Но даже если и дальше, то тоже точно. Очень хороший ствол. Умельцы из оружейной мастерской Игуаны, на которую работала Сигма, заделали к стволу удачно-короткий «глушняк», так что даже с глушителем пистолет был не длиннее «беретты» «типо-олимпико», то есть 12, 52 дюймов, ну, если вы забыли, что такое дюйм, то 318 мм.
Если бы в руке у Сигмы уже была готовая к стрельбе «беретта», она, конечно, опередила бы старика.
А так вот – нет, шансы были не равны.
Надо заболтать деда, – быстро сообразила Сигма. – Отвлечь его от навязчивой мысли самолично расправиться с грабительницей.
– Вы кто? – наконец выдавил из себя старик, продолжая, однако надавливать и надавливать на курок своего «Фроммера». Если так дело пойдет – и поговорить не успеем, – мелькнула мысль у Сигмы.
– Я дико извиняюсь, – развязно улыбнулась холодными губами Сигма. – Это у вас в руках не реликварий ли будет?
– Ну? – растерянно то ли ответил, то ли спросил старик.
– Да вы пистолетик-то свой от греха вниз опустите, а то, не ровен час дырок тут в стенах наковыряете. Вы, извиняюсь, ремонт давно делали?
– В 1981 году, – послушно втянулся в разговор дед.
– А в ближайшее время обновлять обои, потолочек там побелить не собираетесь? А то могу порекомендовать очень приличных работников – штукатуры, маляры, из Молдавии и с Украины, у нас в городке углы снимают, дачи, а работать ездиють в Москву. Так как? Дать телефончик.
– Не буду.
– Что «не буду»?
– Не буду ремонт делать. В этой квартире уж и умру.
– А кто говорит про «умру»? Покажите мне человека, который утверждает, что вы непременно в ближайшее время умрете. Это что, портрет ваш?
– Да.
– А это – зеркало?
– Ну?
– Посмотрите сюда, в зеркало, нет, я вас прошу, отвлекитесь вы от вашей навязчивой идеи все время держать в вытянутой руке взведенный пистолет, поверьте профессионалу, рука устанет и может произойти непроизвольный выстрел… Поглядите сюда. Это зеркало?
– Ну?
– И кого мы в зеркале видим?
– Ну?
– Мы видим… Ну же, ну, подсказывать не буду… Ну…
– Мы видим…
– Правильно – вас и меня… А какой вопрос я давеча задавала?
– Не помню… Склероз, знаете ли, – ответил печально старик, опуская дуло пистолета чуть ниже и в сторону.
– Я задавала вопрос: какой человек может знать, когда вы умрете. Так? В смысле, я обещала вам показать человека, который утверждает, что вы умрете в ближайшее время. Так вот он, этот человек.
– Где?
– В… Извините, я хотела сказать – вон он, это я. Видите, у меня тоже пистолет появился в руке, и как ваш направлен на меня, так мой – на вас. Но ваш уже чуть опустился, «съехав» тяжеловато держать ствол на вытянутой руке, я ж; вас предупреждала. А мой – точно нацелен вам в лоб. Почему не в сердца в лоб? Да чтоб контрольного выстрела не делать. У меня вообще-то восемь «маслят» в магазине, но я использую лишь один. И делаю это вот так, плавно нажимаю на курок, у вас есть мгновение, чтобы вспомнить вашу жизнь, отданную партии и народу.
К чести старика, он не стал пытаться вспомнить что-нибудь героическое или приятное из своей большой и противоречивой жизни. Оставшееся время, доли секунды, он честно затратил на то, чтобы успеть чуть приподнять ставший тяжелым ствол и нажать на курок.
Так что выстрелы слились в один. Но выстрел из «беретты» с глушителем был тихий, как хлопок. А вот «Фроммер», выпустив пульку калибра 7, 65, наделал грохоту. Словно шкаф с медными подсвечниками рухнул на паркет.
Сверху незамедлительно постучали чем-то тяжелым.
В образовавшейся мертвой тишине, где были только два звука – тяжелое дыхание Сигмы и шорох, образуемый вялым сучением тощих, голых, волосатых стариковских ног в посмертной агонии, было на удивление хорошо слышно, как в квартире наверху густой мужской бас недовольно укорил:
Опять вы, Иван Митрофанович, среди ночи мебель двигаете. Вот г уронили шкаф, как давеча. Успокоились бы уж, поздно…
Но Иван Митрофанович, словно следуя совету соседа, уж и впрямь успокоился. Он перестал сучить ножками, выронил из левой руки тяжелый «Фроммер», и выдохнул из легких последний глоток воздуха.
Лишь отдав Богу душу, он выпустил и свою реликвию.
Правая рука, прижимавшая к груди реликварий, вяло, медленно, (словно старик был ещё жив и вот сейчас, вдруг, приняв решение передохнуть пару минут, полежать на ковровом покрытии) медленно, на глазах остолбеневшей от непонятного ужаса Сигмы, расслабилась, выпустила реликварий и вяло опустилась на ковер. Пальцы, сменив состояние сжатости, напряжения на мертвую «расслабуху», раскрылись и какое-то мгновение дергались, словно разминаясь. Когда Сигма училась в начальной школе её учительница Анна Николаевна устраивала им такие «расслабухи» говоря современным языком, на уроках чистописания: «мы писали, мы писали, наши пальчики устали, мы немножко отдохнем, и опять писать начнем», – говорил весь класс хором, как и мертвый старик, разгибая и сгибая пальчики…
На пальце у старика мелькнул перстень с крупным камнем. Но Сигма даже обиделась на подозрение кого-то ей незнакомого, который мог предположить, что она сейчас снимет с дохлого старика его фамильный перстень.
Сигма не занималась мелким воровством. Она была крупным грабителем-киллером. И платили ей за акцию так хорошо, что на самодеятельность не было смысла тратить силы и время. Опять же, это кажется, что с сухого пальца старика снять перстень легко. Ей не заказывали перстень, она и напрягаться не будет. А когда заказывают… Вот был у них случай в прошлом году – заказали перстень со старухи. Для этого, конечно, пришлось сначала, старуху убить. Ну убить – дело не хитрое. А дальше – перстень с крупным брильянтом так глубоко врезался в палец, что хоть отпиливай. И не то, чтобы у Сигмы не хватило духа отпилить старухин палец ножовкой, просто время терять не охота, работа-то не короткая. Так она уж терла-терла старухин палец старухиным же ночным кремом, пока не вывинтила перстень. Ну, так то – заказ был. Здесь заказан был – реликварий…
Старик в мертвом состоянии ей даже понравился.
Лицо у деда было красивое, – с глубокими морщинами, кустистыми седыми бровями, тонким – ставшим сразу же после смерти ещё более заостренным носом. Сигма всегда удивлялась, как быстро меняется лицо у умершего человека, словно из него что-то важное в момент выпустили, заостряется, бледнеет, становится в прямом и переносном смысле слова неживым.
Сигма где-то слыхала, что в зрачках убитых долгое время сохраняется, как фотография внешний вид убийцы, или того, кого человек видел последним перед смертью.
Сигма встала на колени, приподняла двумя пальцами тяжелое морщинистое веко. Заглянула в глаз. Ей показалось, что в нем отражается её вытянутое, унылое лицо. Она вздрогнула, захлопнула стариковское веко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123
Если бы в руке у Сигмы уже была готовая к стрельбе «беретта», она, конечно, опередила бы старика.
А так вот – нет, шансы были не равны.
Надо заболтать деда, – быстро сообразила Сигма. – Отвлечь его от навязчивой мысли самолично расправиться с грабительницей.
– Вы кто? – наконец выдавил из себя старик, продолжая, однако надавливать и надавливать на курок своего «Фроммера». Если так дело пойдет – и поговорить не успеем, – мелькнула мысль у Сигмы.
– Я дико извиняюсь, – развязно улыбнулась холодными губами Сигма. – Это у вас в руках не реликварий ли будет?
– Ну? – растерянно то ли ответил, то ли спросил старик.
– Да вы пистолетик-то свой от греха вниз опустите, а то, не ровен час дырок тут в стенах наковыряете. Вы, извиняюсь, ремонт давно делали?
– В 1981 году, – послушно втянулся в разговор дед.
– А в ближайшее время обновлять обои, потолочек там побелить не собираетесь? А то могу порекомендовать очень приличных работников – штукатуры, маляры, из Молдавии и с Украины, у нас в городке углы снимают, дачи, а работать ездиють в Москву. Так как? Дать телефончик.
– Не буду.
– Что «не буду»?
– Не буду ремонт делать. В этой квартире уж и умру.
– А кто говорит про «умру»? Покажите мне человека, который утверждает, что вы непременно в ближайшее время умрете. Это что, портрет ваш?
– Да.
– А это – зеркало?
– Ну?
– Посмотрите сюда, в зеркало, нет, я вас прошу, отвлекитесь вы от вашей навязчивой идеи все время держать в вытянутой руке взведенный пистолет, поверьте профессионалу, рука устанет и может произойти непроизвольный выстрел… Поглядите сюда. Это зеркало?
– Ну?
– И кого мы в зеркале видим?
– Ну?
– Мы видим… Ну же, ну, подсказывать не буду… Ну…
– Мы видим…
– Правильно – вас и меня… А какой вопрос я давеча задавала?
– Не помню… Склероз, знаете ли, – ответил печально старик, опуская дуло пистолета чуть ниже и в сторону.
– Я задавала вопрос: какой человек может знать, когда вы умрете. Так? В смысле, я обещала вам показать человека, который утверждает, что вы умрете в ближайшее время. Так вот он, этот человек.
– Где?
– В… Извините, я хотела сказать – вон он, это я. Видите, у меня тоже пистолет появился в руке, и как ваш направлен на меня, так мой – на вас. Но ваш уже чуть опустился, «съехав» тяжеловато держать ствол на вытянутой руке, я ж; вас предупреждала. А мой – точно нацелен вам в лоб. Почему не в сердца в лоб? Да чтоб контрольного выстрела не делать. У меня вообще-то восемь «маслят» в магазине, но я использую лишь один. И делаю это вот так, плавно нажимаю на курок, у вас есть мгновение, чтобы вспомнить вашу жизнь, отданную партии и народу.
К чести старика, он не стал пытаться вспомнить что-нибудь героическое или приятное из своей большой и противоречивой жизни. Оставшееся время, доли секунды, он честно затратил на то, чтобы успеть чуть приподнять ставший тяжелым ствол и нажать на курок.
Так что выстрелы слились в один. Но выстрел из «беретты» с глушителем был тихий, как хлопок. А вот «Фроммер», выпустив пульку калибра 7, 65, наделал грохоту. Словно шкаф с медными подсвечниками рухнул на паркет.
Сверху незамедлительно постучали чем-то тяжелым.
В образовавшейся мертвой тишине, где были только два звука – тяжелое дыхание Сигмы и шорох, образуемый вялым сучением тощих, голых, волосатых стариковских ног в посмертной агонии, было на удивление хорошо слышно, как в квартире наверху густой мужской бас недовольно укорил:
Опять вы, Иван Митрофанович, среди ночи мебель двигаете. Вот г уронили шкаф, как давеча. Успокоились бы уж, поздно…
Но Иван Митрофанович, словно следуя совету соседа, уж и впрямь успокоился. Он перестал сучить ножками, выронил из левой руки тяжелый «Фроммер», и выдохнул из легких последний глоток воздуха.
Лишь отдав Богу душу, он выпустил и свою реликвию.
Правая рука, прижимавшая к груди реликварий, вяло, медленно, (словно старик был ещё жив и вот сейчас, вдруг, приняв решение передохнуть пару минут, полежать на ковровом покрытии) медленно, на глазах остолбеневшей от непонятного ужаса Сигмы, расслабилась, выпустила реликварий и вяло опустилась на ковер. Пальцы, сменив состояние сжатости, напряжения на мертвую «расслабуху», раскрылись и какое-то мгновение дергались, словно разминаясь. Когда Сигма училась в начальной школе её учительница Анна Николаевна устраивала им такие «расслабухи» говоря современным языком, на уроках чистописания: «мы писали, мы писали, наши пальчики устали, мы немножко отдохнем, и опять писать начнем», – говорил весь класс хором, как и мертвый старик, разгибая и сгибая пальчики…
На пальце у старика мелькнул перстень с крупным камнем. Но Сигма даже обиделась на подозрение кого-то ей незнакомого, который мог предположить, что она сейчас снимет с дохлого старика его фамильный перстень.
Сигма не занималась мелким воровством. Она была крупным грабителем-киллером. И платили ей за акцию так хорошо, что на самодеятельность не было смысла тратить силы и время. Опять же, это кажется, что с сухого пальца старика снять перстень легко. Ей не заказывали перстень, она и напрягаться не будет. А когда заказывают… Вот был у них случай в прошлом году – заказали перстень со старухи. Для этого, конечно, пришлось сначала, старуху убить. Ну убить – дело не хитрое. А дальше – перстень с крупным брильянтом так глубоко врезался в палец, что хоть отпиливай. И не то, чтобы у Сигмы не хватило духа отпилить старухин палец ножовкой, просто время терять не охота, работа-то не короткая. Так она уж терла-терла старухин палец старухиным же ночным кремом, пока не вывинтила перстень. Ну, так то – заказ был. Здесь заказан был – реликварий…
Старик в мертвом состоянии ей даже понравился.
Лицо у деда было красивое, – с глубокими морщинами, кустистыми седыми бровями, тонким – ставшим сразу же после смерти ещё более заостренным носом. Сигма всегда удивлялась, как быстро меняется лицо у умершего человека, словно из него что-то важное в момент выпустили, заостряется, бледнеет, становится в прямом и переносном смысле слова неживым.
Сигма где-то слыхала, что в зрачках убитых долгое время сохраняется, как фотография внешний вид убийцы, или того, кого человек видел последним перед смертью.
Сигма встала на колени, приподняла двумя пальцами тяжелое морщинистое веко. Заглянула в глаз. Ей показалось, что в нем отражается её вытянутое, унылое лицо. Она вздрогнула, захлопнула стариковское веко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123