Вообще, «чистить» территории после акций одних киллеров она любила, а после других – нет.
И не всегда могла бы объяснить это как-то разумно.
После Сигмы она не любила работать. Сигма ей не нравилась.
И если придет приказ убрать Сигму после очередной акции, сделает она это с удовольствием.

Счастье и горе реставратора Нины Ивановой. Кража в «Пушкинском»
В тот вечер они говорили о японской графике «Укие-э».
Гера – самый «крутой» интеллектуал в их компании, читал свои переводы Ван Вэя:
В бамбуковой роще
Я ночь коротаю свою,
И трогаю лютню,
И песни протяжно пою…
И люди в лесу
Не узнают, как всходит луна,
Взгляну на неё я, -
И взглядом ответит она…
Сашка Сирнов, тоже писавший стихи и переводивший с испанского Лорку, оценил перевод приятеля редкими, но изысканно вежливыми аплодисментами.
Борька Белоусов, пока друзья соревновались в поэтических переводах, делал – наброски. И когда Сашка закончил чтение фрагмента поэмы Пабло Хименеса в его переводе, показал, друзьям, что получилось…
Смеялись тоже каждый по-своему; Сашка басом, солидно, Гера лишь усмехался в модную короткую бородку, больше напоминавшую трехдневную щетину беглого каторжника, но недавно вошедшую в моду в московском «бомонде» и носимую под смокинг, и под «джинсу». Сам Борька хохотал дробным мелким хохотком, признавая созданный им, рисунок маленьким шедевром. И только Владка Петров криво улыбался и не мог выжать из себя смеха. Потому что, если честно, Владька не мог оценить красоты ни японской графики, ни испанской поэзии, и даже шутливый рисунок Борьки, на котором вся их компания была запечатлена на горе Фудзияме, прямо под её знаменитой белой шапкой снега, в шортах, с ледорубами, в виде одноразовых шприцев на шеях вместо амулетов.
Да, вся эта высокоинтеллектуальная компания молодых и пока не признанных гениев кололась.
Первым «ширнулся» Борька, – он долго ухаживал за одной стильной однокурсницей, Машей Воропаевой, и когда она, поддавшись его красивым ухаживаниям и магнетизму его рисунков, решила отдаться ему – в богатой квартире министерского начальника департамента, в отсутствие родителей, на чистой белоснежной, надушенной заранее Борькой постели, Борька оказался несостоятелен. Развилась так называемая психогенная импотенция. То есть он был здоров, но каждый раз, когда ему нужно было проявить себя в мужском качестве, у него ничего не получалось.
Борька «ширнулся», чтоб забыться. И втянулся.
А Сашка Сирнов сломал руку. Он был очень и очень подающим надежды боксером во втором среднем, выступал по юношам за сборную города, получил легкий нокдаун, поскользнулся (у него всегда были слабые ноги, – торс могучий, а ноги тонкие и слабые, у него было время накачать ноги для боксерской «танцующей походки» на ринге, но, увы, не успел) и упал, да так неудачно, на правую руку… Знаменитая Миронова в ЦИТО руку спасла, но было множество мелких переломов, срастались они плохо, боли после четырех операций, когда руку ломали и снова сращивали, были неимоверные, и Саша, пользуясь своим обаянием и влиянием на средний медперсонал, втянулся… В начале обезболивающие уколы, потом таблетки морфина, потом он стал морфинистом, и обратного пути не было, потому, что не было силы воли отказаться от «кайфа».
Гера ширялся сознательно. Он, прочитав ещё в юности гигантское множество книг, пришел к убеждению (конечно же, вздорному, но когда, тебе 18-19 и ты сам приходишь к какому-то убеждению, сдвинуть тебя с него практически невозможно), что высокий интеллектуал, представитель «элиты» должен отличаться от толпы склонностью к запретному… Наркотики запрещены?? Не слышу ответа…
Ах, запрещены… Ах, вы пытаетесь диктовать мне, что мне можно, а чего нельзя. Да пошли бы вы все…
Он попробовал курить марихуану… Ничего особенного. Приятный кайф, не более.
Попробовал настои маковой соломки… Потом чистый опий… Потом героин…
А вот у Владьки все было хорошо и по-простому. Он трахал девчонок без проблем, не умничал, а если что и ломал, так голову на экзаменах. Проблемы как раз появились, когда он стал «ширяться». Вначале стало получаться даже лучше. И с женщинами и в учебе. А потом вообще перестало получаться. И тогда оставалось только увеличивать дозы, чтобы забыться.
Владька не писал и не переводил стихов, не рисовал, и к наукам, в отличие от товарищей, у него особой склонности, а равно и способностей не было.
У каждого, однако, есть своя слабость.
Друзья его были из интеллигентных семей, отцы всех троих имели ученые степени, сами друзья проявляли себя в науке и в творчестве. Владька же родился в семье зав. общим отделом райкома партии, у которого за спиной была лишь ВПШ, дававшая официальное образование, но не прибавлявшая эрудиции. И главное, не было у Владьки ничего такого, что, в отсутствии возможности для совокуплений, давало бы ему хоть какой-то смысл жизни. Он шел за, друзьями. И вот – пришел.
Его вырвало.
– Перебрал, Владик, – равнодушно констатировал Борька. – Прими кутафин.
– А потом снова ширнись, – добавил Саша. – И как рукой снимет.
Ширяться Владька стал под влиянием друзей, – у них, у каждого были свои причины, свои объяснения и оправдания. А он просто так, за компанию, чтобы не обозвали «чуркой» и «совком», если откажется.
Когда «откачали» Владьку, Гера уже разливал густой черный кофе без сахара по маленьким японским чашечкам.
– Повторяю, берем вещи строго по списку.
– Ну, друг, мы это уже обсудили, – равнодушно процедил Борька, что-то попрежнему набрасывая в своем блокноте…
– Не лишнее и ещё раз напомнить.
– Может, экзамен устроишь?
– Я бы и устроил, но вам надо запомнить не названия работ и имена художников, которые мы берем в музее частных коллекции, а размеры. Это даже Владька способен усвоить.
Владька мучительно покраснел, чувствуя весь трагизм своей никчемности.
– Это же так просто, – сказал Сашка. – Берем те работы, которые по размерам проходят в щели между рамой и решеткой.
– Работаем в трех залах. Мы с Саней, как знатоки эпохи и страны, работаем в музее, снимаем картины, и, не распаковывая, не вынимая из рам, тут же просовываем в щели между рамой и решеткой. Так будет надежнее. Борис и Владька работают во дворе музея, – принимают работы и складывают их у стены.
– Почему не сразу несем в машины?
– Потому что нам надо время, чтобы уйти из музея и успеть подсесть в ваши «тачки». Пока мы шухерим на выходе, создавая большой раскардаш в обозе королевского полка кавалергардов, вы перетаскиваете картинки в багажники, садитесь за «баранки», и, снявшись резко с места, заворачиваете: один влево, мимо института, второй вправо, мимо музея…
– В просвет между Музеем «Пушкинским» и Музеем частных коллекций?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123