беседовали с ним об Игре, однако о
лекциях и вообще систематических занятиях речь так и не
заходила. Кнехт обратил внимание на незнакомый ему до сих пор
темп жизни, проявлявшийся здесь во всем: в обращении друг с
другом, в манерах, - на какую-то достойную медлительность,
неиссякаемое и доброжелательное терпение, свойственное всем
здешним святым, отцам, в том числе и тем, которые вовсе не
отличались флегматичностью. Таков был самый дух их Ордена,
тысячелетнее дыхание старинного, привилегированного, сотни раз
испытанного и в счастье, и в бедствиях порядка и общины,
членами которой все они являлись и судьбу которой разделяли,
подобно тому, как каждая пчела разделяет судьбу своего улья,
живет его жизнью, спит его сном, страдает его страданиями,
дрожит его дрожью. По сравнению с касталийским, этот
бенедиктинский стиль жизни на первый взгляд казался менее
одухотворенным, менее подвижным и целенаправленным, менее
активным, зато и более невозмутимым, не подверженным внешним
влияниям, в чем-то старше, испытаннее, словно здесь царили
давно уже вошедшие в плоть и в кровь дух и смысл. Исполненный
любопытства и великого интереса, а также немалого удивления,
Кнехт окунулся в эту монастырскую жизнь, которая почти в таком
же виде, как сейчас, существовала уже тогда, когда касталийцев
еще не было на свете, - она насчитывала уже более полутора
тысяч лет - и которая превосходно отвечала созерцательному
характеру его натуры. Он был здесь гостем, его чествовали,
чествовали куда больше, чем ему подобало и чем он мог бы
ожидать, но он хорошо понимал: таковы здешний порядок и обычаи,
все это не имеет никакого отношения ни к нему лично, ни к духу
Касталии, ни к Игре - просто это проявление царственной
вежливости древней и могучей державы по отношению к более
молодой. К подобному приему он был только отчасти подготовлен
и, по прошествии некоторого времени, несмотря на все
благополучие его жизни в обители, почувствовал себя так
неуверенно, что запросил у Верховной Коллегии более подробные
инструкции о том, как вести себя в дальнейшем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
схоластической премудрости и искусства диспута, и ныне еще
числивший среди своих богатств огромную библиотеку по
средневековой теологии, он после целой полосы прозябания и
инертности вновь обрел прежний блеск, на сей раз, благодаря
своему вниманию к музыке, знаменитому своему хору и сочиненным
святыми отцами и ими же исполняемым мессам и ораториям; с тех
пор в Мариафельсе хранили прекрасные музыкальные традиции, а
также и полдюжины ларцов орехового дерева, набитых рукописными
нотами, и лучший орган во всей стране. Затем настал
политический период, после него также сохранились некоторые
традиции и обычаи. Во времена жестокого одичания, порожденного
войнами, Мариафельс не раз был как бы островком разума и
успокоения, где лучшие умы враждующих сторон осторожно
прощупывали друг друга, изыскивая пути примирения, а однажды -
то был последний взлет в его истории - Мариафельс стал местом,
где был заключен мир, на некоторое время утоливший тоску
измученных народов. Когда затем наступили новые времена и была
основана Касталия, монастырь занял выжидательную и даже
отрицательную позицию, по всей вероятности, предварительно
запросив Рим. Ходатайство Воспитательной Коллегии о разрешении
для одного из ученых изучать схоластическую литературу в
библиотеке монастыря было вежливо отклонено, как и приглашение
прислать представителя на съезд историков музыки. Только с
правлением аббата Пия, который, правда, уже в пожилом возрасте,
живо заинтересовался Игрой, было положено начало некоему
общению и обмену, и с тех пор установились если не очень живые,
то, во всяком случае, дружественные отношения. Происходил обмен
книгами, представители обеих сторон принимались как желанные
гости. Покровитель Кнехта, Магистр музыки, в свои молодые годы
несколько лет провел в Мариафельсе, переписывая редкие ноты,
играл на знаменитом органе. Иозеф знал об этом и заранее
радовался возможности побывать в таком месте, о котором
Досточтимый рассказывал ему с видимым удовольствием.
Вопреки ожиданиям Кнехта, его встретили весьма учтиво,
даже с почетом, что не могло не смутить его. Все же Касталия
впервые присылала в монастырь, причем без ограничения срока,
учителя Игры и к тому же человека из элиты. Господин Дюбуа
наставлял его, чтобы он, особенно первое время, вел себя не как
Иозеф Кнехт, а только как представитель Касталии и на всякие
любезности и, напротив, некоторый холодок реагировал бы не
более как посланник. Это и помогло Кнехту преодолеть
первоначальную скованность. Он справился и с чувством
отчужденности, робости и легкого волнения, охватившего его в
первые ночи на новом месте, когда сон не шел к нему. Поскольку
же аббат Гервасий встретил его с добродушным и теплым
благоволением. Кнехт быстро освоился с новой обстановкой. Здесь
радовали его новизна сурового ландшафта, могучие горы, отвесные
скалы и зеленевшие между ними сочные луга, где пасся тучный
скот. Он был счастлив видеть мощь и величие старинных зданий
монастыря, на которые многовековая его история наложила свою
печать, понравились ему и уютные, скромные комнаты, отведенные
для него на верхнем этаже гостевого флигеля; он сразу же
пристрастился к долгим прогулкам по благоустроенному
монастырскому двору с двумя церквами, галереями, архивом,
библиотекой, покоями настоятеля, несколькими двориками,
обширными хозяйственными постройками, где содержалось много
упитанного скота, струящимися фонтанчиками, огромными подвалами
для вина и фруктов, двумя трапезными, знаменитым залом
заседаний капитула, ухоженными садами - все в отличном
порядке, а также мастерскими бельцов: бочарней, сапожной,
портновской, кузницей, и тому подобными, как бы образовавшими
отдельное селение вокруг самого большого двора. Вскоре Кнехта
допустили и в библиотеку, а органист показал ему изумительный
орган, разрешив поиграть на нем; не меньше привлекали его и
заветные ларцы, где, как он знал заранее, его ожидало немалое
количество неопубликованных, а частью вообще еще неизвестных
музыкальных рукописей прошлых эпох.
Казалось, в монастыре никто не ожидает с нетерпением
начала официальной деятельности Кнехта. Прошли дни, прошли и
многие недели, прежде чем монастырское начальство как бы
вспомнило о действительной цели прибытия Кнехта. Правда, с
первых же дней приезда Иозефа некоторые святые отцы, и особенно
сам настоятель, охотно беседовали с ним об Игре, однако о
лекциях и вообще систематических занятиях речь так и не
заходила. Кнехт обратил внимание на незнакомый ему до сих пор
темп жизни, проявлявшийся здесь во всем: в обращении друг с
другом, в манерах, - на какую-то достойную медлительность,
неиссякаемое и доброжелательное терпение, свойственное всем
здешним святым, отцам, в том числе и тем, которые вовсе не
отличались флегматичностью. Таков был самый дух их Ордена,
тысячелетнее дыхание старинного, привилегированного, сотни раз
испытанного и в счастье, и в бедствиях порядка и общины,
членами которой все они являлись и судьбу которой разделяли,
подобно тому, как каждая пчела разделяет судьбу своего улья,
живет его жизнью, спит его сном, страдает его страданиями,
дрожит его дрожью. По сравнению с касталийским, этот
бенедиктинский стиль жизни на первый взгляд казался менее
одухотворенным, менее подвижным и целенаправленным, менее
активным, зато и более невозмутимым, не подверженным внешним
влияниям, в чем-то старше, испытаннее, словно здесь царили
давно уже вошедшие в плоть и в кровь дух и смысл. Исполненный
любопытства и великого интереса, а также немалого удивления,
Кнехт окунулся в эту монастырскую жизнь, которая почти в таком
же виде, как сейчас, существовала уже тогда, когда касталийцев
еще не было на свете, - она насчитывала уже более полутора
тысяч лет - и которая превосходно отвечала созерцательному
характеру его натуры. Он был здесь гостем, его чествовали,
чествовали куда больше, чем ему подобало и чем он мог бы
ожидать, но он хорошо понимал: таковы здешний порядок и обычаи,
все это не имеет никакого отношения ни к нему лично, ни к духу
Касталии, ни к Игре - просто это проявление царственной
вежливости древней и могучей державы по отношению к более
молодой. К подобному приему он был только отчасти подготовлен
и, по прошествии некоторого времени, несмотря на все
благополучие его жизни в обители, почувствовал себя так
неуверенно, что запросил у Верховной Коллегии более подробные
инструкции о том, как вести себя в дальнейшем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181