К
тому же, сын мой, не мое и не твое это дело нападать на
чью-либо веру с утверждениями, будто вера эта есть ложь и
заблуждение. Поистине я слушал этого умного человека не без
удовольствия, ты это правильно подметил. Удовольствие мне
доставляло его умение говорить, его обильная ученость, но
прежде всего то, что он напомнил мне мою молодость, ибо в
молодые годы я занимался этими же науками. Мифы, о которых наш
гость так мило с нами беседовал, никоим образом не заблуждения.
Это представления и притчи некой веры, в которой мы уже не
нуждаемся, ибо мы обрели веру в Иисуса, единственного
Спасителя. Для тех же, кто еще не нашел нашей веры и, быть
может, никогда ее не найдет, их нынешняя вера, берущая начало в
мудрости предков, достойна уважения. Разумеется, дорогой мой,
наша вера иная, совсем иная. Но если наша вера не нуждается в
учении о созвездиях и эонах, ночных водах, мировых материях и
прочих подобных символах, это отнюдь не означает, что учения
эти ложь и обман.
- Но ведь наша вера, - воскликнул Иосиф, - совершеннее,
и Иисус принял смерть ради всех людей: стало быть, мы,
познавшие его, должны оспаривать устаревшие учения и ставить на
их место новые, истинные!
- Это мы с тобой, да и многие другие давно уже сделали,
- спокойно ответил Дион. - Мы - верующие, ибо нами овладела
вера, то есть власть Искупителя и его искупительной смерти. А
те, другие, мифологи и теологи Зодиака, адепты древних учений,
не подпали под эту власть, еще не подпали, и нам не дано
принуждением привести их под эту власть. Разве ты не заметил,
Иосиф, как тонко и умно умеет этот мифолог говорить и
выстраивать свою игру подобия и какое он получает от этого
удовольствие, как умиротворенно и гармонично живет,
погрузившись в мудрость притч и символов своей мифологии?
Видно, что этого человека не гнетет никакое тяжкое горе, он
доволен, ему хорошо. А тому, кто доволен, нам нечего сказать.
Чтобы человек взалкал спасения и веры в Спасителя, чтобы он
утратил вкус к гармонии и мудрости своих понятий и отважился на
великое дерзание веры в искупительное чудо, - для этого
надобно, чтобы ему стало плохо, очень плохо, он должен пережить
боль и разочарование, горечь и отчаяние, должен почувствовать,
что стоит на краю пропасти. Нет, Иосиф, пусть же этот ученый
язычник пребывает а своем благополучии, пусть упивается своей
премудростью, своими мыслями и своим красноречием! Быть может,
завтра или через год, а то и через десять лет он узнает горе,
которое развеет в прах его искусство и его мудрость, быть
может, убьют жену, которую он любит, или единственного сына,
или его настигнут болезнь и нищета, и если мы тогда встретим
его, мы примем в нем участие и поведаем ему, как мы допытались
одолеть свое горе. И когда он спросит: Почему же вы не сказали
мне этого вчера или десять лет назад?" - мы ответим: "Не знал
ты тогда, что такое истинное горе".
Дион умолк, казалось, он над чем-то задумался. Затем, весь
уйдя в воспоминания, добавил:
- Я и сам некогда немало поиграл с преданиями отцов и
утешался ими, и когда я уже вступил на путь креста,
богословствование часто доставляло мне радость, хотя, впрочем,
и достаточно горя. Более всего меня занимало сотворение мира,
ведь в конце трудов творения все должно было быть устроено
наилучшим образом, ибо написано: "И увидел бог все, что он
создал, и вот, хорошо весьма"{3_2_2_010}. На самом же деле
хорошо и совершенно все было только одно мгновение, мгновение
Рая, и уже в следующее мгновение в это совершенство вторглись
вина и проклятие, ибо Адам вкусил от древа, от коего вкушать
ему было запрещено. И вот были духовные учители, говорившие:
бог, который сотворил мир и в нем Адама и Древо Познания, - не
единый, не всевышний бог{3_2_2_011}, а лишь часть его, или
подчиненный бог Демиург, а творение его нехорошо, оно не
удалось ему и на целую эру проклято и предано злу, покуда Он
сам, единый Бог-Дух, через сына своего не положил конец веку
проклятия. И тогда, как учили они, да и я так полагал, началось
отмирание Демиурга и его творения, и мир постепенно отмирает и
увядает, покуда в новом веке не останется более творения,
мироздания, плоти, греха и страстей, плотского зачатия,
рождения и умирания, но возникнет мир совершенный, духовный и
чистый, избавленный от проклятия Адама, избавленный от вечного
проклятия и насилия страстей, зачатия, рождения и смерти. Вину
же за недостатки этого мира мы скорее возлагали на Демиурга,
чем на первого человека, мы находили, что Демиургу, будь он
истинным богом, ничего не стоило бы создать Адама другим или же
избавить его от искушения. Так, в итоге наших рассуждений, у
нас появилось уже два бога - бог-творец и бог-отец, и мы даже
смели судить и осуждать первого. Попадались среди нас и такие,
что шли еще дальше и утверждали, что мир сотворен не богом, а
дьяволом. Мы считали, что нашим умствованием помогаем Спасителю
и грядущей эре Духа и лепили богов, миры и мировые судьбы,
спорили и богословствовали, покуда я однажды не слег в
лихорадке и не разболелся до смерти, но и в бреду я не
расставался с Демиургом, должен был вести войны и проливать
кровь; мои видения делались все страшней, а в ночь, когда жар
дошел до предела, мне почудилось, что я должен убить свою мать,
дабы изгладить свое собственное плотское рождение. Дьявол
терзал меня в этих лихорадочных сновидениях как нельзя ужаснее.
Однако я выздоровел и, к досаде своих прежних друзей, вернулся
к жизни тупым и бесталанным молчальником, правда, быстро
возвратившим себе телесную силу, но утратившим вкус к
философствованию. Ибо в дни и ночи выздоровления, когда меня
уже не мучили видения и я почти все время спал, я в каждый миг
бодрствования беспрестанно ощущал рядом с собой Спасителя,
ощущал силу, исходившую от него и входившую в меня, и когда я
выздоровел, мне сделалось грустно оттого, что я уже не мог так
ощущать его близость. Но вместо этого я испытал великое
томление по этой близости, и вот открылось: стоило мне
послушать прежние споры и диспуты, как я чувствовал, что это
томление - тогда лучшее мое достояние - начинало исчезать и
растекаться в мыслях и словах, как вода в песке. Вот так, мой
друг, я и дошел до конца своего умствования и
богословствования. С тех пор я принадлежу к простецам. И все же
я не хотел бы быть помехой и отказывать в уважении тем, кто
знает толк в философствовании и в мифологии, кто играет в те
игры, в которые и я когда-то играл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
тому же, сын мой, не мое и не твое это дело нападать на
чью-либо веру с утверждениями, будто вера эта есть ложь и
заблуждение. Поистине я слушал этого умного человека не без
удовольствия, ты это правильно подметил. Удовольствие мне
доставляло его умение говорить, его обильная ученость, но
прежде всего то, что он напомнил мне мою молодость, ибо в
молодые годы я занимался этими же науками. Мифы, о которых наш
гость так мило с нами беседовал, никоим образом не заблуждения.
Это представления и притчи некой веры, в которой мы уже не
нуждаемся, ибо мы обрели веру в Иисуса, единственного
Спасителя. Для тех же, кто еще не нашел нашей веры и, быть
может, никогда ее не найдет, их нынешняя вера, берущая начало в
мудрости предков, достойна уважения. Разумеется, дорогой мой,
наша вера иная, совсем иная. Но если наша вера не нуждается в
учении о созвездиях и эонах, ночных водах, мировых материях и
прочих подобных символах, это отнюдь не означает, что учения
эти ложь и обман.
- Но ведь наша вера, - воскликнул Иосиф, - совершеннее,
и Иисус принял смерть ради всех людей: стало быть, мы,
познавшие его, должны оспаривать устаревшие учения и ставить на
их место новые, истинные!
- Это мы с тобой, да и многие другие давно уже сделали,
- спокойно ответил Дион. - Мы - верующие, ибо нами овладела
вера, то есть власть Искупителя и его искупительной смерти. А
те, другие, мифологи и теологи Зодиака, адепты древних учений,
не подпали под эту власть, еще не подпали, и нам не дано
принуждением привести их под эту власть. Разве ты не заметил,
Иосиф, как тонко и умно умеет этот мифолог говорить и
выстраивать свою игру подобия и какое он получает от этого
удовольствие, как умиротворенно и гармонично живет,
погрузившись в мудрость притч и символов своей мифологии?
Видно, что этого человека не гнетет никакое тяжкое горе, он
доволен, ему хорошо. А тому, кто доволен, нам нечего сказать.
Чтобы человек взалкал спасения и веры в Спасителя, чтобы он
утратил вкус к гармонии и мудрости своих понятий и отважился на
великое дерзание веры в искупительное чудо, - для этого
надобно, чтобы ему стало плохо, очень плохо, он должен пережить
боль и разочарование, горечь и отчаяние, должен почувствовать,
что стоит на краю пропасти. Нет, Иосиф, пусть же этот ученый
язычник пребывает а своем благополучии, пусть упивается своей
премудростью, своими мыслями и своим красноречием! Быть может,
завтра или через год, а то и через десять лет он узнает горе,
которое развеет в прах его искусство и его мудрость, быть
может, убьют жену, которую он любит, или единственного сына,
или его настигнут болезнь и нищета, и если мы тогда встретим
его, мы примем в нем участие и поведаем ему, как мы допытались
одолеть свое горе. И когда он спросит: Почему же вы не сказали
мне этого вчера или десять лет назад?" - мы ответим: "Не знал
ты тогда, что такое истинное горе".
Дион умолк, казалось, он над чем-то задумался. Затем, весь
уйдя в воспоминания, добавил:
- Я и сам некогда немало поиграл с преданиями отцов и
утешался ими, и когда я уже вступил на путь креста,
богословствование часто доставляло мне радость, хотя, впрочем,
и достаточно горя. Более всего меня занимало сотворение мира,
ведь в конце трудов творения все должно было быть устроено
наилучшим образом, ибо написано: "И увидел бог все, что он
создал, и вот, хорошо весьма"{3_2_2_010}. На самом же деле
хорошо и совершенно все было только одно мгновение, мгновение
Рая, и уже в следующее мгновение в это совершенство вторглись
вина и проклятие, ибо Адам вкусил от древа, от коего вкушать
ему было запрещено. И вот были духовные учители, говорившие:
бог, который сотворил мир и в нем Адама и Древо Познания, - не
единый, не всевышний бог{3_2_2_011}, а лишь часть его, или
подчиненный бог Демиург, а творение его нехорошо, оно не
удалось ему и на целую эру проклято и предано злу, покуда Он
сам, единый Бог-Дух, через сына своего не положил конец веку
проклятия. И тогда, как учили они, да и я так полагал, началось
отмирание Демиурга и его творения, и мир постепенно отмирает и
увядает, покуда в новом веке не останется более творения,
мироздания, плоти, греха и страстей, плотского зачатия,
рождения и умирания, но возникнет мир совершенный, духовный и
чистый, избавленный от проклятия Адама, избавленный от вечного
проклятия и насилия страстей, зачатия, рождения и смерти. Вину
же за недостатки этого мира мы скорее возлагали на Демиурга,
чем на первого человека, мы находили, что Демиургу, будь он
истинным богом, ничего не стоило бы создать Адама другим или же
избавить его от искушения. Так, в итоге наших рассуждений, у
нас появилось уже два бога - бог-творец и бог-отец, и мы даже
смели судить и осуждать первого. Попадались среди нас и такие,
что шли еще дальше и утверждали, что мир сотворен не богом, а
дьяволом. Мы считали, что нашим умствованием помогаем Спасителю
и грядущей эре Духа и лепили богов, миры и мировые судьбы,
спорили и богословствовали, покуда я однажды не слег в
лихорадке и не разболелся до смерти, но и в бреду я не
расставался с Демиургом, должен был вести войны и проливать
кровь; мои видения делались все страшней, а в ночь, когда жар
дошел до предела, мне почудилось, что я должен убить свою мать,
дабы изгладить свое собственное плотское рождение. Дьявол
терзал меня в этих лихорадочных сновидениях как нельзя ужаснее.
Однако я выздоровел и, к досаде своих прежних друзей, вернулся
к жизни тупым и бесталанным молчальником, правда, быстро
возвратившим себе телесную силу, но утратившим вкус к
философствованию. Ибо в дни и ночи выздоровления, когда меня
уже не мучили видения и я почти все время спал, я в каждый миг
бодрствования беспрестанно ощущал рядом с собой Спасителя,
ощущал силу, исходившую от него и входившую в меня, и когда я
выздоровел, мне сделалось грустно оттого, что я уже не мог так
ощущать его близость. Но вместо этого я испытал великое
томление по этой близости, и вот открылось: стоило мне
послушать прежние споры и диспуты, как я чувствовал, что это
томление - тогда лучшее мое достояние - начинало исчезать и
растекаться в мыслях и словах, как вода в песке. Вот так, мой
друг, я и дошел до конца своего умствования и
богословствования. С тех пор я принадлежу к простецам. И все же
я не хотел бы быть помехой и отказывать в уважении тем, кто
знает толк в философствовании и в мифологии, кто играет в те
игры, в которые и я когда-то играл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181